Литмир - Электронная Библиотека

Он улыбался, но тон его был серьезен.

— Итак? — он сжал пальцы Виолы и придвинул лицо к ее лицу. — Что, разве это так страшно? — шепнул он. — Ты и теперь все еще боишься — ах ты, Фома неверующий!

Виола была не в силах отвечать. Она только протянула губы в темноте, и в ответ на эту безмолвную просьбу Джон поцеловал их.

— А теперь отвечай, — сказал он, все еще не отодвигаясь. — Скажи же, любимая.

Виола готовилась к этому объяснению, переживала трудную борьбу с собой и пришла с твердым решением. Но снова, под влиянием близости Джона, его поцелуев, бережной нежности его объятий, мужество ее ослабело. Снова поднялись сомнения: надо ли? Сердце вопило «нет!» Воля с горькой отчетливостью твердила «надо!»

Она с силой отстранила Джона.

— Мне надо сказать тебе одну вещь, — в голосе ее звучало что-то металлическое.

Джон застыл неподвижно. В этой неподвижности была бессознательная угроза.

— Да?

— Ты, может быть, после этого будешь ненавидеть меня, презирать… я колебалась все время…

Голос оборвался. Слышно было, как она тяжело дышала.

Но Джон сделал резкое движение, и Виола поборола слабость.

— Я… видишь ли… когда ты в первый раз сказал, что любишь меня…

Он до боли стиснул ее руку у кисти.

— Да не томи ты, ради Бога, говори же! Ты не любишь — в этом ты хотела признаться?

По тому, как дрожала его рука, Виола поняла, что делалось в душе Джона. Весь ее страх растаял в нежности.

— Родной ты мой, я так тебя люблю, что умереть ради тебя рада. Жаль, что этим не поможешь делу. Я скажу тебе сейчас, в чем дело. Скажу в двух словах. Мой муж жив, и я… я не могу выйти за тебя замуж.

Она вскрикнула, потому что Джон внезапно отбросил ее прочь, потом снова схватил за плечи.

— Повтори, — пробормотал он, еле ворочая языком.

— Не хочу, — смело возразила Виола. — Я скажу другое, что давно лежит у меня на душе. Вот оно, слушай: я буду для тебя всем, чем ты захочешь, между нами не будет барьера, если только ты сам не воздвигнешь его. Я буду любить тебя ради любви, не обращая внимания ни на кого и ни на что, жить, где ты захочешь и как захочешь. Что ты ответишь на это?

Джон не снимал рук с ее плеч, но молчал. Не отрываясь смотрел ей в лицо.

— Джон!

При этом крике он выпустил ее, упал на колени и спрятал лицо в ее платье.

— Не могу… ты не понимаешь… отчего ты не сказала мне раньше? Так из-за этого ты убежала, а не из-за того, как ты говорила, что боялась за мое счастье? А теперь ты предлагаешь этот невозможный выход… — Он вдруг оттолкнул Виолу. — Что ты делаешь с моей жизнью? Что ты сделала?

Она не шевелилась. Промолвила устало:

— Любила тебя — только. И оттого пыталась уйти. Я… я тогда не знала того, что тебе сказала только что. Право. Я узнала недавно. Что я сделала с тобой? Принесла тебе то, чего ты, по твоим словам, хотел — любовь мою. Вот снова предлагаю ее тебе — на каких тебе будет угодно условиях.

— Перестань, — сказал он хрипло.

— Зачем бояться слов, Джон? Мы решаем вопрос о жизни и твоей, и моей, — так надо договорить до конца. Может быть, я в заблуждении переоценила и себя, и то, что могу дать. В таком случае остается одно.

Она поднялась и сошла со ступенек.

Так он даст ей уйти, он отверг ее в самый тяжкий час ее жизни! Она думала, что взывает к любви, а встретила пародию на нее, осуждение, пренебрежение.

Она не оглянулась, шла вперед, не замечая, темно ли, светло ли, полная лишь своим унижением и горем, сливавшимися в какую-то почти физическую нестерпимую боль. В эти мгновения пронеслись перед нею все дни и ночи терзаний, нерешимости, жгучего стыда, дурных предчувствий, сознания трудности изгнания из общества. И победила любовь, победило горячее желание сделать счастливым этого мальчика. Даже еще теперь душа ее взывала к нему. И, словно услышав этот призыв, Джон догнал ее и остановил.

— Куда ты? Зачем?

Она не хотела говорить из гордости, чтобы Джон не заметил, что ее душат слезы. Попыталась вырвать руку.

Но, словно считая ее жест безмолвным ответом и не желая этот ответ принимать, он в отчаянии привлек ее ближе.

— Ты подумала, что я хотел, чтобы ты ушла? Боже мой, разве я не должен хотеть этого? Разве не должен так чувствовать каждый порядочный человек? А я вот не могу. Слышишь, не могу! С того первого вечера я только и жил ожиданием. Ты все как-то ускользала от меня, и я утешал себя: в один прекрасный день мы станем мужем и женой — и тогда она будет моей навсегда… А теперь мы не может пожениться…

Он замолчал и, откинув волосы Виолы со лба, поцеловал ее лоб, мокрые глаза — так, словно целовал в последний раз. Виоле казалось, что сердце у нее сейчас разорвется. Она шаталась, как бы оглушенная его громким биением.

Джон не давал ей сказать ни слова и только удерживал ее. Они прильнули друг к другу, словно ожидая здесь в темноте нападения неведомого врага. Никогда еще близость ее так не опьяняла Джона. В душе его происходила борьба того, что он считал своим долгом, — и желания. Он привык думать о Виоле, как о женщине, которая будет ему принадлежать. Думал об этом с застенчивой страстностью, с пугающей напряженностью любви. Миг, когда последнее сопротивление Виолы исчезнет, представлялся ему таинством, последним пределом глубокой и чудесной близости с любимым и любящим существом. И у них с Виолой было так много общих интересов, каждый, самый мелкий, приобретал особую значительность, потому что был общим. Будущее представлялось Джону таким ясным и счастливым движением к намеченной цели… А теперь цель исчезла и жизнь опустела.

В ветвях тиса вдруг залился соловей. Что это носилось в воздухе — дыхание цветов или любви? Казалось, все часы радости, прожитые здесь, в этом саду, тихонько прокрались сюда опять, изнемогая под тяжестью любви.

Нельзя разбивать любовь и делать себе кумира из отречения — шептала летняя ночь в уши Джона.

— Я не могу отказаться от тебя, — сказал он Виоле так тихо, что она скорее угадала, чем услышала. Сердце в ней дрогнуло.

— Милый, милый…

— Я должен бы… но… все это время… ты… я считал тебя своей — и теперь… так вдруг… я не могу ничего изменить. Я знаю, если бы другой поступил так, как я хочу поступить, я бы его строго осудил. Но я не могу отпустить тебя. Какая все это жестокость… словно судьба нарочно ждала, пока мы так привяжемся друг к другу, чтобы нас разлучить. Я еще ни разу не уходил со свидания с тобой, чтобы не подумать: «Наступит день — скоро — когда не надо будет уходить от нее, когда она будет моей».

— Я буду твоей, — сказала ласково Виола, — вся твоя жажда будет утолена, разлуке наступит конец. Джон, я больше не могу мучиться так. Вчера ты настаивал, чтобы я сегодня, в этот час назначила день, когда мы станем мужем и женой. Назначь его сам, и мы уедем, куда хочешь.

Они стояли так близко, рядом, но не прикасались друг к другу. Потом Виола сделала почти незаметное движение: наклонясь, поцеловала руку Джона и скользнула к выходу. Деревья скрыли ее.

Глава XVII

В конце концов, за Джона решил случай и ему не пришлось брать на себя инициативу.

Маркс неожиданно вызвал его в Лондон. Джон спешно уехал из «Маунта», чтобы успеть явиться к Марксу рано утром. Виоле он послал записку через грума.

В тот же день он получил от нее телеграмму следующего содержания:

«Еду сегодня в Корнуэлль. Приезжайте и вы в четверг. Письмо следует. Виола».

У Джона безумно забилось сердце. Маркс, при котором ему передали телеграмму, заметил выражение его лица и спросил дружески:

— Ничего неприятного, надеюсь?

— Нет, сэр, — отвечал машинально Джон.

Возвращаясь домой по накаленным августовским солнцем улицам, он впервые с той минуты, как прочитал телеграмму, вполне уяснил себе ее смысл.

Пока не пришло письмо Виолы, Джон томился одиночеством; днем работал, ночами же приходили видения и прошлого, и будущего, презрение к себе, жалость — и всепобеждающая ликующая страсть.

50
{"b":"165438","o":1}