Литмир - Электронная Библиотека

— Я в безопасности, пока я с тобой, — сказала как-то Виола Джону с омраченным взглядом.

Он поднял ее руку к губам и повторил лениво:

— В безопасности?!

— Да, от всех тревог, от себя самой.

Счастье делало Джона нелюбопытным. Ему только одного хотелось, — чтобы поскорее исчезла эта тень печали с ее лица.

— Ты будешь в безопасности от всего, что тебя мучает, дорогая, когда станешь моей женой.

— Это — запрещенная тема! — сказала торопливо Виола.

— О, срок истекает на будущей неделе. И тогда…

Она протянула руку и закрыла ему рот, говоря:

— Ты так далеко от меня, что приходится путешествовать за твоими поцелуями.

Вмиг Джон очутился возле нее на коленях и порывисто притянул ее за плечи к себе.

— Да неужели?! — Он тихо засмеялся от переполнявшей его радости. — Это с моей стороны небрежность, на которую вам, сударыня, не часто приходится жаловаться!

Виоле ужасно нравилась в нем эта насмешливая нежность, порою — мальчишески-грубоватая. Но сегодня она ей причиняла боль. Джон в ярком свете солнца казался так молод, так хорош, столько мужественности было в каждом его движении, несмотря на ленивую позу. Как будто для него только сиял этот дерзко-ослепительный день, все было для него, потому что он пришел со скипетром юности в руке.

И это-то заставляло внутренне трепетать Виолу, пока ее рассеянный взор переходил с темной склоненной головы возлюбленного на живую зеленую стену, по которой скользили серебряные пятна света.

Она думала: вот она, моя жизнь, — сад, огороженный высокими, отбрасывающими тень стенами, словно стерегущими меня. А жизнь Джона — как то открытое, необозримое пространство, что тянется за садом, уходит далеко-далеко, чтобы где-то слиться с небом.

И может ли она упрятать эту свободу за высокие стены, даже если Джон временно предпочитает те несколько экзотических растений, что он нашел здесь, бесчисленному ковру цветов на открытой ветрам, залитой солнцем равнине?

Он еще мало странствовал и видел — и поэтому его так привлекают изысканные цветы в огороженном саду, но позднее… Что будет, когда он увидит равнину?

Нет, ей нестерпимо играть в жизни этого юноши роль тюремщика. Это сознание делало ее и бесконечно печальной, и озлобленной. В чьей власти остановить время? Оно подкрадывается и подкрадывается, как неумолимый враг, и каждый день празднует незаметную победу. И любовь Джона, которой он хотел оградить ее, как щитом (о, ирония из ироний) открывала дорогу к мукам, означала смертельный удар по ее счастью.

И все же где-то в глубине души мерцала надежда на чудо, в которое не верила ее жизненная мудрость. Какой влюбленный не верит, что любовь заменит утраченное, достигнет невозможного? И любовь делает эти чудеса, если вера в нее велика. Ведь чудес, как таковых, никогда не бывало. Но вера — всемогуща.

Если бы мы глубоко уверовали в то, что можем сдвинуть горы, может быть, мы бы и сумели это. Но кто не усмехнется при таком предположении?

«Даже если все на твоей стороне, трудно сохранить любовь прекрасной, — говорила себе Виола. — А если против тебя такая сила…»

Она прижала к груди голову своего молодого друга.

— Ах, Джон, отчего ты не старше? Отчего мы с тобою не одних лет?

— Господи, кому это нужно? — Джон бросил в сторону папиросу и сжал обе руки Виолы.

— Милая моя, — сказал он с шутливым пафосом, — пока ты — это ты, мне больше ничего не надо. И ты в миллионы раз лучше, чем все молодые. Вот, например, у тебя было время усовершенствовать эту улыбку. Ведь я от этого только в выигрыше!

Он упорно не хотел серьезно отнестись к ее страхам. Было ясно, что пока его не беспокоит и не интересует разница лет.

— Пускай бы тебе было даже и сто лет, дорогая, — что же из этого? — говорил он посмеиваясь. — Клянусь душой, ни одна женщина не поднимает столько шуму из-за каких-то нескольких лет! Ты принимаешь иногда прямо трагический вид, говоря о них. Держу пари, что и сейчас тоже.

Он посмотрел на Виолу и с подавленным восклицанием выпрямился, положив ей руки на плечи.

— Я был прав, оказывается! Я вижу, Виола, что ты готова позволить, чтобы эта чепуха съела наше счастье? Господи, зачем это? Неужели ты думаешь, я такое дрянцо, что разлюбил бы тебя, если бы ты потеряла свою красоту? Я люблю женщину, которая любит меня, и она останется мне так же дорога, что бы ни случилось с блеском ее глаз, с волшебством ее губ. Виола, оставь ты это раз и навсегда! Через десять лет я буду обожать тебя точно так же, как сейчас, и жестоко с твоей стороны показывать, что ты не веришь в это.

Он, не замечая этого, так впился в ее плечи, что Виоле было больно.

— Ты теперь не можешь меня оставить, — сказал он резко. — Ты бросишь об этом думать? Ведь мы вросли один в другого, неужто ты не видишь? Я слыхал, как многие мужчины говорят о женитьбе, о будущих женах своих. И я тоже когда-то так, как они, смотрел на это. Но то, что я чувствую теперь к тебе, совсем другое. Ни одной мысли нет у меня, которая так или иначе не была бы связана с тобою… Я… я пытаюсь стать лучше ради тебя. Я думаю о нашем браке почти со страхом, как о чуде. Мне не верится, что ты — ты избрала меня из всех. Думаешь, я не знаю, какие люди любили тебя? Поверишь ли, может быть, это теперь звучит смешно… бывают минуты, когда я тебя стесняюсь, робею в твоем присутствии, право, Виола. О, радость моя, любимая моя, если бы ты от меня ушла сейчас, я был бы конченый человек! Не чувствуешь ты разве, что ты для меня? Как ты нужна мне?

Глаза у него из голубых стали черными, и в них была такая острая тоска и мольба, с такой отчаянной тревогой обнимали Виолу его руки, крепко прижимая ее к груди; она слышала, как неровно и громко стучало его сердце.

— Ты хочешь уйти, — бормотал он. — Хочешь уйти от меня!

— Да нет же, дорогой ты мой, радость ты моя, — никогда! Клянусь тебе. Как я могу? Разве ты не смел все в моей жизни, разве такая любовь, как твоя, может оставить во мне еще хоть каплю силы бороться? Дай взглянуть на тебя. О, глаза, в которых столько веры, столько обожания, губы, что говорили мне столько самых чудесных, самых сладостных слов, какие когда-либо говорились женщине, — как я могла бы уйти от вас? — Она снова прижала лицо Джона к своему плечу… — Разве я так тверда, так жестока? Я только об одном и думаю — о том, чтобы ты был счастлив, — слышал Джон ее шепот над собой. — К этому должен быть путь… я найду его! — Она вдруг замолчала, и улыбка исчезла с ее губ, но Джон не видел этого, потому что она все еще прижимала его лицо к себе. Через минуту она сказала уже другим тоном: — Ну, теперь все хорошо? Я прощена?

Мужчина в Джоне уже был немного сконфужен бурным драматизмом их объяснения. И он отозвался сдержанно, обычным тоном:

— Так мы обвенчаемся очень скоро, да, дорогая?

— Да, — отвечала Виола едва слышно.

Глава XV

Сентябрь был уже на пороге. Кончалась последняя неделя августа. Виола приехала на день в «Маунт».

Чипа не было дома: ему пришлось уехать куда-то по делам и он оставил милую записку с извинением. Что-то сквозило между строк этой записки, от чего Виоле было тяжело читать ее.

«Он, должно быть, догадывается, — подумала она. — Но откуда? Ни одна душа не подозревает!»

Ей стоило большого труда сдерживать Джона. Он откровенно заявил, что ему было бы гораздо спокойнее, если бы они объявили в «Морнинг Пост» о своей помолвке, но в конце концов уступил.

День, проведенный в «Маунте», был не очень приятен, может быть, именно потому, что никто не подозревал правды. Роль хозяйки играла тетушка Чипа и Туанеты, очень строгая дама Туанета явно что-то подозревала. Всячески выражая Виоле свою привязанность, она не отходила от нее ни на шаг, — и остаться наедине с Джоном не было никакой возможности.

После завтрака Джон сел за рояль и принялся наигрывать одним пальцем любимую свою мелодию и напевать ее.

— И вы намерены позволить ему продолжать в том же духе, Виола? — спросила Туанета.

48
{"b":"165438","o":1}