— Отчего же… — пробормотала Виола, делая вид, что просматривает какой-то журнал.

— Ну, я не могу этого выносить! — разразилась Туанета. — Пусть меня повесят, если я это допущу!

Она энергично наступала на Джона, грозя, что заведет граммофон, если он не перестанет, но так как Джон невозмутимо продолжал наигрывать, она взъерошила ему волосы.

— Шопен в образе лешего!

Джон захохотал и вскочил. Туанета спаслась бегством на террасу.

Виола, подняв в эту минуту глаза, увидела, как Джон погнался за Туанетой и поймал ее на площадке для тенниса. Она со слабой улыбкой смотрела в окно на эту сцену.

Теперь фигура Джона в белом и Туанеты в бледно-голубом мелькали на площадке. Все утро до ленча они сражались там в теннис, теперь снова начали игру.

Джон увидел Виолу у окна, помахал ей ракеткой и прокричал, чтобы она шла к ним. А когда она неторопливо спустилась с террасы и направилась через лужайку, он побежал ей навстречу и на миг схватил ее за руку.

— Ничего, что я сыграю партию с девчуркой? Она это обожает, а вы, я знаю, не стали бы играть? — сказал он, немного задыхаясь от бега и улыбаясь Виоле.

— Конечно, играйте!

— Милая! — шепнул он быстро и любовно, и помчался обратно. Виола присела на садовый стул и рассеянно наблюдала игру.

Почему Джон так уверен, что ей не хочется играть?

Болезненное обостренное чувство подсказало ей объяснение. Но она вдруг рассердилась на себя за свою мнительность.

Окончив партию, Туанета и Джон растянулись возле Виолы на траве, но не раньше, чем Туанета откомандировала садовника в дом за «чем-нибудь прохладительным».

— А вы стали играть лучше, — заметил снисходительно Джон, лежа на спине с подложенными под голову руками и подставляя солнцу загорелое лицо.

— Давайте играть в угадывание, Джон, хорошо? Я начинаю: Б. Б. — что это значит? Не угадали? А вот что: «Благодарю Бога за сегодняшний день».

— А за другие? — вмешалась Виола.

— Детей не следует поощрять к философствованию, — бросил небрежно Джон. — Не копайтесь в жуткой темноте ее души, Виола!

Туанета, совершенно игнорируя Джона, обратилась к Виоле:

— А знаете, вы теперь какая-то другая, не такая, как тогда в Броксборо.

— Разве? — спросила смущенно Виола. — Вы меня пугаете, Туанета!

— Нет, это перемена к лучшему, — поторопилась уверить Туанета. — Вы… вы как-то живее, и даже красивее, кажется. Что это с вами случилось?

Виола невольно посмотрела на Джона. И этот неосторожный субъект за спиною Туанеты принялся «целовать ее глазами», как это у них называлось.

— Не знаю, — отвечала тихо Виола на вопрос Туанеты.

— Уж не влюбились ли вы случайно? — продолжала та.

Джон вдруг приподнялся и сел.

— Послушайте, дитенок, — сказал он, — что это за дерзкий допрос? Вы бы хоть меня пожалели! Я влюблен в миссис Сэвернейк и боюсь, что все мои расцветающие надежды увянут, если здесь будет произнесено имя счастливого соперника.

— Не будьте ослом, Джон, — бросила с сердитым равнодушием Туанета. — Вы бы и смотреть на него не захотели, правда, Виола? Он был бы ужасен в роли жениха, он, я думаю…

В эту минуту в конце длинной аллеи показался Чип верхом.

— Ну-ка, кто скорее добежит до Чипа! Пари на два щелчка, идет? — вскочила на ноги Туанета.

Джон секунду колебался, потом со смехом помчался за ней.

Их хохот донесся до Виолы, когда она шла по усеянной маргаритками траве, направляясь к аллее следом за ними.

Никогда она еще не видела Джона таким молодым и веселым. Сердце ее мучительно сжалось. И это их последние дни! Время не шло, а летело.

Джон шагал рядом с лошадью Чипа и, подняв голову, говорил о чем-то. Тонкая рубашка для тенниса открывала шею, и он был похож на чистенького, миловидного мальчика.

«Не могу я отказаться от него, — сказала себе Виола. — И не откажусь!»

Он стал ее жизнью, все ее мысли, желания, молитвы были обращены на него. Он вошел в ее душу, как вернувшийся издалека странник входит в убранную и приготовленную для него комнату, запирая за собой дверь.

С тех пор, как любила его, она не знала пустых и одиноких дней. Несмотря на все его недостатки, она находила в нем столько милых ей черточек. Она любила даже эту наивную требовательность. Она говорила себе, что у Джона — живой ум, смелость, честолюбие.

«Я могу помочь ему», — заключала она эти размышления. Но какой-то голос прибавлял: «Да, вначале!» Проклятые, безжалостные слова: начало — и конец, молодость и — старость.

«Это — как западня, — говорила себе Виола с отчаянием. — Попробуешь вырваться — убежишь искалеченной, останешься — еще худшая участь ждет тебя. Если я выйду замуж за Джона, то рано или поздно я ему надоем и его будет удерживать только совестливость. Это искалечит его, испортит будущее. А если не выйду…»

Существовал еще третий выход. Виолу вдруг поразила эта мысль. Душа судорожно отпрянула…

Да, есть третий выход.

Вечером Джон провожал ее в «Красное», и по дороге они присели отдохнуть на низеньком плетне, отделявшем луг от дороги.

— Давайте изобразим Рубена и Кэт, возвращающихся в воскресный день из церкви! — шаловливо предложил Джон.

Он сыграл свою роль с большой экспрессией и в заключение сказал, подражая акценту Рубена:

— А в будущее воскресенье будут развеваться все флаги, душенька моя!

Виола скользнула с плетня прямо к нему в объятия и сказала подавленно, пряча лицо у него на груди:

— Люби меня, люби, я не могу жить без тебя, Джон.

— Но ты же знаешь, что я тебя обожаю, — возразил он, глубоко тронутый ее порывом. — Скажи, наконец, когда мы поженимся.

— Приходи завтра в наш сад в этот час, и я тебе скажу. — Слова с трудом срывались с губ Виолы. — Я все капризничала, была жестока, завтра это все кончится, исполнится твое горячее желание. Только целуй, целуй меня теперь, пока я не забуду все на свете, пока не исчезнет из глаз небо, не потухнут звезды. Целуй меня так, чтобы твоя душа в поцелуях перешла в меня и у меня стало две души. Любовь моя, радость моя единственная, я хочу тебя, я обожаю тебя. Да, да, крепче обнимай, слушай, как бьется это сердце только для тебя. Держи меня крепче, еще крепче! Я — твоя, твоя и ты можешь делать со мной, что хочешь.

Солнце ушло из окруженного стенами сада так неохотно и медленно, как уходят от любимой. Тени, крадучись, скользнули прежде всего в узкий проход между тисами, потом легли на лилии, на пышные шпажники, скрывая белизну одних и бледный багрянец других. Вот достигли они и поросших травой ступенек и обняли со всех сторон солнечные часы.

Сад был тих и темен, когда Виола пришла сюда.

Она знала, что придет слишком рано, но ей этого и хотелось. Медленно прошла она к солнечным часам и прислонилась к камню. Джон часто шутил насчет роли этих часов в их романе: ведь они с Виолой здесь именно обрели друг друга, и здесь с тех пор любили друг друга радостно, бездумно, спокойно и счастливо.

Джон даже вырезал переплетенные инициалы, свои и Виолы, на покрытом пятнами старом камне. Виола нащупала их рукой. Да, они тесно переплелись друг с другом; так, как должны переплетаться жизни двух любовников.

Она сегодня оделась более тщательно, хотя в темноте Джон все равно не увидит ее платье. На ней были и те жемчуга, что нравились ему. Единственное кольцо на пальце было его подарком.

Джон вошел в сад и окликнул ее. Он кинулся к ней так, как кидается истомленный жаждой, прошедший пустыню странник к засверкавшему впереди роднику. Осыпал ее торопливыми, жадными вопросами и среди этих вопросов повторял все снова и снова:

— День казался вечностью без тебя. Теперь — хорошо.

Они уселись на ступеньках — Джон все еще обнимал ее и положил голову к ней на плечо.

— Ты не будешь курить? — спросила она, пытаясь скрыть волнение.

— Сейчас? Нет, спасибо, дорогая. Я тебя не видел целую вечность. И сегодня мне ведь предстоит услышать великую тайну! Горю нетерпением! Ты скажешь, наконец, когда мы обвенчаемся. Я не буду спокоен, пока ты не станешь моей по-настоящему. Да, да, кольцо, запись в книгах, свечи и все прочее — вот что мне нужно.