Эту мысль Топпенау отверг сразу же: политические деятели Польши симпатий у Больца не вызывали, а прогерманские настроения юриста, его работа на германское посольство в Варшаве не случайно вызывали слежку дефензивы. О том, что за Больцем в Варшаве следят, знали и посол, и другие сотрудники посольства, и знали из достоверных источников.

Значит, не поляки!

Но тогда действительно оставалась только империя. И рассуждать приходилось только о том, как давно Больц работал на империю? Правда ли, что он получил предложение от сэра Бредлея (если таковой существует!) лишь при поездке в Англию, или сама поездка была только предлогом, чтобы получить это предложение и передать его Топпенау?

Сидя в глубоком кресле, граф крепко сжал губы.

Эрвин Больц вызывал у него восхищение ловкостью и деловой хваткой. Уже много лет Больц был посвящен в тайны посольства. Никто и ни в чем его не подозревал. Считалось само собой разумеющимся, что Больц любит родину, что его тревожит положение родителей, в Германии, и что Больц сделает все, чтобы только они жили спокойно, чтобы с их головы не упал ни один волос. Но ведь и Больц знал, что о нем думают!

Стало быть, он уже давно мог воспользоваться общим заблуждением и употребить это себе во благо!

Не исключено. что на счету Больца в каком-нибудь банке давным-давно лежит кругленькая сумма, переведенная сэром Бредлеем или тем. кто скрывается под этим именем. А теперь. когда положение Больца пошатнулось, когда закон о евреях распространился, несмотря на покровительство Мольтке, и на нашего милого юриста, когда у него просто-напросто отняли большую часть пая в фирме и ли шили Больца представительства за границей, — теперь сэр Бредлей захотел получить гарантии. Империя не любит бросать деньги на ветер. Она привыкла помешать их только в надежные предприятия. И у Больца, наверное, потребовали солидного обеспечения затрат. А таким обеспечением для Больца, естественно, может служить только он, граф фон Топпенау.

Топпенау сделал быстрый подсчет. 5 тысяч франков ежемесячно — это 60 тысяч франков в год. За пять лет сумма составит 300 тысяч франков. За 10 лет — 600 тысяч.

Он встал, прошелся по комнате, остановился перед копией «Купальщиц» Курбе, висевшей на стене кабинета. Невидящим взором уставился на могучие торсы и бедра женщин.

Хм! Пожалуй, сэру Бредлею не приходило на ум, что до миллиона недостает всего-навсего каких-то 400 тысяч франков! А миллион звучит несколько лучше, чем 600 тысяч.

Впрочем, миллиона не получится. Тысяч 200 уйдут на всякие мимолетные расходы. Но и восемьсот тысяч -почти миллион! По пословице - деньги к деньгам тянутся. 800 тысяч можно положить в банк под хорошие проценты, скажем, пять годовых, и они составят ни много ни мало 40 тысяч ежегодно! Почти три с половиной тысячи франков в месяц! Этого вполне достаточно для спокойной жизни.

Однако деньги можно и не класть в банк. Их можно пустить в оборот. Провести выгодную спекуляцию и мгновенно нажить капитал в несколько миллионов!-.

Топпенау поймал себя на том, что ходит по кабинету слишком быстро.

Мечты! — с издевкой над самим собой подумал он. -распоряжаюсь шкурой медведя, которого не собираюсь никуда девать».

И тотчас все в нем восстало против подобного caрказма.

А почему, собственно, он должен отказаться от выпавшего наконец на его долю счастливого лотерейного билета?!

Кто посмеет упрекнуть его? И в чем его можно упрешь? Разве он когда-либо относился к Гитлеру и прочей компании серьезно? Он и в партию вступил случайно, если говорить честно. Случайно поехал в тридцать втором в Вену, случайно встретил фронтового приятеля, который оказался главой тамошних штурмовиков, случайно напился с ним до полной прострации и партийный билет го получил не где-нибудь, а в публичном доме. Совершен во ополоумевший от коньяка и шампанского. Рихард выписывал ему документ на ягодицах голой девки... Как ее кстати?... Впрочем, чепуха. Просто это ярчайшее свидетельство глубины нацистских убеждений графа Топеннау Рассказать кому-нибудь - умрут со смеху. Больц, например, хохотал до слез. И он же, кстати, не советовал говорить о венской церемонии. Вообще. Больц точный человек, с чувством юмора. И не предающий друзей.

будь он врагом, он давно бы довел эту историю до сведения тех, кому следует. А Больц этого не сделал- Итак, миллион франков.

Не сто, не двести тысяч, а именно миллион. Свобода.

Полная независимость от кого бы то ни было. Все дороги мира.

Жизнь!

И какой ценой?

Да если вдуматься, он не платит ничем.

Ведь если Больц и раньше работал на империю, то сведения, получаемые от Топпенау, он все равно передавал. Значит, разница будет лишь в том, что раньше деньги получал один Больц, а теперь империи придется платить и ему. Вот и все.

Совершает ли он, граф фон Топпенау, измену?

Но, во-первых, изменить можно только тому, чему ты предан и во что веришь. А граф фон Топпенау не верит в бредовые идеи нацизма, ненавидит эти ублюдочные мечты тупых лавочников, как ненавидит и самого фюрера, этого истеричного демагога, ведущего Германию и всю Европу к катастрофе. А во-вторых, если вдуматься, то подлинные интересы Германии лежат именно на пути противоборства Гитлеру. Значит...

Фон Топпенау подумал о том, что все его близкие, начиная с венской родни и кончая министерскими приятелями, в тесном кругу всегда злословят насчет фашистских бонз. Их симпатии, как и симпатии самого графа, на стороне французов и англичан. Поговаривают, что и среди военной верхушки многие не одобряют намерений Гитлера вести будущую войну на два фронта. И можно не сомневаться, что империя имеет своих людей где угодно -и в абвере, и в оберкоммандо вермахте, а может быть, и среди ближайшего окружения Гитлера. Ведь это империя. Это не доморощенные немецкие политиканы!

Как знать, может быть, от ответа на предложение сэра Бредлея решится вся твоя судьба?

И не только твоя судьба, но и судьба нации?

Судьба мира?

Топпенау снова бросился в кресло. Эрвин Больц вне подозрений. Гитлер — это катастрофа. Будущее принадлежит Франции и Англии. Оттолкнуть протянутую руку?

Раз и навсегда обречь себя на роль нацистского хорт?

Раз и навсегда отказаться от манящей, открывшейся тебе свободы?

— Никогда! — вслух произнес он„.

На следующее утро Топпенау позвонил Больцу. Начал с пустяков. Поболтал о намерении купить автомобиль, о предстоящей поездке в имение князя Радзивилла. И только потом спросил:

— Ну как, вы решили, когда отправитесь к друзьям? В начале или в конце августа?

Больц сразу догадался, о чем спрашивает собеседник. После небольшой паузы ответил:

— Думаю, второго августа будет лучше.

— Я тоже так думаю, — сказал Топпенау. — Конечно, все отверстия должны быть закрыты. Это основная пред посылка... Так?

Он не ждал, что тон Больца может внезапно стать таким сухим.

— Извините, я занят. Могу увидеться только вечером. Позвоню сам, сказал Больц и тотчас повесил трубку.

Граф густо покраснел и поначалу возмутился.

Но спустя полчаса понял, что Больц прав. О таких вещах по телефону не говорят даже намеками. Могут подслушать.

Он проникся к Больцу еще большим уважением.

И когда тот при встрече начал с извинений, великодушно прервал юриста:

— Не надо, дорогой мой! Я все понял! Вы были абсолютно правы. Извинения обязан принести я... Итак, вы решились?

Они сидели за столиком в маленькой кондитерской, набитой публикой. На них никто не обращал внимания.

— Мое решение ничего не стоит без вашего, — спокойно ответил Больц. — Полагаю, вы это сознаете, Эрих!

Официант, шаркая, подлетел к ним, поставил на мраморный столик замороженные сливки и пирожные, графин с крюшоном. Исчез.

— Все это слишком неожиданно... — протянул Топпенау. — Ничего подобного мне и на ум никогда не приходило. Все-таки существуют определенные понятия. Например, присяга.

— Кому? — с усмешкой спросил Больц. — Вчерашнему маляру? Мне казалось, что прописная мораль не для нас с вами...