Топпенау кивнул:

— Уж в этом-то можно не сомневаться!.. На чем же все-таки вы расстались, Эрвин?

— Я не хочу ничего скрывать от вас, Эрих. Сэр Бредлей предложил мне подумать и сказал, что я могу встретиться с его человеком второго или третьего августа в Вене или восемнадцатого и девятнадцатого августа в Цюрихе. Оба раза в десять утра в бюро путешествий Кука. Меня узнают. Я должен твердо сказать, готов ли сотрудничать.

— А вы... Вы говорили о том, как это должно делаться? — осторожно спросил Топпенау. — Ну, передача сведений? Письменно?..

— Нет. Насколько я мог понять, там ничего не делается письменно. Эти люди такие практики! Им нужен только материал.

— Британия! — произнес граф, подняв рюмку и медленно пригубив ее. — Уверенность, практичность, мощь... Ну а что вы сами? Вы хотите делать «это»?

Больц замешкался с ответом.

— Видите ли, — начал он, — я хотел сначала поговорить с вами. Конечно, я не являюсь нечувствительным к выгоде. У меня нет детских иллюзий относительно мира, в котором мы живем... Видите, я не делаю из своих мыслей секрета.

— Да! — сказал граф. — Да, черт возьми! Этот мир-По-моему, вам нечего терять, Эрвин. Я бы на вашем месте подумал о предложении сэра Бредлея.

Оба смотрели в глаза друг другу.

— Во всяком случае, моральных сомнений у меня нет, — спокойно сказал Больц. — Это я могу заявить прямо, безо всяких уверток. А кроме того, мне импонирует политика этих людей - избежать войны и, следовательно, избежать неизбежной большевизации Европы.

Топпенау махнул рукой.

— Моральные сомнения — это, конечно, ерунда. Рождественские сказочки для маленьких девочек. Господи, Эрвин, неужели вы всерьез думаете, что я хочу Украину и Белоруссию, Кавказ и Волгу? Я даже Данцигского коридора не хочу! Вот если бы мне предложили Карлсбад или Рейхенберг, вообще все богемские курорты, то я еще задумался бы! Но глотать «восточные изюминки» Гитлера я не желаю! Пусть сам ими подавится!

Они смеялись.

— Я считаю английскую политику вообще единствен ной, какой должен придерживаться всякий уважающий себя европеец, — сказал Больц.

— Возможно, — согласился Топпенау.

— Значит, вы не осуждаете меня, Эрих? Вы также считаете, что с моей стороны было бы глупостью немедленно отказаться?

Господи, это же ясно!

— Знаете, я хотел бы обсудить это дело с вами во всех Деталях, — сказал Больц как бы вскользь.

— Да, пожалуй, на вашем месте я бы принял предложение, — словно не слыша, ответил Топпенау.

Больц облегченно вздохнул:

— Между нами говоря, я думал то же самое.. Кстати. Бредлей сказал, что суммы две с половиной тысясячи франков и в пять тысяч франков не являются последним словом. Он сказал, что за особо сложные дела возможна выплата премий.

Топпенау сделал вид, что к нему эти слова не относятся.

— Ну что такое две с половиной тысячи франков! — усмехнулся он. — Это же всего три тысячи злотых. Для такой страны, как Англия, это ничто! Но вообще-то это приличная сумма, которой, видимо, хватит, чтобы вы могли выступать в здешнем обществе, совершать нужные поездки и все такое прочее. На вашем месте, Эрвин, я бы согласился. Видите, я тоже откровенен!

Больц помялся.

— Да, конечно — протянул он. — Однако, несмотря на названные суммы, денежный вопрос остается открытым. Ведь все зависит от того, какие сведения получат эти люди.

— Само собой разумеется! Вам предстоит подумать, что бы вы могли им предоставить...

Быстро, исподлобья взглянув на уныло уставившегося в чашку Больца, Топпенау скороговоркой продолжил:

— Предположим, вы согласились. И предположим, что сэр Бредлей будет думать, что за вашей спиной в Варшаве стоит еще кто-то... Но ведь то, что знаем мы в посольстве, эти люди знают из здешнего английского посольства! Во всяком случае, на девяносто процентов!

Больц поднял голову.

— Конечно. Но, как я понял, речь идет об остающихся десяти процентах, Эрих...

— Разве что так... — сказал Топпенау. — Разве что так!

Коньяк и кофе были допиты. Часы в углу пробили половину одиннадцатого.

— Уже поздно, — сказал он, отходя к окну. — Завтра утром я должен быть у посла...

— Мне было крайне важно знать ваше мнение, поднимаясь, сказал Больц. — Все остается между нами.

— Я очень благодарен вам за поддержку, Эрих. Спасибо. Я говорю от чистого сердца.

Отодвинув портьеру и глядя на улицу, Топпенау сказал:

— Знаете, не торопитесь все-таки.. Если хотите, мы можем еще раз спокойно обсудить все вопросы.

Он обернулся:

— Я позвоню вам завтра, Эрвин. Вы будете дома?

— Да. Благодарю, Эрих.

— Не за что. В конце концов мы всегда симпатизировали друг другу, не так ли? И разделяли одни и те же взгляды... Я провожу вас, Эрвин...

Граф фон Топпенау не сдержал слова. Он не позвонил Больцу на следующий день. Причиной тому была странная сумятица мыслей и внезапно вспыхнувшие подозрения. Ему вспомнились слухи об изощренных провокациях гестапо, вспомнились люди, вдруг исчезнувшие с жизненного горизонта, хотя их никто ни в чем, казалось бы, не мог заподозрить. Огромные связи Больца в различных странах Европы, прежде импонировавшие графу, сейчас представились загадочными и таящими в себе какую-то опасность. Прекрасная осведомленность Больца в европейских делах, его знание экономики Восточной Европы, его точные поли тические прогнозы показались зловеще подозрительными. Откуда шло все это? От ума и эрудиции? Или?..

Граф Топпенау плохо спал ночь и весь день нервничал. Только вечером, уединившись, отключив телефон, он обрел способность рассуждать более или менее спокойно.

Взяв себя в руки, граф анализировал историю знакомства и многолетних отношений с Эрвином Больцем.

Собственно говоря, Больц являлся своим человеком -не у кого-нибудь, а у самого Гельмута Мольтке. Топпенау его-навсего воспринял линию поведения посла.

Мольтке всегда пользовался сообщениями Больца для своих докладов в Берлин, — Топпенау стал делать то же самое. Мольтке поручал Больцу ознакомление с различного рода документами и привык считаться с его мнением, — Топпенау поступал точно так же. Торопясь, посол поручал иногда Больцу составление проектов отчета посольства в Берлин, — Топпенау имел все основания следовать принципалу. У Мольтке умный юрист никогда не вызывал сомнений, — почему же он должен был вызвать их у Топпенау? И за все семь лет тесного знакомства Больц ни разу не подал повода заподозрить себя в чем-либо предосудительном! Больше того, он не раз выручал графа в денежных делах, ни разу не воспользовавшись положением кредитора, что непременно сделал бы на его месте любой другой человек, тем более имеющий скрытые цели! Видимо, у Больца и не существовало прежде этих скрытых целей.

Был ли он агентом гестапо? Топпенау отогнал эту мысль. Во-первых, если бы он являлся таковым, то в тридцать четвертом году, пытаясь расширить свою агентуру в Польше, гестапо не поручило бы самому графу прощупать Эрвина Больца. А такое поручение, чего греха таить, было. И Эрвин Больц его деликатно отверг, доказав, что он не пригоден для роли шпиона в стране, где держит филиал весьма уважаемой, но находящейся под наблюдением дефензивы фирмы.

— Ведь я защищаю права немецкого меньшинства! -сказал тогда Больц. — Наверняка за мной следят. Что же получится, если шпики получат неопровержимые доказательства моей, мягко выражаясь, разносторонней деятельности?

Больца тогда не соблазнили даже большие деньги.

А гестапо не стало бы предлагать большие деньги человеку, который уже работает на тайную полицию или контрразведку.

Во-вторых, ни для кого не являлось тайной, что гестапо несколько раз запрашивало посла и фюрера варшавских немцев о персоне Эрвина Больца, будучи встревоже но его близостью к посольству.

О своем человеке не запрашивают.

В-третьих, своего человека гестапо не отстранило бы

от посольства...

Стало быть, с этой стороны опасность не грозила.

Может быть, поляки?