— Нет! Ты не напишешь, мама! Ради меня ни слова.
— Вот, вот, ты опять такая же властная, ты опять командуешь матерью.
— Мама! Я люблю тебя, мама! Ты всегда так беспокоилась обо мне... Но не надо писать, мама... Просто это не нужно.. Я была плохой дочерью. Я редко бывала с тобой Ничего не рассказывала. У меня вечно были дела - Прости меня за это, мама!
— Почему ты просишь прощения, Инга? Ты недоговариваешь чего-то?
— Нет, нет! Просто здесь, в тюрьме, поняла, как плохо заботилась о тебе. Но я хотела, чтобы всем нам было лучше, мама. Поверь мне! Чтобы всем было лучше.
— Ты что-то скрываешь, Инга!.. Посмотри мне тяжело Дочка!.. Вот так... Ты. правда, ничего не скрываешь. Господи, я совсем потеряла рассудок что... Я даже говорить не хочу!.. Нет, нет... А теперь мне спокойно. Ты улыбнулась. Тебе правда ничего не грозит?
— Нет, мама... Нет! Как Роберт? Валли?
— Они здоровы. Очень волнуются за тебя. Хотели прийти. Как ты думаешь, им разрешат?
— Я попрошу, мама... Рана Роберта совсем закрылась?
— У него же кость задета... Третьего дня опять чистили- Молчит, но я вижу, как он мучается...
— Передай им всем привет, мама... А что вообще слышно?
— Ох, Инга... Такая беда. Тебе не дают газет?
— Не дают. Но я слышала про Сталинград... Это верно?
— Такая катастрофа, Инга! Подумать, что фюрер недавно присвоил Паулюсу звание фельдмаршала. А теперь они окружены. Они бьются, как львы... Но привозят столько раненых, и они рассказывают такие ужасы...
— Мама, ты не ошибаешься?
— Как я могу ошибиться?.. О боже! Твой отец всегда говорил, что нам нельзя сражаться с Россией, что это бессмысленно. Но ведь фюрер...
— Не нужно об этом, мама!.. Дай лучше я погляжу на тебя... Ты плохо спала?
— Нет, нет... Меня взволновала встреча, и все... Тебе можно принести что-нибудь из продуктов? Кормят плохо, наверное?
— Да нет, мама! Мне ничего не нужно.
— О Господи, что за времена! Войне нет конца, тебя арестовали. Я сойду с ума, Инга! Я сойду с ума!
— Мама, мама! Не плачь!
— Прощайтесь! — приказал охранник.
— Как? Уже? Инга, разве это все?
— Таков общий порядок, мама! Дай мне поглядеть на тебя. Вот так. Вот так... И прощай. Прощай, моя родная...
— Девочка моя! Что ты говоришь?! До свиданья! Ты должна сказать — до свиданья!
фрау Штраух цеплялась за дочь.
Охранники держали ее, пока уводили арестованную.
— Инга! Дочка. Я буду ждать тебя, Инга! Мы ждем тебя домой, девочка моя!..
— Вы какая-то новая. Светлая! - сказала Клерхен. — Ваше дело?..
— Я видела маму! — сказала она. - Вы не знаете, какая у меня замечательная мама!
— А! — протянула Клерхен.
— Все наши здоровы, их никто не беспокоил, — сказала она. — Рана брата совсем зажила. Вот так чудесно!
— Да вы помолодели! — позавидовала Клерхен. — А от моих, как придут, ничего хорошего не услышишь. Только жалуются на трудную жизнь. Господи, вам хоть суд назначили! А про меня словно забыли! Ну что я сделала, чтобы столько страдать?!
Клерхен походила на своих родственников: она тоже любила жаловаться.
Инга делала вид, что сочувственно слушает ее.
А в ушах звучало одно: Сталинград!
Сталинград!
Что, господа? Объявленный вами крах Советского Союза опять не состоялся? Вы опять просчитались, господа- Ваши битые генералы, ваши вновьиспеченные фельдмаршалы больше не хвастают триумфами? Они скулят? капкан захлопнулся, господа?! О, вас ждут еще не такие сражения! Вы не скулить будете а выть! В бессильном вое станете пожирать друг друга? Вы, как скорпионы в огненном кольце, приметесь жалить самих себя! Сталинград!.. И к удивлению Клерхен, она засмеялась...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Сталинградская катастрофа, окружение армии фон Паулюса и угроза полного уничтожения 300 тысяч отборных солдат явились для заправил гитлеровского рейха полной неожиданностью. Провал летнего наступления на Восточном фронте объективно означал окончательный провал всех военных планов в отношении Советского Союза, а стало быть, и в отношении других стран. Гитлер и Кейтель. а с ними вместе другие высшие чины войск СС, СД и армии надеялись, правда, что армия Паулюса будет спасена, что вермахту удастся прорвать кольцо окружения советских войск, восстановить коммуникации, подбросить шестой армии резервы и не сдать позиций на Волге и на Кавказе.
Однако каждый новый день приносил все более безрадостные вести.
Советские войска беспощадно уничтожали сталинградскую группировку немецких войск, отражали все попытки пробиться к ней или хотя бы улучшить снабжение окруженных боеприпасами и продовольствием. Армия Паулюса таяла. Вдобавок появились симптомы под готовки нового мощного наступлении русских, на этот раз под Ленинградом. Небывалую активность проявляли и другие фронты русских, полностью сковавшие немецкие войска, стоявшие перед ними и вынужденные усилить оборону.
Гитлер требовал от оберкоммандо вермахта принятия немедленных мер для выручки шестой армии.
Истертость требований усиливалась оттого, что служба радио подслушивания вновь доложила о выходе в эфир подпольных радиостанций с территории Европы и самой Германии. А что еще могли сообщать подпольщики кроме тайных сведений о военных усилиях фашистской верхушки?!
— Почему до сих пор не состоялся процесс над компанией Лаубе и Штраух?! - набросился Гитлер в конце ноября на Шелленберга. - Им давно пора болтаться на виселице! Пусть все знают, что моя рука не дрогнет, если речь идет о расправе с врагами империи! Смерть одних послужит уроком остальным! Красные подожмут хвост! А нация увидит, что поражения произошли не по вине наших солдат и генералов, а только по вине предателей! Отправьте эту публику на виселицу, слышите' И немедленно!
Шелленберг щелкнул каблуками: — Слушаюсь, мой фюрер!
В первых числах декабря Гиммлер собрал советников и руководителей контрразведки, куда были приглашены также адмирал Канарис и советник Редер.
Участники совещания понимали, возможно, «немедленное завершение следствия и казнь арестованных не позволят до конца вскрыть все связи советских радистов» Но каждый из присутствующих помнил о требовании Фюрера отправить эту публику на виселицу. Что преследовали, вероятно, и говорили Шелленбергу и его подручным представить работу гестапо в лучшем свете несколько лучше-что скорейшее уничтожение преступников не позволит гестапо выйти на некоторых других английских агентов и на проанглийски настроенных офицеров вермахта, чье существование, по-видимому, было Канарису известно и которых Канарис приберегал на всякий случай, ибо начальник абвера не ставил в игре только на одну карту-Единодушие участников совещания, посчитавших, что следствие можно закончить, объяснялось еще и тем, что советские радиостанции в Берлине, Брюсселе, Париже и некоторых других городах замолчали. Это молчание как бы подтверждало, что виновные схвачены и изолированы.
Трудно допустить, что руководитель следствия советник Редер, что Шелленберг и Канарис, знакомившиеся с протоколами допросов, не обратили внимания на отсутствие ясности в некоторых вопросах. Однако вполне возможно также, что следствие потонуло в колоссальном количестве показаний, вырванных у арестованных и полученных от свидетелей. Возможно, что ни Редер, ни Шелленберг просто не имели физической возможности прочитать все документы заведенных дел. Тем более у них не было времени продумать каждую деталь показаний, тщательно сопоставить эти детали и разгадать кое-какие странности. Например, следствие так и не установило, имела ли Инга Штраух собственную рацию. Сообщенный Штраух шифр не подходил ни к одной из ранее перехваченных и пока не прочитанных телеграмм. Дешифровальное бюро гестапо также не нашло ключа к шифру телеграмм, передававшихся той берлинской рацией, которая, как предполагалось, принадлежала Штраух и ее группе. Загадочной оставалась вся история Штраух и фон Топпенау. Знали ли они, что сообщают сведения в Москву, а не в Лондон? Или действительно Штраух и Топпенау были завербованы советской разведкой от имени Интеллидженс сервис?
