Все это время я трудился, не покладая рук. Бывало, что из-за дождей мне приходилось прекращать работу на несколько дней и даже недель. Однако мне казалось, что я почувствую себя в безопасности, только когда стена будет достроена. Трудно представить, сколько сил было вложено в эту работу, но особенно тяжко мне пришлось тогда, когда надо было приносить колья из леса и вбивать их в землю. Я сделал их гораздо толще, чем требовалось.

Когда стена была построена и укреплена снаружи земляным валом, я успокоился. Я убедил себя в том, что если бы на острове появились люди, то они не заметили бы ничего похожего на человеческое жилище. И, как покажет один примечательный случай, о котором будет рассказано ниже, я поступил правильно, замаскировав свое жилище.

Все это время, когда позволяла погода, я продолжал ежедневно ходить в лес за дичью и при этом сделал много всяких полезных открытий. Я обнаружил особую породу голубей, гнездившихся не на деревьях, а в расселинах скал. Забрав из гнезда птенцов, я вознамерился выкормить их и приручить, но едва они подросли, как улетели прочь. Скорее всего, они боялись зверя, ибо все существа, кроме людей, чувствовали, что он сидит во мне. Впрочем, я часто находил их гнезда и брал птенцов, мясо которых было очень вкусным.

Затем, занимаясь хозяйственными делами, я понял, что мне недостает многих необходимых вещей, сделать которые самостоятельно я поначалу считал невозможным. Мне позарез нужны были свечи. Как только начинало темнеть, а это обыкновенно случалось около семи часов вечера, мне приходилось ложиться спать. Помню кусок пчелиного воска, из которого я делал свечи во время моих африканских приключений, но теперь воска у меня не было. В моем распоряжении был только сохраненный мной нутряной жир подстреленных на охоте коз. Я вылепил плошку из глины, обжег ее на солнце и поместил в нее фитиль из пеньки. Получилась лампа. Свет она давала неровный и тусклый, хуже, чем от свечи.

В разгар этих хлопот, пошарив однажды в моих вещах, я обнаружил мешочек с зерном для птицы. Та его малость, что оставалась в мешке, была трачена крысами, и когда я заглянул в мешок, мне показалось, что там одна труха. Желая приспособить этот мешок для иных нужд (кажется, я хотел сложить в него порох, ибо как раз в то время, испугавшись грозы, раскладывал его мелкими частями, а может, думал приспособить его под что-то другое), я вытряхнул из него все остатки на землю рядом с обрывом.

Это было незадолго до начала проливных дождей, о которых я только что говорил, и я забыл про тот случай. Примерно через месяц я заметил, что в том месте из земли пробиваются зеленые побеги, и подумал, что это какое-нибудь еще неизвестное мне растение. Но до чего же я был изумлен и удивлен, когда, еще некоторое время спустя, увидел, что на побегах, их было штук десять-двенадцать, завязались колосья, и эти травинки оказались превосходным ячменем, тем самым, который выращивают в Европе, да и у нас, в Англии.

Словами не выразить, до чего меня потрясло это открытие. До той поры мое поведение никогда не определялось религиозными побуждениями. В самом деле, мои религиозные представления были весьма туманными, так как мой отец часто критиковал тех, кто с предубеждением относились к нам из-за того, какая кровь текла в наших жилах. Однако когда я увидел этот ячмень, выросший, как я знал, в несвойственном для него климате, а главное, неизвестно откуда взявшийся в этом месте, то был потрясен до глубины души. Я уверовал, что Господь сотворил чудо, вырастив его без семян только для того, чтобы дать мне пищу на этом злополучном необитаемом острове.

Я возрадовался, сознавая, что такое чудо природы совершено ради меня. Но еще более поразительным было то, что рядом с ячменем я заметил редкие стебельки другого растения, оказавшегося рисом; я узнал его, так как видел, как его выращивали в Африке.

Наконец я вспомнил, что вытряхивал в том месте мешок, и тогда это событие показалось мне менее чудесным. Должен признаться, что моя благочестивая благодарность промыслу Божьему поубавилась, когда обнаружилось, что все это объясняется так просто. А между тем мне следовало испытывать благодарность за то, что случилось, ничуть не меньше, чем если бы это произошло благодаря чуду.

Тщательно собрав все зернышки до единого, я решил посеять их вновь, надеясь, что со временем у меня будет достаточно зерна, чтобы есть хлеб. Кроме ячменя, у меня было от 20 до 30 колосков риса, и этот урожай я собрал с не меньшей тщательностью и распорядился им аналогичным же образом, чтобы иметь хлеб, вернее сказать, пищу. Я научился готовить его без варки, хотя это и произошло несколько позднее.

Возвращаюсь к моему дневнику.

Все те четыре или три с половиной месяца, когда я был занят сооружением вала, я трудился, не покладая рук, а 14 апреля строительство было завершено, и я решил, что буду входить и выходить не через калитку, а перелезать через стену по приставной лестнице, чтобы снаружи невозможно было увидеть никаких признаков человеческого жилья.

Я занимался делами внутри ограды, у самого входа в пещеру, и был до смерти напуган самым что ни на есть ужасным и неожиданным явлением. Внезапно я увидел, как со свода моей пещеры, а также с обрыва вниз посыпалась земля. Две из поставленных мной подпорок сломались со страшным треском. Я очень испугался, но не задумался о причине происходящего, боясь, как бы свод пещеры не обвалился, как ранее. Из страха быть погребенным под обвалом, я бросился к лестнице и, не считая себя в безопасности внутри ограды, выбрался через нее на открытую местность.

Лишь почувствовав под ногами твердую землю, я догадался, что стал свидетелем сильного землетрясения. Земля под моими ногами трижды всколыхнулась с интервалами минут по восемь, и трех столь сильных толчков хватило бы, чтобы развалить самое прочное здание, какое только можно представить. От вершины находившейся в полумиле от меня скалы отломился огромный кусок и рухнул вниз с таким грохотом, какого я в жизни своей не слыхивал. И даже море неистово забурлило от этих толчков. Мне кажется, что в море они были даже сильнее, чем на острове, и, сам не знаю, почему, я был поражен мыслью о том, что все это происходит из-за того, что где-то на глубине потянулось во сне какое-то гигантское существо, как это бывает с людьми или собаками.

Прежде меня никогда не посещали подобные мысли. К тому же, я не слыхал, чтобы о таких вещах говорил кто-то другой. Но сама эта мысль потрясла меня до такой степени, что я совершенно обомлел и онемел от страха. От сотрясений почвы я чувствовал дурноту, как при морской болезни; по крайней мере, так мне сперва показалось. Я не сразу догадался, что это зверь рычит и ворочается во мне, хотя до полнолуния оставалось еще более недели, но это землетрясение растревожило его, и я пытался понять, почему. Однако грохот падающего утеса привел меня в чувство. Впрочем, выйдя из оцепенения, я пришел в ужас при мысли, что холм может обрушиться на мою палатку, погребя под собой все мое добро. И тут мое сердце снова ушло в пятки.

Когда после третьего толчка сотрясения почвы прекратились и наступило затишье, я приободрился, и зверь во мне успокоился. Однако из страха быть погребенным заживо я еще долгое время не решался перелезть через вал и продолжал сидеть на земле, подавленный и погруженный в полное уныние, не зная, что предпринять. И за все это время у меня в голове не промелькнуло ни одной серьезной мысли о Боге. Ни одной, кроме банального «Господи, помилуй», а когда опасность миновала, ушла и она.