Когда я собирался ставить палатку и рыть пещеру, небо затянуло черной тучей, и хлынул проливной дождь. Потом блеснула молния, и раздался ужасный раскат грома, ее естественное последствие. Меня испугала не столько сама молния, сколько мысль, быстрее молнии промелькнувшая в моем мозгу: «Порох!» У меня замерло сердце, когда я подумал, что весь мой порох может быть уничтожен одним ударом молнии. Впрочем, если бы порох взорвался, то, наверное, я уже никогда бы об этом не узнал.

Этот случай произвел на меня такое сильное впечатление, что, как только гроза прекратилась, я отложил на время все работы по устройству и укреплению моего жилища и принялся делать мешочки и ящики для пороха. Я решил разделить его на части и разложить их на хранение по разным местам, чтобы порох ни в коем случае не мог вспыхнуть весь сразу и чтобы отдельные его порции не могли воспламениться друг от друга. На эту работу у меня ушло почти две недели. Всего пороха у меня было около 240 сорока фунтов, и я разложил его весь по мешочкам и ящикам, разделив, по крайней мере, на сто частей. Что касается бочонка с подмокшим порохом, то я не видел в нем никакой опасности и потому поставил в пещеру, которую я мысленно называл кухней. Весь остальной порох я спрятал в углубления между камнями, где он не мог намокнуть, и тщательно отметил каждое место.

Занимаясь всеми этими делами, я, по крайней мере раз в день, выходил на прогулку, прихватив с собой ружье, отчасти ради развлечения, отчасти чтобы подстрелить какую-нибудь съедобную дичь, а также ознакомиться с тем, что имелось на острове. В первую же прогулку я обнаружил, что на острове водятся козы, что меня несказанно обрадовало, и я вспомнил, что в первые ночи, проведенные мною на острове, зверь зарезал именно такое животное. Беда была в том, что эти козы были страшно пугливы, чутки и проворны, так что незаметно приблизиться к ним было невероятно сложно. Впрочем, меня это не смутило; я был уверен, что рано или поздно подстрелю одну из них. Так оно и вышло. С первого же выстрела по стаду я убил козу, при которой была крохотная козочка-сосунок, что искренне меня опечалило. Но когда взрослое животное рухнуло на землю, малышка осталась стоять рядом с ней, пока я не подошел и не взвалил себе на плечи тушу. Более того, когда я потащил прочь убитую козу, козочка последовала за мной до самой моей ограды. Я скинул взрослую козу на землю, а малышку взял на руки и перенес через изгородь, надеясь, что смогу приручить ее. Но она отказывалась принимать пищу, испуганная запахом зверя. Поэтому пришлось ее убить и съесть. Мне надолго хватило мяса этих двух животных, потому что ел я понемногу, стараясь растянуть свои запасы, в особенности хлеб, на как можно более длительное время.

Это также было большим утешением, потому что отец всегда говорил мне, что зверь должен охотиться и питаться, ибо такова его природа. Когда члены нашей семьи время от времени принуждены сажать на цепь своих зверей, не позволяя им следовать зову природы, то звери злятся и мстят тем, в ком они живут. Ранее я опасался, что в условиях, когда мне не на кого охотиться и нечего есть, мой зверь уничтожит все, что я создал на этом острове.

После того, как я окончательно обустроился в новом жилище, мне было необходимо соорудить какой-нибудь очаг, чтобы можно было бы разводить огонь, а также запастись дровами. О том, как я справился с этой задачей, равно как и о том, как я увеличил свой погреб и как постепенно окружил себя некоторыми удобствами, я подробно расскажу в другом месте, теперь же мне хотелось бы поговорить о себе, рассказать, какие мысли в то время меня посещали. А их, как вы понимаете, было немало.

Положение, в котором я оказался, рисовалось мне в самом мрачном свете. Буря забросила меня на необитаемый остров, лежавший далеко от тех мест, в которые направлялся наш корабль, в сотнях лиг от обычных морских торговых путей, и у меня имелись все основания думать, что Небу было угодно, чтобы я окончил свои дни в этом безлюдном месте. При этой мысли обильные слезы струились у меня по щекам, и не раз я с недоумением вопрошал себя: почему Провидение губит свои же творения, обрекая их на подобные несчастья, оставляя без всякой поддержки и повергая их в такое отчаяние, что едва ли имело смысл быть благодарным Ему за такую жизнь.

Между тем всякий раз мой внутренний голос обрывал подобные мысли и осуждал за них. Особенно запомнился мне один день, когда, бредя с ружьем вдоль берега моря, я задумался о своем тогдашнем положении, и вдруг во мне заговорил голос рассудка, заставивший меня посмотреть на вещи с другой точки зрения:

«Что ж, — сказал этот голос, — положение твое и в самом деле незавидное. Но подумай, где сейчас твои спутники? Ведь на корабле было одиннадцать человек. Спаслись ли те девять человек, которые пересели в лодку? Где они сейчас? Почему они погибли, а ты остался в живых? За что тебе оказано такое предпочтение? И как ты думаешь, кому лучше, тебе или им?» — Тут я взглянул на море. Так во всём дурном можно найти хорошее, стоит только подумать, что бывают вещи и похуже.

И тогда я отчетливо осознал, как надежно я обеспечен всем необходимым, и каково было бы мое положение, если бы корабль не снялся с мели, на которую он налетел, и его не пригнало так близко к берегу, что я успел забрать с него все нужные мне вещи. Какова была бы моя участь, если бы мне пришлось жить на этом острове в тех условиях, в каких я впервые появился на нем, когда у меня не было ничего, в том числе никаких средств для поддержания существования?

— Например, — вслух сказал я самому себе, — что бы я делал, если бы у меня не было ни ружья, ни пуль, ни инструментов, без которых я оказался бы как без рук? Если бы у меня не было ни одежды, ни постельных принадлежностей, ни палатки, ничего, что позволило бы мне укрыться от непогоды?

Сейчас у меня все это имелось, причем в изрядном количестве, и я был в состоянии прокормить себя даже тогда, когда у меня не останется пуль и дроби. Я понял, что смогу вполне сносно прожить здесь до самой смерти.

А теперь, приступая к печальному повествованию о самой одинокой жизни, какая когда-либо выпадала в удел смертному, начну его с самого начала и буду рассказывать все по порядку. По моим расчетам, зверь впервые оказался на этом треклятом острове 30 сентября. Только что миновало осеннее равноденствие, и солнце располагалось почти над самой моей головой. По вычислениям выходило, что остров лежал на 9 градусах 22 минутах северной широты.

Прожив на острове дней десять-двадцать, я сообразил, что вскоре потеряю счет времени и даже перестану отличать будние дни от воскресных. Чтобы не допустить этого, я взял большую доску и вырезал на ней ножом крупную надпись: «Здесь я ступил на сей берег 30 сентября 1659 года», приколотил доску к брусу и водрузил получившийся крест в том месте, где меня выбросило на сушу. На этом брусе я ежедневно делал зарубки ножом, причем каждую седьмую зарубку я делал более длинной, а зарубки, которыми отмечал первое число каждого месяца, — еще длиннее. Дни полнолуния я отмечал с помощью дополнительной поперечной зарубки поверх той, которая обозначала день. Так я вел календарь, отмечая в нем дни, недели, месяцы и годы.

Среди вещей, перевезенных мною с корабля за несколько рейсов, было немало мелочей, таких как перья, чернила и бумага, обнаруженные мной в матросских сундучках, но я ими очень дорожил. В каютах помощника капитана, канонира и плотника я собрал несколько свертков всякой всячины, в том числе несколько компасов (они указывали самые разные направления, но за все годы, проведенные мной на острове, ни разу не указали на север), кое-какие астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и книги по навигации. Все это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне когда-нибудь хоть что-то. Кроме того, я обнаружил три очень хороших издания Библии, которые были доставлены мне из Англии вместе с выписанными мной товарами и которые я уложил вместе с другими своими вещами. Еще мне попалось несколько книг на португальском языке, в том числе три католических молитвенника, и еще несколько других. Их я тоже перевез на берег.