Мизяев нашел еще одно место, где, по его расчету, мог быть стык бревен, затем еще и еще. И каждый раз все повторялось сызнова. Сперва щуп за что-то цеплялся, наверно за край бревна, потом шел легко и свободно. Сомнений не было — под бревнами пустое пространство. Только для чего оно, что скрыто в этой подземной пустоте?

Мизяев прервал работу, сходил за собакой, за своим Максом. Тот лежал, привязанный к дереву, невдалеке. Пустил Макса на верх землянки. Собака шла медленно, принюхиваясь к земле. Ее движения были какие-то неуверенные. Она фыркала, вопросительно глядела на хозяина и снова брела.

Макс кружил на небольшом участке, там, где, по расчетам Мизяева, была крыша землянки. И вдруг что-то переменилось. Макс сделал несколько шагов, встал, свесил голову к самой земле. Он долго втягивал воздух, раздувая ноздри. Потом решительно сел, повернувшись к хозяину мордой.

Это был сигнал — чую!

Мизяев подошел к Максу поближе. Собака сидела точно у того места, где он проколол землю глубинным щупом. Взял Макса за поводок и послал дальше:

— Ищи!

Макс начал действовать увереннее. Он сделал шаг, другой и сел снова. И опять у места, где глубинный щуп ушел в пустоту между бревен. Так повторялось несколько раз. Собака показала все проколы глубинного щупа, хотя они были почти незаметны для глаза. А рядом шли другие проколы, не достигавшие, однако, большой глубины. На те Макс внимания не обращал. Значит, из глубоких проколов доносился запах взрывчатки.

Командир взвода, узнав об этом, решил проверить Макса.

— Надо послать другую собаку, — сказал он. — Тоже с хорошим чутьем. Кто здесь есть из таких, Инга? Инга подойдет, она издалека чувствует взрывчатку.

Позвали Ингу. Она повела себя так же, как Макс. Сперва принюхивалась, ходила по гребню высоты неуверенно, потом уселась у дырки, проткнутой глубинным щупом.

Теперь уже возле места, где работал Мизяев, собралось много народу. Пришел командир роты, вызвали еще несколько минеров. Потом приехал и командир батальона.

Что там, внизу, никто определить не мог. Простое предположение, что это землянка, пришлось отбросить. Мизяев правильно говорил: если землянка — у нее должен быть вход. А входа нет. Допустим, его заделали. Но почему? Кроме того, вход в это подземное сооружение мог быть только с той стороны, где Мизяев нашел обрыв и дощатую стенку, закрытую землей. Этот обрыв был обращен на север. Немцы же должны были устраивать вход в свои бункера с юга. К северу от них находился фронт.

Можно было предположить, что в пустом пространстве под землей мощная мина или огромный фугас. Только зачем они тут? Ни дорог, ни домов, ничего подходящего для особого минирования вблизи не было.

Решили вскрыть загадочную пустоту. Соблюдая все предосторожности, раскопали стенку обрыва. Под дерном и землей в самом деле открылись доски и в них тяжелая деревянная дверь. Открывать дверь сразу командир запретил.

— Зацепить ее «кошкой»! — приказал он.

Металлическую «кошку» с острыми крючьями прицепили к двери. Протянули длинную веревку в укрытие-окоп, вырытый на другом склоне высоты. Несколько солдат с силой дергали веревку. «Кошка» срывалась. Пришлось идти туда снова, зацеплять другим крюком. Потом снова дергали веревку, каждый раз ожидая взрыва.

Наконец дверь подалась, медленно, тихо, без всякого взрыва. Вход в подземелье открылся. Мизяев первый вошел туда. Огляделся и сделал шаг в темноту. Его фонарик высветил ряд длинных ящиков, стоявших один на другом.

О том, что в ящиках взрывчатка, сомнений не оставалось. Макс, едва подойдя к ним, сразу это дал понять.

— Придется разбирать, — сказал командир. И он, и минеры понимали, что в каждом ящике возможна ловушка.

Солдаты работали по одному, чтобы не подвергать товарищей напрасному риску. Тихонько, пользуясь только стамеской и ножом, проверили, ощупали со всех сторон ящик, стоявший сверху. Проволочек-оттяжек нигде не было.

Сняли ящик и на руках вынесли наружу. На ящике оказалась заводская пломба.

— Вроде наша? — удивленно проговорил Мизяев. — Конечно, наша, — тут же добавил он. — Вот и заводские надписи.

На боку ящика были видны четкие знаки: номер завода, калибр снарядов…

Сняли крышку и увидели два новеньких, покрытых заводской смазкой снаряда. Только оботри их — и можно закладывать в пушку. На бирке опять заводские знаки и год изготовления — 1936. Сколько лет прошло, а снарядам ничего не сделалось. Но почему они лежали здесь?

Не сразу минеры разобрались в этом. Проверили весь склад. Ящиков в нем было много, за первым штабелем второй, третий… Офицеры определили, что эти снаряды не для полевой артиллерии, а для морских пушек. Удивились еще больше. Моря у Дудергофа ведь нет!

Только через несколько дней приехал к складу представитель флотского штаба. Звание у него было не очень высокое — мичман, но, как повелось у некоторых флотских, он к сухопутным относился свысока. Мичман был уже не молод и грузен. Забираясь на крутой склон, пыхтел, ругался про себя:

— Чего не придумает эта пехота! — Для него пехотой были все, кто не моряки. — Заставляют карабкаться, как мальчишку. А что может быть там морского, на горе? Корабли по горам не ходят.

Но дошел наконец до склада, оглядел со всех сторон и развел руками:

— Подумать только, ведь правда наше добро! Снаряды корабельные, это точно. И хорошие снаряды, использовать можно.

Постепенно докопались до истины. Склад устроили наши моряки осенью 1941 года. Немцы рвались к Ленинграду.

Много орудий было снято с кораблей Балтийского флота. Морские батареи действовали на суше, били по врагу. Такая батарея, несомненно, стояла и здесь, у Дудергофа. Вела огонь по врагу до последней возможности и нанесла ему немало потерь. Но силы были неравные, немцы еще продвигались. Морякам пришлось отходить. Они увезли или взорвали свои орудия. Вывезти склад снарядов времени уже не оставалось. Моряки заложили вход в него, замаскировали дерном.

— Хорошо сработали наши братишки! — довольно говорил мичман. — Ты подумай! Фашисты же почти три года торчали здесь. Чего тут не держали! И штабы у них были, и наблюдательные пункты, и батареи. Все в этой горе. Как клопы, в каждую щель набились, а наш склад все-таки не нашли. Вот какая флотская маскировка.

Мичман замолчал на минуту, видимо пораженный какой-то мыслью.

— А вы-то, — раздумчиво сказал он уже совсем по-другому, серьезным и уважительным тоном, — вы-то не прошли мимо, разыскали склад, хоть он за годы совсем зарос! И не думал я, что есть такие орлы в пехоте.

Он повернулся к Мизяеву:

— Ты, значит, этот склад открыл? Тебе, браток, на море бы служить!

Мизяев махнул рукой и улыбнулся, как всегда, открыто и немного смущенно.

— А нам и на суше дела хватает.

У же два года девушки служили в части, и всем им было около двадцати. Долгими июньскими вечерами, когда солнце все медлило и медлило, словно не решаясь нырнуть за горизонт, у палаток, где жили девушки, собирались солдаты из разных подразделений. Трудный день работы на минных полях был позади, и, если прошел он благополучно, молодость, осиливая усталость, брала свое. Обаяния молодости не могли скрыть даже грубошерстная шинель и кирзовые сапоги. Время, когда поклонники совершали набеги на девичий лагерь в надежде на легкие победы, в общем, прошло. Вечера у палаток, среди широких полей, чем-то походили на деревенские посиделки. Тихонько напевали, порой весело балагурили, а нити, которые везде возникают между молодыми сердцами, крепли, и недаром многие из девушек и парней потом уж, когда окончилась война, поженились, создали семьи.

Старший сержант Кириллов на таких «посиделках» появлялся не часто, он чувствовал себя здесь как-то неловко. Человек степенный и замкнутый, с ранними морщинками, начинавшими прорезать лоб, и неулыбчивыми голубыми глазами, он казался девушкам совсем уже пожилым. Он и был значительно старше их, а постоянная собранность и сдержанность лишь подчеркивали разницу в годах.