И вдруг в морозной тишине — грохот близких взрывов.
— Обстрел! Обстрел! Ложись! — истошно заорал Сергей, рванулся в канаву, я за ним. Зарылись лицами в показавшийся горячим снег.
Грохот так же внезапно прекратился, а мы все лежали, зарылись в снег, прятали головы.
— И чего это вы тут улеглись, братцы? Отдыхаете, что ли? -раздался над нами голос.
Мы выпростали головы из снега, над нами летчик офицер.
— Или впервые здесь?
— Впервые, — с трудом выдавил из себя я, перепуганный.
— То-то я вижу, в канаву вас бросило, — усмехнулся офицер. — Только зря шарахались-то. Стреляют зенитки наши. Вон по ним, — ткнул он пальцем в небо.
— Немцы? — спросил Чепелюк.
— Они самые. Видно, возвращались откуда-то, на нас налетели, да зениток испугались. Вон и ястребки наши.
Над лесом, на бреющем серыми молниями промелькнули истребители с ярко выделявшимися на хвостовом оперении красными звездами.
— Наши! На фашистов! — воскликнул я. — Отогнали?
— А как же, обязательно отогнали. Это им, фашистам, не сорок первый, мы их теперь крепенько бьем и гоняем. Вы-то сами куда направляетесь?
Смущенно пряча глаза, мы отряхнулись от снега, объяснили, перебивая друг друга.
Офицер показал на светившийся оконцем домик за аэродромом.
— Там КП.
Штаб полка располагался на окраине тоже утонувшего в снегу села. На обшарпанном крылечке часовой.
— Чего вам? — спросил он окинув взглядом двух дрожавших от холода солдатиков в обтрепанных шинелях, ботинках с обмотками и пилотках. Так экипировал нас старшина запасного полка, знавший, что в части обмундируют как положено, а то, что поновей, понадобится для очередного пополнения.
— К командиру полка! — пересилив дрожь, как можно увереннее, рявкнул срывающимся баском Сергей Чепелюк, мой напарник по многодневному и многострадальному, в товарных вагонах, путешествию до полка.
— Чегой-то к командиру? — еще раз окинул взглядом часовой, но пропустил и проводил до двери в командирскую комнату.
Командир полка, как и часовой, глянул на нас недоумевающе:
— Это кто же такие?
Вперед, вырубив два шага, опять рванулся Чепелюк.
— Разрешите доложить, товарищ майор! Старший сержант летчик Сергей Чепелюк прибыл для дальнейшего прохождения службы!
— Сержант летчик Талгат Бегельдинов прибыл для прохождения службы! — отрапортовал за ним я.
— Ишь ты, летчики, значит. А по виду... Ну, ладно, вид исправим, — усмехнулся командир, шагнул из-за стола и обратился ко мне: — А ты чего маленький такой? Годков-то сколько?
— Девятнадцать, двадцатый пошел, — для большей весомости уточнил я.
— Ну что же, это ладно, если двадцатый, — кивнул командир. — На «ИЛах» летал?
— Летал, товарищ майор. Общий налет — одиннадцать часов двадцать шесть минут.
— М-да, не густо. Ну ничего, у нас налетаете.
Он расспросил, где учились, посмотрел документы у обоих, подумал и махнул рукой:
— В третью эскадрилью пойдете, к старшему лейтенанту Шубину. Желаю успехов!
Вышли на улицу, а куда идти — не знаем. Уже совсем стемнело. На счастье, встретили группу летчиков, спросили. Пилоты с интересом посмотрели на наши куцые шинеленки, ботинки, обмотки. Рассказали, как найти командира третьей эскадрильи старшего лейтенанта Шубина.
Нашли, вошли в дом и, едва доложили, как из угла комнаты послышался голос:
— Чепелюк! Ну, конечно, он. Серега, здорово!
Оказалось, что Сергей встретил своего друга еще по довоенным временам.
И Чепелюк остался в эскадрилье, а меня ждало разочарование.
— Иди в первую эскадрилью к капитану Малову, — напутствовал меня Шубин. — У него летчиков не хватает. Самолеты стоят, может и возьмет.
Но и капитану Малову я не приглянулся. Встретил он еще суровее. Сам-то не очень высокий, окинув взглядом меня, поморщился:
— Летчиков у меня не хватает, но именно летчиков, сынок, штурмовиков. Усек, сынок? Учить тебя, как говорится, растить, воспитывать некогда. Мне воевать, немцев бить надо. А сунуть тебя в боевую машину и сразу на верную гибель — совесть не позволит. Да и машины жалко, сынок, — помолчав, добавил он. — А с тобой... Мальчик же...
И тут я взвился:
— Что Вы говорите? Я не мальчик. Мне скоро двадцать. Я же учился. Я летчик!.. Вот мои документы, — совал я сопроводительные.
Но командир не взял, отстранил руку.
— Ну и хорошо, сынок, ну и ладно, летчик так летчик. Ты вот что, ты иди во вторую, к Пошевальникову, он таких любит, возьмет. Иди, иди, — сказал он и выпроводил за дверь.
Это был удар. Я просто растерялся. Такой ситуации даже и в мыслях себе не мог представить. Учился во всех школах от аэроклуба на «отлично», самолеты водил, инструкторы хвалили, сам был инструктором. Считал себя настоящим летчиком, а тут такое... Я присел на запорошенное снегом бревно, переживая обиду.
— Я вам докажу, какой я «сынок»! Я летчик! Слышите, вы?! Летчик! — повернулся я к землянке-блиндажу. — Я заставлю вас уважать меня! — скрипел зубами от злости.
С трудом отыскал нужный дом. Обмел веником снег с ботинок, обмоток. Открыл дверь и остановился в замешательстве: к кому обращаться? Я был полон решимости драться за свои права и достоинства.
В просторной комнате было полно летчиков. Они сидели на больших деревянных нарах, стоявших у стен скамейках. Сидевшие за столом играли в шахматы. В углу широколицый старший сержант, склонившись над баяном, пиликал, видно, разучивал, перебирая потихоньку пальцами кнопки, какую-то мелодию. Четверо сгрудились вокруг стоявшей посередине комнаты железной печурки, на которой была кастрюля с вареной в мундире картошкой. Летчики ели ее, макая в рассыпанную по тарелке соль.
На вошедшего никто не обратил внимания, а я не знал, к кому обратиться, на кого излить кипевшую в груди обиду.
— Тебе чего? К кому ты? — наконец глянул на меня сидевший у печурки старший сержант.
— Мне командира эскадрильи товарища Пошевальникова.
— Командир Пошевальников слушает, — повернувшись ко мне, спокойно проговорил старший сержант.
— Разрешите доложить! Летчик-штурмовик! — на всю комнату закричал я. — Сержант Бегельдинов, по направлению командира полка, явился для прохождения службы.
Пошевальников кивнул головой, улыбнулся.
— У нас тут тоже есть в некотором роде летчики, но зачем же так кричать? Глухих у нас, вроде, нет.
Он принял протянутые мною бумаги и кивнул:
— Раздевайся, летчик, пристраивайся к печке. Вот тебе наше угощение, — протянул картофелину. Отодвинулся, уступая место у печурки. Увидев, что парень не может застывшими деревянными пальцами справиться с картофелиной, взял ее, очистил сам. Подмигнул ободряюще. — Рассыпчатая, вкусная. Ешь!
У меня отлегло от сердца, сразу исчезла злость, растворилась обида. Летчики подсунулись ко мне, расспрашивали, откуда я, как там, в тылу, чем живут люди. Я ел горячую картошку, рассказывал.
В комнате было тепло, а картошка действительно рассыпчатая и такая вкусная. И все окружавшие меня люди уже нравились мне, особенно сам командир, с виду сильный, коренастый мужик и такой простой, приветливый, с живыми добрыми глазами.
Когда я ответил, как мог, на все вопросы летчиков, он подсел ко мне, стал расспрашивать сам. Поинтересовался, откуда я родом, кто мои родители, где живут, регулярно ли я с ними переписываюсь. Даже про девушку стал расспрашивать, успел ли обзавестись, переписываемся ли. Я покраснел, но ответил как можно тверже:
— Есть девушка. Хорошая. Пишет.
— Ну, добро! И ты ей пиши. Здесь около смерти ходим, только ими, письмами родных да любимых наших, и живем.
Потом поинтересовался, как доехал, добирался. Я рассказывал охотно. И про неласковый прием в двух эскадрильях сказал. Командир усмехнулся, похлопал по плечу.
— Это ничего, не со зла это. Так, пошутили они. У нас в полку ребята хорошие. Сам увидишь. — И опять об учебе: на каких самолетах летал и, главное, как управлялся с «ИЛом», чем силен, какие за собой чувствует слабинки. В заключение сказал:
