— Разрешите доложить! Привел группу пленных. Оружие все цело и сложено в овраге.

— Да ты толком объясни...

— Понимаете, какое дело, товарищ капитан. С полчаса назад я пошел к краю аэродрома. Есть там овражек такой. Думаю, дай посмотрю, что там доброго есть. Иду себе спокойно. Только подошел к краю, выскочили человек десять с автоматами, навалились, стащили вниз. Я уже с жизнь распрощался, а потом смотрю, что-то у них не то происходит, — механик перевел дыхание и продолжал:

— Один из солдат, в очках, подошел и по-русски говорит, что они хотят сдаться в плен, что их солдат утром был уже у нас и все рассказал. Гляжу, тот самый солдат, что утром был, рядом стоит на меня глаза пялит. Ладно, говорю, кладите оружие и за мной шагом марш! Вот и привел.

Да, загадал нам загадку механик. Что делать с такой группой? Распорядился принести трофейное оружие, выставил охрану и тут же связался по радио с полком. На КП полка, к счастью, оказался генерал. Выслушал он меня и говорит:

— Местечко Калау знаешь? Да, да, то самое, что около шоссе. Это от вас километров семь. Строй их в колонну и направляй в Калау. Там примут.

Подошел к немцам. Они с интересом смотрят на мой планшет, на Золотую Звезду. Вперед выходит солдат в очках. Он служил в штабе дивизии переводчиком и русский язык знает прилично. Ну, думаю, эту птицу надо задержать до приезда генерала.

Построили колонну. В сопровождающие дали Воронцова (он уже имел опыт обращения с ними), а для убедительности — трех автоматчиков. Раздалась команда — и колонна тронулась.

К вечеру Воронцов вернулся и рассказал, что по пути их колонна обрастала, как снежный ком, и в городе Калау он сдал всех под расписку.

Тем временем к нам перебазировался весь полк. Расспросам не было конца.

Утром вновь начались боевые вылеты, вновь «Ильюшины» громили отступающие войска врага, наводили на цель наши танковые колонны.

Одной атакой

Гитлеровская Германия доживала буквально последние дни. Наши войска готовились к битве за Берлин. В один из дней командование собрало нас, чтобы уточнить взаимодействие между родами войск. Это очень важно — близко познакомить командиров, с тем, чтобы они в бою понимали друг друга с полуслова. Больше того, они должны узнавать друг друга по голосу. Пришли командиры пехотных частей, артиллеристы, танкисты. Мы познакомились с танкистами и остальными, договорились обо всем. Затем отправились на рекогносцировку переднего края. По траншеям дошли до самой передовой и тут оказались свидетелями совершенно непонятной картины.

Со стороны немцев доносилась веселая музыка. Мощные динамики разносили ее на много километров.

— Веселятся смертники, — зло проговорил офицер-пехотинец. — То ли перепились, гады, то ли праздник какой отмечают... Вон, полюбуйтесь, и тряпку свою вывесили, — он указал рукой чуть вправо. Мы посмотрели в ту сторону и увидели на бугре высокое дерево, а на нем — большой красный флаг с черной свастикой посередине.

— Хотели мы его сбить ружейным огнем, — продолжал офицер, — ничего не получилось.

В это время меня к себе позвал командир нашего корпуса генерал Рязанов.

— Слушаю, товарищ генерал!

— Флаг нужно снять. Ясно?

— Так точно!

— Сейчас же отправляйтесь на аэродром и действуйте! Учтите, — генерал заговорил вполголоса, чтобы никто, кроме нас, не слышал, — сбить нужно одной атакой. Это очень важно. Кроме всего прочего, пусть танкисты лишний раз убедятся в силе штурмовика. Им спокойнее под нашим прикрытием воевать будет. Ясно? Исполняйте!

Генерал тут же позвонил в полк и приказал немедленно готовить самолет. А я по траншеям быстро выбрался с передовой и в генеральской машине за каких-нибудь двадцать минут добрался до своего аэродрома.

Вскоре был уже в воздухе. Да, необычное задание дал генерал. Сбить одной атакой… Но рассуждать долго не пришлось — я уже подлетал к передовой. Твердо решил, что если не попаду снарядами, то собью фашистский флаг винтом.

Вышел на цель очень удачно. Пустил реактивные снаряды, открыл огонь из пушек. На месте где только что трепыхался флаг, взметнулись клубы дыма, поднялась вверх земля. Задание выполнено. Но не возвращаться же на аэродром, если самолет имеет полный запас боеприпасов. Я пролетел за передний край немцев, увидел две полевые артиллерийские батареи и скопление пехоты. По радио доложил об этом и тут же получил разрешение атаковать. Отбомбился по артиллерии, «поласкал» из пулеметов пехоту, а затем развернулся и пошел домой.

Сразу же после приземления вернулся на передний край.

— Молодец, — похвалил генерал и крепко пожал руку.

— Да, чистая работа, — с восхищением сказал подполковник-танкист. — С таким хлопцем воевать легко. Как, летун, повоюем? — обратился он ко мне.

— Конечно.

— И еще как повоюем, брат, — улыбнулся танкист.

А через несколько дней началось наше наступление. Танки прорвали вражескую оборону, за ними в прорыв хлынула мотопехота. Вот тут-то и довелось мне выручить из беды того самого танкиста, с которым познакомились мы на переднем крае.

Группа танков, которой он командовал, оторвалась от основных сил и попала в окружение. В это время моя группа находилась в воздухе. Танкист попросил помощь. Мы подлетели к месту боя, но ничего не смогли увидеть. Горел лес, дым поднимался больше чем на тысячу метров. Начали отыскивать окна, с тем, чтобы пробиться к земле. Наконец, это удалось, и мы увидели наши танки в кольце врага.

— Бегельдинов, бей! — раздался в шлемофоне голос танкиста.

Сверху нам было видно, что с южной стороны сил у немцев маловато. Именно там мы их и атаковали. По радио я дал танкистам команду пробиваться в том же направлении. Через несколько минут кольцо было разорвано и танки вышли на соединение с основными силами.

После, при встрече, подполковник рассказывал, что когда он услышал по радио знакомый голос, он показался ему приятнее самой любимой музыки.

Вот что значит знакомство командиров перед наступление.

В штабе полка подсчитали, что только в дни Львовско-Сандомирской операции Первая (моя) эскадрилья штурмовиков уничтожила 27 танков, 42 автомашины, 12 артиллерийских орудий, подавила огонь 9 вражеских батарей. Являясь основной разведочной в полку Первая эскадрилья часто базировалась отдельно, поближе к КП дивизии или даже корпуса, поступала под непосредственное командование высшего командования. Очень часто я получал особые задания лично от командира дивизии или самого комкора. Именно поличному заданию Рязанова я вылетел на разведку. Комкору нужно было убедиться в достоверности донесений пехотной разведки о том, что в районе Косово сосредоточены танки, бронемашины и пехота, как видно, подготовлены для броска на прорыв нашей линии обороны.

Вылетел один. Долго барражировал над местечком и его окрестностями. Обнаружить немецкую технику было невозможно, кругом лес, кустарники, какие-то постройки. В этом нагромождении можно было укрыть целый полк.

Опускаюсь все ниже и ниже, летаю чуть ли не касаясь верхушек деревьев. От напряжения болят глаза. Наконец взгляд цепляется за нелепо выпирающий из копны сена то ли ствол дерева, то ли пушки. Возвращаюсь, пролетаю над подозрительным объектом еще раз. И из кучи не то сена, не то веток выскакивают не выдержавшие напряжения, напуганные ревом мотора немцы. Они бегут в разные стороны, очевидно, куда глаза глядят. Я снова делаю разворот и теперь обсыпаю объект пехотными бомбами. Куча разворачивается, разлетается, и обнаруживается танк. Затем другой, третий. Я летаю и штурмую всеми видами оружия, какое имею. И обнаруживаю, теперь уже не прячущиеся, пытающихся убежать танки.

— Их пятнадцать, — докладываю я на КП. — Десять укрывавшихся за строениями автомашин с пехотой.

С командного пункта поступает приказ: уничтожить живую силу и технику!

Приказ выполняю.

На следующий день повел четверку «ИЛов» на разведку в район Крутова и обнаружил скопление пятидесяти автомашин с автоматчиками. Отбив атаки восьми «Фоккевульфов» и четырех «Мессершмиттов», штурмовики уничтожили семь вражеских автомашин.