Первожрец подождал, пока конфета привлечёт максимальное внимание публики, и разразился глубоким перекатистым басом:

— Гули! Иргал-Заг разгневался! Проклятие настигнет каждого! Гули!

Он осклабился и величественно, притоптывая в ритме степа, прошёлся по кругу, пока не упёрся в широкую грудь норвега. На каковую шаман и указал пальцем. Впрочем, указал осторожно, без тыканья…

— Гули! Вы доверились авантюристу и самозванцу, который испортит ваших дочерей, охмурит ваших жён и уйдёт с вашими верблюдами куда подальше. Гули!

Театральным жестом, которому могли бы позавидовать актёры-травести Константинополя, шаман схватился за голову. За широкой спиной Гуннара стояли эль-Бекир и Шаммила. Шаман разом переключился на старика…

— Гули! Он во всём виноват, слышите?! Вот на ком лежит вина за нашу смерть! Гули!

Старый вождь склонил побелевшую голову, не в силах терпеть взгляды сородичей.

Тогда голос молодого варвара, ясный и мощный, расколол гробовую тишину:

— Лаешь как пёс, на которого наступил синий слон! Ты шаман или старый дурак? Слушаешь бога, а слышишь только его отрыжку! Побей по собственной голове, если стук в бубен не помогает. Ху…ли, тьфу, гули, кого вы слушаете, а?

Народ громко молчал. Даже вода в озере притаилась. Никто ещё не дерзил шаману, даже ливийские сборщики налогов.

Посох шумно грохнул о землю, семена в тыкве возбуждённо заверещали.

— Авантюрист и самозванец! ООН… тьфу, ОНО найдёт тебя, уж будь уверен, я вижу печать гибели на твоём бесстыжем лице! Хочешь помочь, иди к Запретному ущелью, там и доказывай свою правоту! — Шаман с трудом перевёл дыхание и потряс медвежьими клыками, — А когда западный ветер донесёт твой последний вопль, мы разложим костёр. Огромный. И принесём Иргал-Загу девушку, поруганную мертвецом, но очищенную пламенем!

На этом разбор полётов закончился, Гуннар порывался дать шаману по макушке, но передумал: битьё стариков никому не прибавляет чести. Короче, народ разошёлся вполне удовлетворённый компромиссом.

Вокруг головы шамана зарделось красноватое сияние, его жезл потрескивал словно набитый горящими щепками. Викинг начинал проникаться уважением к сверхъестественной силе. Хотя желание дать в бубен всё равно не отпускало…

— Завтра на восходе солнца ты один пойдёшь в Огненную пещеру, — спокойным и без пафоса тоном вещал Саед-е-Бархана. — Если до захода солнца не будут предъявлены доказательства того, что проклятие убито, я начну обряд жертвоприношения. О побеге не думай, ибо ОНО найдет тебя везде, даже на твоей северной родине.

Гуннар встряхнулся, как лев, переплывший реку, его глаза вспыхнули холодным огнем:

— Я — викинг, сын Торна Кузнеца! Ты со мной говорил или с пугалом оазисным? Мой народ единственный умеет ходить под парусом (и ещё много чего делать) против ветра. Я пойду туда, буду драться, и я вернусь. А ты жди здесь, балаболка…

Как я и думала, он оказался кобелём. Приятно удивлена другими его положительными качествами: способен к языкам, любит животных, справедлив к детям. Задолбалась ползать за ним по всему посёлку. Камни больно исцарапали мне живот и ноги. Чёртовы условности! Как же! Ведь я девушка и не могу первой вешаться на шею постороннему викингу. Вдруг он подумает, что я несерьёзная?! И к тому же надо изучить человека, прежде чем связывать с ним свою жизнь. А как его, варвара, изучишь? Он же дома не сидит, ему скитаться надо. Переписываться глупо. Писать он скорей всего не умеет, бумага штука дорогая, почта работает медленно. Ждать, пока он нацарапает «выходи за меня» на изъеденной термитами берёзовой коре, да пока она дойдёт до гарнизона. Не-э-эт. Это ж когда мы закончим? Годам к шестидесяти?

Вчера меня засёк его одногорбый верблюд Слейпнир. Но тот не выдаст, мы договорились, я нарвала ему сочной травы в огороде вождя и отдала свою морковку из сухого пайка. Представляете, съел?! Пришлось отвлекать охрану, издавая рычание озабоченной львицы, но это было нетрудно… Ведь я такая и есть.

А всё-таки он кобель.

Муарим эль-Бекир озабоченно наблюдал, как викинг точит продолговатым бруском длинный французский меч. На покрывале была расстелена блестящая кольчуга — в гарнизоне выдали.

— Возьми моё копьё и щит, — подсказал гуль. — Против саблезубых с мечом идти опасно, а кольчугу они прокусывают только так.

Гуннар кивнул и спросил:

— За что шаман преследует тебя и твою семью?

— Преследует?

— Или мне так показалось?

— Не знаю. Я считал Саед-е-Бархана хорошим. Он, конечно, хитрый, знает, что в Огненной пещере в одиночку уцелеть невозможно, но больше мне не в чем его упрекнуть. Он никогда не толковал волю Иргал-Зага к собственной выгоде, не рвался к власти, зная, что только человек моей крови наследует ее.

— А твоя дочь? Шаммила? Почему жребий выпал именно ей?

— Трудно сказать. Она выросла вместе с дочкой Саеда, всегда как сёстры. Но Саед тоже любил прекрасную Лялил. Все юноши посходили с ума из-за Лялил. И я сошёл, хотя был в годах. Пройдя испытание, она выбрала мой шатёр.

Гуннар с интересом слушал. Сложно расплетать узлы интриг, проще рассекать их мечом, но викинг старался. Выяснить истинные причины, двигающие жрецом Иргал-Зага, пока не удавалось. Обоюдная любовь к одной женщине и ревность к счастливому сопернику — уже ценная информация, но этого было мало.

— Возможно ли, вождь, что Саед-е-Бархана исказил волю бога?

— Конечно, возможно, проверить-то нельзя. Мне и самому странно, почему Иргал-Заг так настойчиво хочет ту, в чьих жилах может быть и его собственная кровь.

— Что?! — Варвар вскочил.

— Двадцать лет назад красавица Лялил должна была провести ночь связанной на алтаре Иргал-Зага довольно близко к Запретному ущелью. Обычно божество вселяется в тело шамана и обладает жертвой. Ребёнок считается от бога и пользуется особенным почётом. Но этого не случалось веками! Я сам правнук божьего ростка.

Старый гуль тёр длинную бороду. В тёмных глазах отражалось страдание и бремя старости, несущей ответственность за жизнь целого племени.

Гуннар не смел прерывать это созерцание. Только когда Муарим сам с тяжёлым вздохом поднялся и пожелал спокойной ночи, молодой человек спросил:

— Почему в Шаммиле может течь кровь Иргал-Зага?

Старик не стал избегать ответа:

— В брачную ночь я убедился, что я у Лялил не первый. Целая перед свадьбой, после испытания она уже таковой не была. Она молчала, ничего не рассказывала[29].

— Кто тогда шаманил?

— Отец Саед-е-Бархана, глубокий старик. Исключается.

— Точно? — усомнился Гуннар.

— И к тому же он всю ночь был со мной! — Гуль тряхнул седой бородой. — Мы пировали в этом шатре. Мы были лучшими друзьями. Хватит! Не забивай себе голову. Отдыхай.

— Я с тобой! Жена разделяет судьбу мужа, любую судьбу.

— Пожалуйста, не усложняй! — взмолился Гуннар. — Во-первых, мы ещё не женаты, а так, переспали разок. Во-вторых, мой герой детства Плам Славянин голыми ногами отбивал почки белым медведям, а они, знаешь ли, свирепы. Зато я мог бы положить Плама на обе лопатки. Так что тебе не стоит волноваться. Сиди себе тут, смешивай краски, а к моему возвращению накрасишь ими папу, а ещё лучше — шамана.

Но Шаммила убеждённо твердила:

— Мы вместе по воле богов. Даже если ты оставишь меня, я буду проводить дни и ночи в воспоминаниях и в ожидании твоего возвращения и даже не пойду на фестиваль народного танца Синг-Синг!

— Успокойся! Ты мне ничего такого не должна. Всё равно, когда я справлюсь с саблезубыми, проклятием или троллем, кто бы он ни был, я должен буду вернуться в Аль-Бенгази.