Как будто читая его мысли, консул сказал спокойно:
— У вас все еще есть ваш долг, который вы намереваетесь исполнять, я полагаю, хотя… Ведь вы совсем один?
Рэймидж покачал головой:
— К счастью, нет.
— Но с тремя людьми…
— С шестерыми — у меня есть датчанин, генуэзец и даже уроженец Вест-Индии.
Консул смеялся.
— Весь мир в миниатюре — в борьбе против Директории! Эти люди надежны? Они не подведут в чрезвычайной ситуации? В конце концов, ни один из них не должен быть более лоялен к вам, чем к испанским властям, хотя вы лично в достаточной безопасности, пока у вас есть эта… как ее — ну да, Протекция. Без нее вас можно расстрелять как английского шпиона — вы понимаете это?'
— Да, но я думаю, что они мне преданны. Надеюсь, что так. Один из них настоящий американец — Джексон, конечно.
— Я надеюсь, вы простите мне вопрос, — сказал консул, разглядывая свой бокал. — Вы были действительно захвачены? Я имею в виду, это была превратность войны? Ваша Протекция…
— Или англичане сознательно послали шпиона в Картахену? — сказал Рэймидж с усмешкой. — Нет, боюсь, что это была самая настоящая превратность войны: мы оказались в окружении целого испанского флота. И у меня есть Протекция только потому, что один из моряков разумно приобрел запасную — не заполненную заранее.
— Мудрое решение. Все ваши Протекции, кстати, — подлинные, хотя я заметил, что ваши данные вписаны другими чернилами. Я спросил того человека, сколько он заплатил за свою, просто, чтобы видеть его реакцию. Было сразу ясно, что только один человек настоящий американец.
Снова Рэймидж рассмеялся, и когда консул присоединился к нему, глядя в потолок, Рэймидж опорожнил бокал в цветочный горшок. При такой скорости он скоро увидит, что олеандр растет — или засыхает.
К тому времени, когда Рэймидж ушел, чтобы вернуться в гостиницу до комендантского часа, консул был абсолютно пьян и настойчиво требовал, чтобы Рэймидж вскорости нанес ему новый визит. Все матросы, казалось, спали, но когда Рэймидж улегся в постель, он услышал, как Джексон прошептал:
— Все в порядке, сэр?
— Да — он был весьма любезен.
Небольшого количества бренди, которое выпил Рэймидж, было недостаточно, чтобы сделать матрац мягче. Он попытался рассортировать сведения, полученные в ходе хаотичной беседы с консулом. Адмирал де Кордова командует флотом и для него готовят дом. Типично по-испански: слишком любит комфорт, чтобы жить на борту флагмана, даже при том, что это самый большой военный корабль в мире. С четырьмя неделями на ремонт флот будет готов к отплытию, учитывая возможные задержки, к середине января. Адмирала не заботит ремонт, так что он может прибыть в начале января.
Источник информации консула — не его друзья при дворе, и он дал любопытный ответ, когда Рэймидж упомянул «шустрого гонца». Что сказал старик? «У меня есть хорошие друзья в Мадриде, да; но я не нуждаюсь в собственном гонце». Он сделал небольшое и, вероятно, невольное ударение на слове «собственном» — как если бы он полагался на чьего-то гонца. И он не рассчитывал на шпиона из свиты адмирала Лангары, так как знал о замене раньше самого Лангары.
Рэймидж чувствовал, что консул сказал ему больше, чем намеревался, и больше, чем Рэймидж сразу понял, и надо немного поразмышлять, что это было. Не гонец консула, но кого-то другого, и не шпион в штате Лангары: это можно считать бесспорным. Ну и как информация прибыла в Картахену? Начни сначала. Вероятно, король принял решение. Он сказал морскому министру, что Кордова должен сменить Лангару. Естественно, министр написал Лангаре — и Кордове, если тот не был в Мадриде. То письмо послали бы с гонцом сюда, в Картахену и передали Лангаре или сохранили бы, пока он не прибудет сюда с флотом. Конечно! Послали с гонцом… «Я не нуждаюсь в собственном гонце!»
Однако гонец морского министерства не мог быть на жалованье у консула, потому что гонцы сменяются: существует, очевидно, регулярное сообщение между Мадридом и главными портами — Кадисом, Картахеной и Барселоной, так же как между Лондоном и Чатемом, Портсмутом и Плимутом. От Мадрида сюда все двести пятьдесят миль — главным образом через провинцию Мурсия, весьма гористую, с высоким хребтом, идущим вдоль побережья. Состояние испанских дорог печально известно — значит, гонец едет верхом, а не в карете и, вероятно, остается по крайней мере два раза ночевать в одних и тех же гостиницах. У консула вполне может быть кто-то в одной из этих гостиниц, кто вытаскивает письма из сумки гонца, вскрывает, читает и вновь запечатывает…
Покуда моряки сидели на лавках вокруг незастеленного, залитого жиром стола, завтракая черствым хлебом и сильно наперченной кровяной колбасой, Рэймидж слушал веселую болтовню Стаффорда. Парень учился на слесаря в Бридвелл-Лейн и, случайно захваченный бригадой вербовщиков, оказался в море, а теперь сидел в испанской гостинице, снабженный американской Протекцией, как у себя дома, как будто гостиница была рядом с мастерской его отца. А если бы он подписал с отцом контракт или просто остался дома в тот день — или, вероятнее, ночь, — когда бригада замела его, он, возможно, благополучно умер бы от старости, не зайдя дальше, чем Воксхолл Гарденс в пяти милях от места своего рождения…
Ну, подумал Рэймидж, с трудом откусив кусок черствого хлеба, по крайней мере у адмирала дона Хосе де Кордова, когда он прибудет, хлеб будет получше, и, вероятно, будет много суматохи около Кастильо де Деспеннья Перрос, пока обставляется его дом.
Видя, что Джексон закончил завтрак, он решил взять американца с собой, чтобы вместе осмотреть дом дона Хосе. Он спросил матросов, разобрались ли они с такелажем шебеки, и, удовлетворенный ответом, что они изучили судно хорошо, сказал им, что они могут провести день, гуляя по городу.
Дом дона Хосе производил впечатление: как раз то, что приличествует адмиралу, командующему таким большим флотом. Белый, с плоской крышей, окруженный по всему периметру крытой галереей, образованной изящными арками, отчего напоминал монастырь, и расположенный на нескольких акрах ухоженного газона, большая часть которого была засажена деревьями и цветущими кустами. Даже сарай садовника был сделан из камня, но, отметил Рэймидж, к счастью, в отличие от других больших испанских зданий, это было окружено низкой оградой, а не высокой стеной.
Судя по тому, что они с Джексоном смогли увидеть, как бы случайно прогуливаясь возле дома, приготовления к прибытию дона Хосе едва начались. Большинство окон закрывали зеленые ставни, и за исключением садовника, выдирающего мотыгой сорняки вокруг двойного ряда кустов, окаймляющих главную аллею, в поле зрения не было никого больше.
В течение четырех дней Рэймидж и Джексон прогуливались мимо дома, и кроме садовника, медленно двигающегося от одного куста к другому, немногое указывало, что должны появиться новые жильцы. Но на пятый день, унылый и пасмурный, с пронизывающим ветром, словно снега высоко в горах хотели напомнить им о себе, большие железные ворота оказались распахнуты, двойные парадные двери отворены, все ставни открыты, и за окнами видны признаки какого-то движения в доме.
Садовник все еще мотыжил сорняки и добрался уже до кустов у самых ворот. Когда двое моряков проходили мимо, он поднял взгляд и с трудом распрямился. Пожатие плеч и быстрый взгляд на небо указывал, что он не одобряет изменение погоды, и Рэймидж сказал:
— Похоже, вы закончили прополку как раз вовремя!
Старик неспешно прислонил мотыгу к кусту и подошел к ним. Рэймидж предположил, что ему скорее под восемьдесят, чем около семидесяти: его глаза были такими светло-карими, словно выцвели с годами, и хотя лицо было в морщинах, на нем лежала печать умиротворения, как будто целую жизнь сажая растения, лелея их, пожиная их урожай в виде плодов или цветов, выкорчевывая, обрезая, и прививая их снова и снова, он усвоил некую философию, редко доступную другим людям.
