Иногда проводились турниры, в которых электронные шахматисты из одного зала сражались с аппаратурой из другого зала. Впрочем, это только так говорится: “сражались”.

Обычно кибернетические гроссмейстеры соглашались на ничью еще до первого хода.

Но все это была, так сказать, техника на грани фантастики. А в следующих залах находилась техника, перешагнувшая эту грань. Там были выставлены невероятные киборги, способные делать все, что делают люди. Они умели даже допускать ошибки, на которых другие самообучающиеся роботы тут же учились.

Вот по какой выставке бродил во сне Подсвечников.

А экскурсоводом Подсвечникова был интеллигентный, модно одетый молодой человек. Он пространно отвечал на все вопросы Петра Ивановича, и когда тот случайно чего-нибудь не понимал (а он случайно не понимал абсолютно ничего), молодой человек терпеливо повторял объяснения до тех пор, пока Подсвечников, хотя бы из вежливости, не начинал понимать.

Если бы этот гид не был таким предупредительным и симпатичным, Петр Иванович поклялся бы, что его зовут Евгений Алексеевич Кожин и что он работает юрисконсультом в руководимом Подсвечниковым тресте. Сходство было необыкновенным. Но даже во сне Петр Иванович не мог спутать вежливого гида с горластым, вечно критиканствующим Кожиным.

Три часа подряд молодой человек водил Петра Ивановича по выставочным залам и только потом сообщил ему, что он вовсе не молодой человек, а робот, созданный ради рекламы специально для этой выставки.

— Как это — робот? — удивился Петр Иванович. — Почему же вы нежелезный?

— Железные роботы — это вчерашний день, — вежливо улыбнулся нежелезный гид. — Теперь нас делают из тех же материалов, что и настоящих людей. Можете пощупать, это разрешается, — и он протянул руку.

Петр Иванович пощупал. Рука была теплой и упругой.

“Разыгрывает! Ой, разыгрывает! — решил Подсвечников. Не зря он так похож на Кожина”.

— А почему вы думаете, что вы не человек, а именно робот?

— Хотя бы потому, что я не думаю вообще. Понимаете, не мыслю.

— Ну да, не мыслите! А как же вы беседуете, объясняете и вообще действуете?

— Все мои действия запрограммированы. Мне не нужно думать.

— Но ведь я не могу проверить, думаете вы в действительности или нет. Правда? А как еще вы можете доказать мне, что вы робот? Чем вы отличаетесь от человека? Например, от меня?

Гид как-то странно посмотрел на Подсвечникова и так же вежливо, как и прежде, сказал:

— А почему вы полагаете, что вы человек, а не робот?

От Этого неожиданного вопроса Петру Ивановичу стало так неприятно, что он на минуту проснулся, потом перевернулся на другой бок и снова уснул. И как только он уснул, опять появился гид и с мягкой настойчивостью повторил свой вопрос:

— Как вы можете доказать, что вы человек?

— Очень просто, — снисходительно ответил Подсвечников, — Если бы я не был человеком, я бы, например, не мог руководить трестом.

— Это не доказательство. Разве нельзя создать робота и запрограммировать его так, чтобы он возглавлял трест? Вполне возможно.

— Но я точно знаю, что появился на свет естественным путем.

— Вы не можете этого знать, ибо ни один человек не помнит момента своего рождения.

— Ну и что? Зато я помню детство, ясли, детский сад…

— Память и воспоминания тоже можно создать искусственным путем.

— Но у меня есть свидетельство о рождении, трудовая книжка… Посмотрите, наконец, мое личное дело!

— Я смотрел. Ни в одной графе личного дела не сказано, что вы человек…

“Тьфу ты, черт! — подумал Подсвечников, окончательно просыпаясь. — Не надо было мне так поздно ужинать”.

Возможно, он и забыл бы это малоприятное сновиденье, если бы не Кожин, с которым он столкнулся, как только пришел на работу. При виде Кожина Петр Иванович тотчас вспомнил и кибернетический музей и молодого человека, вернее, молодого робота, ну, в общем гида, задавшего ему такой нелепый вопрос: “Как вы можете доказать, что вы человек?” Он вспомнил все это и как-то даже огорчился, что он, Подсвечников, хоть это происходило только во сне, не мог дать достойной отповеди жалкому экскурроводишке. И, испытывая странное удовлетворение (какое мы все испытываем, найдя остроумный ответ на заданный нам три дня назад ехидный вопрос), Петр Иванович стал придумывать едкое и хлесткое замечание, которое сразу бы поставило на место зарвавшегося робота.

Но такой ответ почему-то не придумывался. Вернее, ответов было много. Но на каждый убедительный ответ находилось еще более убедительное возражение. Причем Петру Ивановичу казалось, что выдвигает эти возражения не он сам, а все тот же гид.

— Человек — это звучит гордо! — провозглашал Петр Иванович.

— Совершенно с вами согласен, — вежливо кивал головой собеседник. — Но это еще не значит, что именно вы — человек.

— Робот может делать или только то, что ему положено, или что прикажут извне. А я…

— А вы? Разве перед тем, как совершить то или иное действие, вы не получаете извне сигналов в виде инструкций, директив, предписаний, указаний, распоряжений, установок и циркуляров?

“Но я не автоматически выполняю приказы, я их обдумываю”, — хотел было сказать Подсвечников, но вспомнил, что тот процесс, который он назвал “обдумыванием”, практически сводился к следующему: получив из вышестоящей организации распоряжение, Подсвечников на какое-то время погружался в молчание, привыкая к мысли, что ему надлежит сделать то-то и то-то. И как только он привыкал, так кончалось “обдумывание”. Таким образом, вместо обдумывания распоряжения Пётр Иванович только усваивал его.

Поэтому выдвинул другой аргумент: — Но ведь я тоже издаю приказы и сочиняю инструкции.

— Вы сами сказали: робот делает то, что ему положено. Возможно, вы задуманы, как робот, издающий приказы.

Подсвечников решил изменить тактику.

— А в чем, по-вашему, основное отличие робота от человека?

— Роботу все равно чем заниматься.

— Вот видите! А мне не все равно.

— В таком случае почему вы и в животноводстве подвизались, и в кинофикации руководили, и у торговле?

— Гм… А чем еще отличается робот от человека?

— Отсутствием интереса к конечному результату своей деятельности.

— Ага, отсутствием! А у меня — наличие.

— Наличие чего?

— Наличие интереса.

— Нет, к сожалению, у вас именно отсутствие наличия и, наоборот, наличие отсутствия.

— Нет, у меня наличие наличия и отсутствие отсутствия. Потому что, если бы у меня было отсутствие наличия, я бы не говорил, что у меня наличие отсутствия…

Игра в ничего не значащие слова была так хорошо знакома Петру Ивановичу, что тут он бы наверняка выиграл. Но в эту минуту Подсвечников вспомнил, что он, в сущности, спорит сам с собой. А самому себе он, конечно, мог признаться как в отсутствии наличия, так и в наличии отсутствия настоящего интереса к результату своей деятельности.

— Ну, хорошо, вот вам еще одно доказательство того, что я человек. Вы мне приснились. Так? Следовательно, я вижу сны. А роботы снов не видят. Вот!

— Только сами роботы могут знать, видят они сны или нет.

Да, спорить с гидом становилось все трудней, и в конце концов в запасе у Подсвечникова оставались только такие дамские аргументы, как:

1. “Если вы сами робот, то не думайте, что все тоже роботы”.

2. “Кто вы такой, чтобы я перед вами отчитывался?”

И наконец:

3. “А я вообще не желаю разговаривать в таком тоне”.

И когда Петр Иванович уже собирался пустить в ход эти жалкие фразы, зазвонил телефон: Подсвечникова срочно вызывали на совещание в главк.

Но и по дороге в вышестоящую организацию и во время совещания Подсвечников продолжал обдумывать свой разговор. И опять обдумывание сводилось к тому, что он постепенно привыкал к мысли, что, может быть, он действительно робот. Ну, может, не совсем робот, а так вроде как бы робот. А может, и совсем. Наука дошла до того, что все возможно.

И вдруг Петр Иванович услыхал свою фамилию. И хоть он, погруженный в невеселые думы, не слыхал, о чем говорили до этого, но по одной только интонации, с какой его фамилия была произнесена, он почувствовал: сейчас с него будут снимать стружку. И не ошибся.