Степанычев. А… почему?

Френк. Потому, что надо быть как все. Оценочные машины не любят оригиналов. Человек как все не опасен. От него нельзя ждать ничего великого и неожиданного. Он будет любить девушек, гонки, приспосабливаться к обстоятельствам, стараться в поте лица.

Степанычев крутит головой, принимается за второе блюдо.

У вас дети есть, надежность?

Степанычев. Да. Сын.

Френк. А вот у меня нет. Хотя я мог бы прокормить не одного. Боюсь. Боюсь будущего…

Степанычев. Послушайте, зачем вы мне это говорите?

Френк. Зачем? Просто так… как в поезде. А может, потому, что вы мне чем-то симпатичны, надежность электронных устройств. Наверно, тем, что у вас все впереди: и удачи и разочарования… (Откидывается на стуле). И наука у вас симпатичная: надежность. Есть в ней что-то добродетельное, солидное — как в потертых штанах, которые носят десять лет.

Степанычев смотрит на него с той степенью выразительности, которая обычно предшествует хорошему мордобою.

Хотите что-то сказать?

Степанычев (вздохнув). Нет. Я лучше поем.

Френк (закуривает). Только теперь никто не носит брюки десять лет, все меняется быстрее: одежда, люди, машины, страны… Мир поздно спохватился с этой вашей надежностью. На Земле все возрастает и возрастает запас энергии, то есть по законам термодинамики она переходит во все более неустойчивое, ненадежное состояние. Однажды энергия высвободится: бжик! — и все. Так что надежностью тоже заниматься не стоит.

Степанычев. А чем же стоит?

Френк. Пожалуй, астрономией. Сидеть у телескопа, наблюдать далекие-предалекие миры, сознавать свое ничтожество, ничтожество нашего мира. И утешать себя, что, если мир лопнет, во вселенной ровно ничего не изменится. Планетой больше — планетой меньше…

Степанычев (допивает кофе, ставит чашку). Короче говоря, вы — физик-ядерщик?

Френк (удивленно). О-о! Быстрое, но верное умозаключение. Это как же вы постигли, надежность?

Степанычев. Очень просто. По комплексу неполноценности.

Френк. Это уже интересно! Вы считаете, что у ядерщиков развит комплекс неполноценности? Это отчего же?

Степанычев (он поел и теперь тоже не прочь позабавиться). Известно отчего: от двух с половиной нейтронов. Тех самых, что выделяются в среднем на одно Деление ядра урана или плутония.

Френк. А при чем здесь они?

Степанычев. Да все при том же. Чем была ваша ядерная физика, пока не открыли цепную реакцию с этими двумя с половиной нейтронами? Да вас никто и знать не хотел! Только тем и вознеслись, что напугали людей атомной бомбой… и сами ее испугались! Все ваши изобретения держатся на этих разнесчастных двух с половиной нейтронах: реакторы, бомбы, получение изотопов, атомные подлодки… Так что сама ваша наука неполноценна, висит на тоненькой ниточке цепной реакции. Разве можно ее сравнить, скажем, с электроникой, где используются сотни явлений природы? Эксплуатируете одно явление и сами его толком не понимаете! Что, вели, к примеру, при делении ядер станет выскакивать только один нейтрон? А? Все, нету ядерной физики. Или наоборот: четыре нейтрона на деление? Тоже крышка — и науке и всем… Вот так, два с половиной нейтрона! (Встает.)

Френк (ошеломленно). O, парень, ты, я вижу, не так прост!

Степанычев. Ладно. Приятие было побеседовать. Пока… цепкая реакция! (Уходит.)

Затемнение справа.

Освещается комната в МИДе СССР.

Сотрудник. Ну зачем же вы с ним так-то!

Сотрудник. И вы еще с ним разговаривали?

Степанычев (скучным голосом). Ну, встретились еще разок в кафетерии, беседовали. Его заело мое отношение к ядерной физике, он старался меня переубедить…

Сотрудник. А вы что же, знаете ядерную физику?

Степанычев. Да как вам сказать? Работать бы, конечно, не смог, а приятную беседу отчего не поддержать!

Сотрудник. Ну, ну, рассказывайте, о чем вы беседовали.

Степанычев. О господи, да ведь вам-то совсем это неинтересно будет слушать!

Сотрудник (встает). Дорогой товарищ Степанычев, мне вас действительно неинтересно слушать, вы правы. Мне совсем неинтересно вытягивать из вас слово за словом! Мне вообще вся эта история была бы глубоко неинтересна, если бы… (поднимает палец) если бы вас после ваших неинтересных разговоров не выслали из Штатов как подозреваемого в шпионаже!

Степанычев. После этого — еще не значит вследствие этого.

Сотрудник. А вследствие чего же? Чего?

Степанычев пожимает плечами.

Ну вот что (протягивает листы бумаги) — садитесь и опишите подробно ваши беседы с этим Френсисом Гарди: что вы говорили, что он говорил. Не упускайте ничего. Пишите разборчиво, с полями, на одной стороне листа. Дадим на заключение специалистам.

Занавес

Освещена левая часть сцены: домашний кабинет академика Шардецкого. Одна стена сплошь из книг. Старомодный письменный стол, заваленный бумагами и журналами. Шардецкий сидит в кресле у окна, на коленях портативная пишущая; что-то печатает. Входит Макаров. В руке у него желтый номерной портфель; с такими портфелями не ходят по улице — их возят в машине.

Макаров. Разрешите, Иван Иванович? Добрый день, как ваше дражайшее?

Шардецкий (поднимает голову). О, Олег Викторович! Вот не ждал! (Ставит машинку на подоконник.) Рад вас… (Пытается подняться; но болезненно морщится.) А, черт… когда у нас научатся лечить, не знаете? С самой войны маюсь.

Макаров (усаживается рядом на стул). К ревматизму надо относиться серьезно, Иван Иванович. Как утверждают врачи: ревматизм лижет суставы, но кусает сердце! Пчелиные укусы, говорят, помогают. Не пробовали?

Шардецкий. А! Хорошая погода — вот она действительно помогает. Само проходит… Олег Викторович, если вы станете меня уверять, что оставили дела в министерстве, чтобы посудачить со мной о влиянии пчел на течение ревматического процесса, то я вам, простите, не поверю.

Макаров. А я не буду вас в этом уверять, Иван Иванович… (Отпирает портфель, достает сколотые листы.) Я к вам вот по какому вопросу. Недавно из Соединенных Штатов выслали нашего стажера. По подозрению в шпионаже. Причиной высылки стали вот эти изложенные им самим разговоры. Нам их переслали из МИДа на заключение. Дочитайте, пожалуйста.

Шардецкий (берет листы). С кем же этот молодой человек так неосмотрительно побеседовал?

Макаров. С неким Френсисом Гарди, доктором физики.

Шардецкий. Гарди… знакомая фамилия… Ага, есть, вспомнил: Би Френсис Гарди, монография “Свойства электронных и мюонных нейтрино”. Переведена и издана у нас в прошлом году. Очень толковая книга, скажу вам. Стало быть, этот Гарди — сотрудник Голдвина. Что ж, почитаем…

Затемнение слева; виден только — в неярком луче прожектора — читающий Шардецкий. Освещается правая сторона сцены: — все тот же кафетерий в Беркли. Негр-уборщик ставит стулья вверх, ножками на столы. За столиком на переднем плане — Степанычев и Френк. Перед ними тарелки, банки с пивом.

Френк. Нет, Ил, ты не прав: цепную реакцию нарушить нельзя. Пробовали воздействовать и температурами, и давлениями средами — чем угодно. Распад и деление ядер — незыблемые.

Степанычев. Незыблемые — пока не нашли что-то не на свойства ядер… Но что — действующее?

Степанычев. Не знаю, откуда мне знать! Это вам надо искать и знать, ядерщикам. А то — ломаете атомы, как дети игрушки… Ведь ничего нет удивительного, что атомные ядра разрушаются. Все разрушается, я в этом разбираюсь. Металл ржавеет, скалы рассыпаются, приборы портятся. Звезды и те гаснут или взрываются. Ничто не вечно… Удивительно другое: есть атомные ядра, которые не распадаются совсем. Это уникум в нашем мире.

Френк. Что за черт.

Степанычев (увлеченно). Вот у нас с тобой разный взгляд на предметы. Вы, ядерщики, принимаете устойчивость ядер в силу факта. Нашли удобное оправдание: мало внутренней энергии. И еще — магические числа частиц в ядре. Слово-то какое: магические числа! И где?