— Ты будешь ждать. Будешь работать, растить детей.

(Спросить: “Или ты уже свыклась с мыслью, что я умер, а ты свободна от этой тяжести — лгать?” Нельзя. Жестоко.)

— Я понимаю, что тебе будет тяжело. Но обо мне тоже нужно подумать: это единственный, хотя и маленький шанс. (Никакого шанса нет. Средство самоубийства. Нет, очень, очень маленький есть. Убеждать ее пользой для науки? Не подействует.) — Вообрази, какой будет фурор: “Профессор проснулся поело трехлетнего сна!” Вырвала руку.

— На черта мне фурор! Мне ты нужен.

Это не действует. Слишком искренна. Или недостаток воображения? Но поддается.

— Ну хорошо, не будет фурора. Проснусь тихо, мирно, как сегодняшняя собака.

Молчит. Сейчас ее мучает совесть: “Как я могла подумать о себе, о своем спокойствии, если есть какие-то маленькие шансы на его спасение?”

— Прости меня, милый.

— За что? (Притворяюсь. Невинность!)

— Так, прости. И ты серьезно думаешь, что это….. пробуждение возможно?

— Конечно, серьезно! (Как же!) Конечно, я не буду уверять, что полная гарантия, но ведь в моем положении и тридцать процентов — находка. Жить-то осталось полгода. (Не будем уточнять. Надеюсь — год.).

— Нет, я не могу себе этого представить. Что же, так и будет — как с собакой? И… скоро?

(Вот — сдалась.) — Успокойся, еще не очень скоро. Еще нужно камеру приготовить, новый АИК, почку, автоматику. Нужно провести несколько длительных опытов. Много еще дела. Больше, чем я хотел бы.

Улыбнулась горестно.

— А я уже думала — совсем скоро. Какой ты все-таки фантазер! (Договаривай: “Все умирают себе спокойно, а ты сопротивляешься”. А может быть, она и не подумала так? Зачем приписывать ей свои мысли? Сколько раз ошибался. Она чище и проще). — Значит, договорились? Даешь согласие?

— Не надо меня обманывать, Ваня. Я ведь знаю, что ты и без моего согласия уже все решил. Я не преувеличиваю своего значения. Помнишь, как я собиралась развестись?

Помню, как же. Струсила тогда.

— А может быть, было бы хуже, Лю? Сейчас было бы тебе плохо — все видеть вблизи. И в перспективе — одна.

Гладит мою руку. Простила.

— Мой друг, не меряй меня по своей мерке. Разве ты знаешь, как мне тяжело… издали? Ты представляешь, как мне было дома, когда ты лежал там, при смерти?

Представил: она, Лю, задыхается, лежит в больнице, около нее муж. Мне — нельзя. Разве что пройти под окном. Плохо.

Очень-плохо. Прости меня, милая.

Одиночество обступило со всех сторон.

Странная мысль, уже много раз: залезть под письменный стол. Сидеть там, скрючившись между тумбами, отгородиться креслом. Кажется: недоступен. Все меня ищут, черные мысли — тоже, а я сижу, притаился. И Смерть пришла, не увидела. И Любовь. И Дружба. Всякие заботы, обязательства. А потом — уснуть…

Нет. Нужно делать что-нибудь. Делать. Иначе с ума сойдешь. Тоже неплохой выход? Нет, не хочу. Помню: студент, занятия по психиатрии. Дантов ад. Голые тела. Странные позы. И — глаза безумные. В некоторых — ужас, в других — нечеловеческое страдание. Не хочу.

Убрать со стола. Потом заняться делом. Вадим оставил свои новые схемы регулирующих систем. Посмотреть.

Или, может быть, лечь, почитать? Есть новый роман.

Нет. Начинал уже этот роман — казенный оптимизм раздражает.

Юра. Казалось, все ясно в нем, никаких тайн. И вдруг — опять незнаком. Взрослый человек, твердо знает, что делать.

Возможно, вынашивает честолюбивые мечты. А может быть, из тех подвижников, только на современный манер. Кибернетик. Нужно пойти с ним к Борису Никитичу. Настоящая современная физиология и настоящая физиологическая кибернетика, а не те декларации, что сейчас печатают. Мой вклад.

Как же, гений!

Приятно, что Вадим позвонил. Так страшно обманываться и людях. Предательство учеников. Измена возлюбленной. Лицемерие друга. Тогда и жить нельзя.

А что, если позвонить Леньке? Приглашу? 9.30. Еще не поздно. Так хочется поболтать с ним… Последний раз мы виделись в больнице на той неделе. Были люди. Мешали.

Ну что, позвоним? Посидим часок — другой. Если он еще не пьян. Сегодня я уже заработал отдых.

Иду звонить.

— Марина Васильевна? Леня дома? (Говорит, что дома. Даже почти трезвый. Занимается. Позовет.) — Леня, может быть, ты придешь навестить болящего друга? Да, немножко есть. (Это о коньяке). Марина пусть не беспокоится, много не дам. Просто у меня нет. Маленькая одна. Приходи. Расскажу об опыте. Реальная возможность увидеть будущее. Жду. Привет Витальке.

Все. Грехопадение совершилось. Вечер пропал. Беда в том, что потери времени невосполнимы. Что не сделаю сегодня, уже не сделать через годы.

Смотри, цветок так и остался на столе. Она составляла букет (как в Японии!) и потом забыла. Поставить его в воду.

Бедный. Сантименты. А почему? Он чувствует жажду. Границы жизни — в растениях. Сложные структуры, со своими программами, которые обеспечивают рост, развитие, размножение… И — умирание. Нет, это уже от нарушения программ.

Старость — накопление помех. Между клетками, в клетках в течение жизни собираются какие-то “нестандартные” атомы, молекулы, загромождают, мешают. Машина работает все хуже и хуже, пока не остановятся какие-то важные агрегаты, например сердце. Смерть.

Старость неизбежна. Только вопрос времени. Раньше — за позже. Конечно, можно над этой машиной поставить другую, сложную. Она будет моделировать первую, учитывать накопление в ней помех, оказывать воздействие с целью очищения от вредных примесей. Жизнь удлинится. Но в этой высшей машине тоже будут накапливаться свои помехи, и она тоже будет стареть… И так — без конца. Бессмертие организмов как биологических систем невозможно. В принципе невозможно. А вид? “Помехи” могут накапливаться и в генетическом аппарате — уменьшится приспособляемость к внешним условиям. Если полезные мутации своевременно не изменят вид в благоприятную сторону.

А социальные системы? Еще сложнее. Спросить Леньку.

Мои болезни сегодня совсем утихли. Интерес. Можно забыть даже о смерти. Человеческая кора — мощная штука.

Леня скоро придет. Здесь близко. Марина, наверное, не очень довольна моим приглашением. Уже был дома — значит, в безопасности от соблазнов. Трудно ей жить. Алкоголизм — разрушитель семьи. Нет, он не гуляет. Всегда был равнодушен к женщинам. Потом взял и сразу женился. Наверное, не был счастлив. Может быть, оттого и пьет? Этот вопрос не обсуждаем. Мужское “табу”. О Любе — тоже. Знает, но говорим редко.

Все-таки подсознательно Люба хочет моей смерти. Писатели и психологи очень наивны: всегда изображают человека в одном плане. Будто он хочет чего-нибудь одного. В действительности — сплошные противоречия. Сейчас — одно, через минуту — другое. Или еще — одновременно и то и то.

Или только у меня? В чужую голову не влезешь. Нет, наверное, это у всех.

Она уже настроилась. Как пожар: сначала масса мучений, все гибнет на глазах, любимое. Потом — пепелище. Апатия.

А затем построить закуток и собрать в него, что уцелело. И постараться найти что-то, чтобы жить. У нее есть. Работа. Заговорила о диссертации. (“Что я, глупее других?”) А раньше, когда предлагал: “Зачем мне? Слишком много ученых!” Дети. “Мы решили, мы обсудили”. Павел — разумный.

И как мужчина не чета мне. Видный. Чуточку полноват, пожалуй. Дело вкуса. (Не будь циником.) Как вырождается любовь! Раньше влюблялись и все бросала. Пренебрегали запретом церкви, презрением общества.

Оставляли детей, положение. А теперь? Пожалуйста — расходись. Но — нет. У меня — наука, У нее — дети, их интеллектуальное воспитание. И тоже — работа. А для любви кусочек “от сих до сих”.

В новом обществе семье ничто не угрожает. А свободной любви не будет. Это хорошо. Поздно испытал, но думаю, что нельзя выпускать страсти на волю. Это может стать угрозой для собственного интеллекта и для общества.

Сейчас она подавлена. Нужно создавать все заново: как будто нет смерти (хорошо!), но нет и освобождения от лжи.