Мэри Фишер молча повесила трубку, поняв, что имеет дело с равным противником и дальнейшие пререкания ни к чему не приведут. Руфь осталась ждать у телефона. Раздался звонок. Гарсиа сообщил, что миссис Фишер вернется в Рествуд завтра утренним поездом, и просил послать кого-нибудь встретить ее на вокзале.

— Разумеется. Но, вы понимаете, расходы на такси придется записать на счет миссис Фишер.

Она приготовилась ответить еще на один звонок и немного поспорить относительно того, кто должен платить за такси, но телефон молчал.

Миссис Трампер вернулась с похорон миссис Свит в половине седьмого. С тех пор как миссис Фишер, присоединившись к ходячим, все чаще и чаще покидала комнату, миссис Свит стала таять на глазах. Очевидно, для поддержания жизненных сил ей требовалась сбалансированная диета из неприязни, отвращения и злобного бессилия. Одного лишь хлеба насущного ей было явно недостаточно. Этим наблюдением миссис Трампер поделилась с Руфью, когда открыла дверь своего кабинета и обнаружила ее у телефона, причем в голосе ее слышался упрек.

— Неважно, сколько ты живешь, — сказала на это Руфь, — важно как.

— Да-да, все понятно, — сказала миссис Трампер. — Но в результате я имею незанятую койку и подозрительно высокий процент смертности. Кому это понравится?

Руфь известила миссис Трампер о том, что миссис Фишер, по настоянию ее дочери, отпущена к ней до следующего утра.

— Да пусть делают, что хотят, — махнула рукой миссис Трампер, — лишь бы компенсации не требовали. Кстати, сама я ничего не имею против этой старой грымзы — наоборот. Она хоть не такая зануда, как остальные. В заведениях вроде нашего недолго и помереть со скуки. И ведь мрут, что интересно! Взять эту миссис Свит — наглядный пример. Ладно еще матрас в приличном состоянии оставила. И на том спасибо.

— Да, кстати, — сказала Руфь. — Я подумала, что пора вам сообщить: в последнее время у миссис Фишер кровать что-то сыровата.

— Сыровата?! — взвизгнула миссис Трампер. — Точнее!

— Мокрая.

— Все ясно — недержание! — поставила диагноз миссис Трампер, и все ее недавнее расположение к миссис Фишер как рукой сняло — она немедленно вскочила с кресла, настроенная действовать самым решительным образом.

— Если то, что вы сказали, подтвердится, — говорила она, грозно устремляясь вверх по лестнице, — значит, дело принимает серьезный оборот. Но я обязана лично все проверить. Чтоб потом не говорили, будто в Рествуде с кем-то обошлись бессовестно или бессердечно.

Миссис Трампер ощупала и обнюхала матрас миссис Фишер.

— Такое за один-два раза не устроишь, в чем в чем, а в этом я разбираюсь. Когда это началось?

— Наверно, с месяц тому назад, — сказала Руфь. — Я не хотела вам говорить, жалела миссис Фишер. В сущности, она ж не виновата.

— Вы уволены! — заорала миссис Трампер, бурля и клокоча от праведного гнева. — Полюбуйтесь, во что превратился матрас!

Матрас действительно был мокрый насквозь. С недавних пор Руфь вместо хереса стала приносить миссис Фишер пиво, не очень крепкое, зато в изрядном количестве.

Миссис Трампер позвонила Мэри Фишер и объявила, что миссис Фишер ни на каких условиях не может быть принята назад в Рествуд — ни завтра, ни вообще когда-либо. Рествуд — это пансионат для престарелых, а не богадельня для выживших из ума старух, которые к тому же мочатся под себя.

— Иными словами, вы желаете повысить плату за необходимость чаще менять белье и всякое такое, — сказала Мэри Фишер. — Я, конечно, заплачу, выбора у меня нет. Но это чистой воды вымогательство.

— Вы, наверное, меня не поняли, — сказала миссис Трампер. — Просто всему свой срок. Недаром говорят: до поры у норы, а в пору — в нору. Вот так и ваша матушка, мисс Фишер, — видно, пришла ей пора заползать в свою нору. Обратно я ее не приму.

— Но что же мне с ней делать? — захныкала Мэри Фишер.

— То же, что делала с ней я на протяжении последних десяти лет, — ответила миссис Трампер. — Ухаживать за ней и мириться с ее присутствием.

— Но у меня нет никаких специальных навыков.

— А этого и не понадобится. Все, что ей нужно от вас — это ВЛЗ.

— Что это? Какой-то новый препарат? — Впервые за время разговора в голосе Мэри Фишер зазвучали нотки надежды.

— Это Внимание, Любовь и Забота, — просветила ее миссис Трампер с коротким смешком, который не дала себе труда подавить.

После непродолжительного молчания Мэри Фишер, которой, кстати, предстояло оплатить этот разговор, сказала:

— Но мы с Боббо собирались ехать отдыхать.

— Вот и возьмите ее с собой. Перемена места, новые люди — она будет довольна.

— Не мелите чепухи, — рассердилась Мэри Фишер.

— Ну, значит, оставайтесь дома, — посоветовала миссис Трампер. — Хотите знать, сколько времени у меня не было отпуска? — И она поудобнее устроилась в кресле, прижимая одной рукой трубку к уху и приготовившись выслушать то, что она называла про себя «речитативом отчаявшегося родственника». Свободной рукой она ловко открыла бутылку джина и немного налила себе для бодрости. Мэри Фишер, наконец, поняв, что ей не удастся уговорить миссис Трампер подержать у себя мать еще какое-то время, попросила назвать адреса домов для престарелых, куда можно было бы поместить страдающего недержанием пациента.

— Нет таких! — с триумфом объявила ей миссис Трампер. — Можно попробовать обратиться в одно-два места, но, не говоря уже об очень серьезной сумме, которую вам придется выложить, вы будете ждать и ждать — у них там очередь на пять-десять лет вперед.

В трубке послышались безудержные рыдания Мэри Фишер. Вполне довольная собой, миссис Трампер на этом разговор завершила. Она поднялась в комнату Руфи сообщить ей, что та восстановлена на работе, но Руфь уже укладывала вещи.

Мэри Фишер живет в Высокой Башне и много думает о том, что же такое любовь. Ей уже не кажется, что тут все так просто. Звезды по-прежнему исправно водят по небу хоровод, приливы сменяются отливами, и соленые брызги разбиваются об огромные прочные стекла, но взор Мэри Фишер обращен в глубины собственной души; все, что ее окружает, уже не доставляет ей былой радости. Да что говорить: ей сейчас столько дела до красот природы, что пересели ее в Совиный проезд — да и вообще куда угодно, — она бы и не заметила.

Мэри Фишер живет в Высокой Башне с двумя детьми, зловредной старухой-матерью, вконец запутавшимся любовником и мрачно-недовольным слугой. У нее такое чувство, что они едят поедом ее живую плоть. От шампанского у Мэри Фишер теперь то и дело случаются неприятности с желудком: вместо того, чтобы, как раньше, смаковать каждый глоточек, она залпом опрокидывает бокал, готовя себя к очередному семейному катаклизму.

Семгу Боббо находит чересчур соленой — у него наблюдается склонность к гипертонии, — и хотя Мэри Фишер пытается втолковать ему, что к семге нельзя относиться как к обычной пересоленной пище, он стоит на своем, и ему неприятно, когда она с аппетитом поглощает то, от чего он сам должен воздерживаться. На столе у них все чаще появляются сэндвичи с тунцом — как у всех нормальных людей.

Мэри Фишер пристально вглядывается в любовь и видит, как все тут сложно и запутанно. Взять хотя бы то обстоятельство, что она попала в мучительную сексуальную зависимость от Боббо — такого рода отношения нередко связывают лучшую подругу героини с героем в романах, сочиненных самой Мэри Фишер, когда вся история только начинается и героя с героиней еще не пронзило возвышающее душу чувство подлинной любви друг к другу, после чего лучшей подруге надо срочно уходить со сцены, или кидаться под поезд, по примеру Анны Карениной, или травиться мышьяком, как мадам Бовари. Такова участь лучших подруг. Но Мэри Фишер не чья-то лучшая подруга; она сама главная героиня своей судьбы — во всяком случае, ей хотелось бы так думать. Чем безраздельнее она владеет телом Боббо, тем она ненасытнее. Больше всего на свете она боится потерять его благосклонность: ради этого она готова терпеть что угодно — терпеть у себя в доме его детей, терпеть собственную мать; готова сама раньше времени превратиться в старуху! Его благосклонность означает еще одну счастливую ночь с ним. Рабская зависимость от секса — трагедия, и в жизни она не менее страшна, чем в книгах. Мэри Фишер понимает это, но что она может с собой поделать?