Ненавидя себя, Викки встала и оделась. Но она была уверена, что кто-то из их круга предал ее отца Ту Вэй Вонгу. — Кто-то должен был сказать ему, что у отца назначена встреча на красной джонке.

Цины, соседи Вивиан из квартиры напротив, выехали в понедельник. Ли, жившие внизу, надеялись сдать квартиру на правах субаренды. Мистер Тон наверху ходил взад-вперед по тонкому паркету, но вывесил около лифта объявление, что продает мебель. И если ее дом мог служить показателем происходящего, казалось, что все, кто мог, съезжали, а те, кто не могли, были в отчаянье.

Вивиан услышала резкий звук через стену — Нэнси, барменша, включила свет в ванной. Нэнси завязала «особые» отношения с кем-то из каэнэровских чинуш и поэтому оставалась.

А Вивиан — нет. Это казалось невероятным и это было невозможно до конца осознать, но ребенок, который должен скоро родиться, подорвал ее решимость связать свою судьбу с Гонконгом. Вивиан обнаружила, что ее раздирают противоречивые чувства. Она кляла физиологию за свои страхи и призывала здравый смысл, но чувствовала, что что-то, чего она не может потрогать руками, гонит ее прочь из дома.

Ее дом давал ей ощущение безопасности до кризиса, разразившегося после заварушки с Китайской башней. Даже продажа его в убыток себе не выход — не было покупателей. Ей нужно просто уехать и ждать, пока кто-нибудь из каэнэровских бюрократов сделает ей предложение о покупке через несколько лет. И она решилась уехать. Ее слабая защита от злых духов теперь была бессильна. Может, ее инбик и ее алтари и зеркала придутся по душе какому-нибудь покупателю-коммунисту, который хоть как-то чтит древние обычаи. Она оставит ему Тинь Хао, но возьмет с собой маленькую фарфоровую статуэтку богини Гуаньинь. Тетушка Чен подарила ее Вивиан, и она хотела в один прекрасный день отдать ее своей дочери, которая росла в ее теле. Она укладывала Гуаньинь в полиэтиленовый пакет, когда раздался звонок из холла. Легкий укол страха пронзил ее.

Обычно она игнорировала звонки, но сейчас она ожидала, что заберут ее вещи, ее шелковые ширмы и прочий скарб. А может, это пришла машина в аэропорт — правда, для этого слишком рано. Но мало ли, кто это мог быть. В этот день она ждала много звонков.

— Белокурая гуйло дала мне сотню долларов, чтобы я позвонил опять, — сказал ей консьерж на кантонском. — Мне отфутболить ее?

— Меня нет дома.

Минутой позже консьерж позвонил опять:

— Тысячу извинений, но белокурая гуйло дала мне еще сотню долларов, чтобы я позвонил снова. И что мне сказать?

— Скажите ей…

Словно издалека она услышала в трубке:

— Пожалуйста, Вивиан. Пожалуйста, мне нужно поговорить с вами.

Вивиан представила себе Викки в фойе, заглядывающую через плечо консьержа, толкаемую людьми, снующими туда-сюда.

— Пожалуйста…

А потом чудо из чудес:

— Я хочу извиниться.

Вивиан была в растерянности.

— Так что мне ей сказать? Дома вы или нет?

— Дома, — вздохнула Вивиан. — Пошлите ее наверх.

Слава Богу, она еще не успела упаковать всю кухню.

Она может предложить кофе. Вивиан налила воду в чайник и поставила на плиту. Потом отдернула занавески. Если она позволила войти Викки Макинтош, то это может сделать и весь оставшийся город. Над Ноз-Пойнт вился дымок. «Опять уличные беспорядки», — подумала она.

Она открыла дверь, услышав шум лифта.

— Сюда, — позвала она. Дочь тайпана выглядела скорбной и измученной. Взглянув на нее поближе, Вивиан увидела, что щеки ее осунулись, и оттого глаза казались огромными, как море. Наверное, она много плакала.

Они обменялись слабыми улыбками.

— Входите.

Викки вошла как кошка, настороженная и напряженная. Но она перешагнула порог входной двери с решимостью, которой позавидовала Вивиан. Сама она уже месяц плелась по улицам, как гусь. Глаза Викки быстро обежали мебель, потом остановились на упакованных вещах.

— Вы уезжаете?

— В Канаду.

— Это несерьезно. Когда?

— Сегодня днем. Хотите зеленого чаю?

Викки казалась подавленной.

— Да, спасибо.

Вивиан пошла к плите, Викки за ней, остановившись прямо за ее спиной.

— Вивиан, я пришла к вам за помощью.

Вивиан вдруг неожиданно почувствовала, что устала от гуйло.

— Мне показалось, что вы пришли извиниться.

Викки почувствовала, что ее решимость выдыхалась, как затухавший прилив.

Если такие талантливые, гордые и честолюбивые китайцы, как Вивиан, отреклись от Гонконга, тогда британская Коронная колония дегенерирует в еще один типичный трещащий по швам от толп народа город на побережье Китая. Как же, хотелось ей спросить, насчет оттачивания ума?

Но потом Викки вдруг вспомнила, как на лице Мэри отразилась боль, прежде чем на нем проступил гнев. Порывистая и решительная, Викки иногда была неправа, и, может, пройдет немало времени, пока подружка Питера простит ее. Она уже начала думать: неужели готовность обороняться — это единственное, чему она научилась у отца?

Она опять взглянула на Вивиан. Несмотря на внешнее спокойствие, эта женщина страдает. И если она, гуйло, была в шоке оттого, что Вивиан решила сдаться и эмигрировать, то сама Вивиан должна быть просто сгустком боли, сожаления, и растерянности.

— Мне жаль, что вы уезжаете. Наверное, это решение далось вам нелегко.

— Простите меня, но мне трудно поверить в то, что вам жаль.

Викки глубоко вздохнула, хорошо понимая: чтобы справиться с привычкой заводиться, нужна постоянная бдительность. Она научилась у отца, как бороться; теперь ей нужно учить себя слушать.

— Мне правда жаль, что вы уезжаете. Гонконгу нужны такие люди, как вы.

Она опять вздохнула, прислушиваясь к ударам сердца, пока набиралась храбрости перейти ближе к сути.

— И, честно говоря, я подозреваю, что мне будет вас не хватать. В вас есть какая-то… ясность, — Викки улыбнулась, довольная, что нашла нужное слово. — Ясность, которой я завидую… Я лишь надеюсь, что то, что я сделала… что я сделала со Стивеном, не повлияло на ваше решение.

И Вивиан вдруг простила ее.

— Может, то, что вы сделали со Стивеном, получилось из-за того, как свернута сейчас голова у многих в Гонконге. Все мы напуганы и в растерянности. И даже у дочери английского тайпана может не быть иммунитета к хаосу. Ни у кого его нет.

— Но ведь вы всегда боролись против хаоса. Почему вы стали думать по-другому? Если вы не возражаете, я спрошу: почему вы уезжаете?

Вивиан разложила листья зеленого чая в две чашки, закрыла крышкой и после секундного размышления поставила их в холодильник. Вода еще не закипела.

— Почти десять лет, нет, тринадцать, — ответила Вивиан, мгновенно поправив себя, — со времен Совместной декларации я спорила со многими семейными парами, говорившими, что если есть дети, то все по-другому. Когда есть дети, то не можешь просто уповать на доброту Пекина. Лучше эмигрировать. Дети всегда смогут вернуться, если дела не станут хуже в ближайшие двадцать лет. Каждый раз, когда я это слышала, я говорила — это только предлог. Как я была неправа! Это правда — все иначе, когда есть ребенок. Вы знаете почему?

Викки покачала головой.

— Я скажу, как думаешь, когда беременна, Викки. Не только отчетливый страх — будет ли мое тело в безопасности, но и что я скажу своей девочке, когда ей будет двадцать один год и мы будем жить в такой клоаке, как Шанхай, где школы — просто смех, и нет никакой работы, и мальчики, с которыми она будет дружить, будут сломлены каждодневной пустотой агонизирующей системы. И тогда она спросит меня: «Мама, а почему ты не сбежала отсюда, когда могла?»

Викки увидела, что в глазах Вивиан блестят слезы. Она пошла к ней, чтобы успокоить ее, но Вивиан отстранилась.

— Я ненавижу, — заплакала китаянка. — Я ненавижу то, что заставляет меня покидать дом. Я не хочу уезжать. Но интересные времена — это для взрослых, Викки, не для детей. Вы бы согласились, чтобы ваша сестра осталась такой ценой?