Миновав полицейский офицерский клуб и здание яхт-клуба, она проковыляла по посыпанному гравием двору, мимо нуждавшихся в ремонте лодок и мелких яхт и выбежала на деревянный причал для сампанов. Старая женщина держала свою лодку на благоразумном расстоянии в десять футов от берега. Мотор работал на малых оборотах, и она смотрела на Викки из глубин своей полотняной рубки с большим подозрением.

— На «Вихрь»! — крикнула Викки.

Старая женщина уставилась поверх воды на девушку, а потом боязливо взглянула на банду и на огонь, словно Викки была эмиссаром смутьянов.

— На яхту Тай-Тай! — что было силы завопила Викки, и это, а может, и то, что она за долгие годы, наверное, уже видела не одну гуйло, выбегавшую босиком из бара яхт-клуба, побудило ее направить сампан к причалу. Викки впрыгнула на борт, и старая женщина взяла курс на «убежище».

— Пожалуйста, побыстрее!

Неутихавшее пламя на набережной отбрасывало оранжевые блики и черные тени на воду между джонок с высокой кормой. Низкосидящий на воде сампан не позволял хорошо видеть берег. Выли полицейские сирены, но основной шум исходил от людей — сплошной вой злобы и неудовлетворенности. Пока они плыли по водному тоннелю, Викки видела танка, взобравшихся на рулевые рубки, — темные силуэты на красном полотне неба.

Мегафоны лаяли:

— Саан хой! Саан хой! Расходитесь! Расходитесь с миром! Расходитесь! Саан хой!

— Идут из парка, — сказала старая женщина, управляя сампаном.

— Кто?

— Бандиты.

Большой парк граничил с частью «убежища» на востоке — небезопасное место по ночам. Мегафоны залаяли опять. А потом раздался другой голос — холодный и уверенный:

— Огонь!

Она услышала громкий хлопающий звук и в первый раз по-настоящему испугалась. Если полиция начала стрелять, значит, толпа перешла в наступление на море. Она вся напряглась от нетерпения, ожидая самого худшего. Но в просвете между двумя рыбачьими джонками мелькнуло клубящееся облако белого дыма, относимого на ораву северо-восточным ветром.

— Слезоточивый газ, — повеселела женщина у руля. — Это их научит уму-разуму.

И впрямь в следующем просвете они увидели, как толпа редеет под упорным натиском вооруженной полиции.

— Огонь!

Еще один залп, и на этот раз бегство толпы вызвало радостные крики рыбаков, стоящих на своих рулевых рубках, — они приветствовали своего извечного врага — полицию. Но потом взорвался еще один бензобак, и куски пламени посыпались с неба.

— А-а-а! — закричала старая женщина. Пламя лизало холст рубки. Викки схватила черпак и плеснула воду на огонь.

— Еще! — взвизгнула женщина, и они лили воду, пока обе не увидели, что ни одной пылающей искры не осталось на полотне или сухом дереве возле него.

Новые звуки сирены возвестили о прибытии пожарной бригады, долго пробивавшейся сквозь транспортные пробки. Пожарные лили воду на горящие машины, и пламя захлебнулось, погрузив «убежище от тайфунов» в неожиданную темноту. Мотор сампана стал затихать, и Викки увидела знакомый силуэт носа «Вихря» и на нем — фигуру Ай Цзи.

Она достала деньги из сумочки и вложила их в руку старой женщины. Ай Цзи помог Викки подняться на борт.

— Мисси! Все в порядке.

— Мама?

— О’кей, она внизу. Я вернулся. С ней все хорошо.

Девушка прыгнула в люк, когда полиция опять пустила в ход слезоточивый газ. Кричали мегафоны, выли сирены и вертолеты летали над Коулуном.

— Мама? Где ты?

Она на ощупь нашла путь через полутемный салон и по коридору, ведущему в каюту на корме, где, скорее всего, прячется мать.

— Мама! — звала она. — Я здесь. Все хорошо.

Она нашла выключатель, потом постучала в дверь.

— Это я!

Не услышав ничего в ответ, она постучала опять, а потом открыла ее со страхом.

— Мама, это я, Викки.

Свет был неярким. Она увидела свою мать в халате, свернувшуюся калачиком на кровати. На ночном столике стоял пустой бокал для шампанского, лежащего в холодильнике.

— Мама!

Салли Фаркар-Макинтош открыла глаза с улыбкой.

— Привет, дорогая, — пробормотала она сонно. — С Новым годом!

— С тобой все в порядке?

— Все отлично. Как хорошо, что ты пришла. Ты оставила своих друзей?

— Я беспокоилась о тебе.

— А почему?

— Беспорядки…

— Какие беспорядки?

Она зевнула, потянулась, закрыла глаза и опять погрузилась в сон.

Викки упала в кресло, ее мозг сковало оцепенение. Постепенно шум с берега стал утихать. Она поднялась на палубу и увидела, что огонь был потушен и полиция контролировала ситуацию.

— Ай Цзи, спасибо тебе. Я останусь здесь на ночь. Иди домой.

— Спасибо, Мисси.

Он резко свистнул, мотор сампана заработал, и лодка направилась к ним.

— А с твоей семьей все в порядке? — спросила Викки.

— Они все в полном порядке. Один бандит хотел забраться на джонку. Его скинули острогой.

— Слава Богу. Твоей семье нужна помощь с полицией?

Бог знает, как полиция оценит действия танка, защищавших свои джонки в пылу битвы, и она чувствовала, что ее семья должна защитить семью Ай Цзи.

Китаец усмехнулся:

— Пока нет.

— Тогда дай мне знать. Я скажу тайпану.

Низкий сампан подошел к борту яхты — его вела хорошенькая девушка. Ай Цзи перескочил через борт и был таков. Викки пошла вниз, нашла пиво в холодильнике и вернулась к матери, которая слегка похрапывала. Викки развязала пояс ее халата и накрыла мать одеялом. Потом села, потягивая пиво, и ей становилось все грустнее и грустнее.

Какой это был жуткий год! Бедный Хьюго. Бедная мама. Ее парень, не вынесший напряжения. Потерянный отель в Нью-Йорке. Другой тоже уже почти потерян на Кай Тэ.

Настырные китайцы. Она начала плакать, думая о своем муже Джеффе, которого не видела уже много лет. Почему она о нем плачет, спрашивала себя Викки и поняла, что плачет о себе, о девушке, которой она была, когда позволила отцу втянуть себя в замужество. Глупая девчонка, которая до сих пор задирает голову так, что он всегда может щелкнуть ее по носу. Ее жизнь могла бы сложиться по-другому, если бы она осталась в Нью-Йорке после окончания колледжа и занималась своей собственной карьерой. Она могла преуспеть и вернулась бы домой как равная, вместо того чтобы склеивать осколки его треснувшей империи.

Хьюго никогда не узнает, как они горюют о нем, думала она с горечью. Бедная Фиона. Бедные дети. Трудно представить, что 1997-й может быть еще хуже 1996-го, но Викки знала, что так оно и будет. На этой мысли самообладание опять покинуло ее, и Викки почувствовала, как внутри ее нарастают глубокие рыдания и сотрясают все тело.

Это просто разрядка после того, как она очертя голову бежала к матери — лишь бы увидеть ее и узнать, что с ней все в порядке, говорила она себе. Совершенно нормальная реакция, твердила она, запоздалый отклик. Беда в том, что она становилась раздавленной запоздалыми откликами на все ужасные события, случившиеся в прошедшем году. Слишком уж много их было. Она пыталась сопротивляться этой боли, защититься пивом. Но дело зашло слишком далеко, и зубы ее застучали по горлышку бутылки, когда громкие рыданья потрясли ее до самой глубины.

Мать заворочалась.

Она была одинока, но не так, как мать, и меньше всего на свете хотела разбудить ее. Викки еле слышно встала, выключила свет, вышла в коридор и пошла в самую большую каюту. Она нашла там штормовку матери и, накинув ее поверх вечернего платья, пошла на палубу, думая, что ночной воздух поможет ей освежить голову от тяжелых мыслей.

Слезы по-прежнему комом стояли в горле, и поэтому Викки пошла на нос — подальше от каюты Салли, и теперь, если опять она заплачет, она не помешает матери и сможет плакать вволю. Она села на палубу, прижавшись спиной к мачте, и стала смотреть на темные силуэты джонок вокруг; все еще сжимая бутылку с недопитым пивом, она, как ребенок, ждала, когда хоть что-то заполнит пустоту внутри.

Викки не знала, сколько просидела, но она, должно быть, задремала, потому что неожиданно проснулась, почти окостеневшая и промерзшая. Она попыталась узнать, который час, но не могла разглядеть в темноте циферблат своих часиков.