Но вскоре ее интерес ко всем этим диковинным вещам начал угасать, и Ямине стало казаться, словно стены надвигаются на нее и вот-вот ее сдавят, и она не сможет больше дышать.

— Как же я смогу убежать отсюда? — спросила она Михри, когда им удалось поговорить один на один, что случалось крайне редко.

Михри пожала плечами.

— Не знаю, — ответила она. — Сахин говорит мне, что вас могли арестовать как шпионку.

— Верно. Ходили слухи, что начнутся обыски в каждом доме, — сказала Ямина, — и я боялась не только за себя, но и за Хамида.

Она не стала рассказывать Михри о той кошмарной сцене, свидетельницей которой стала на базаре. Она чувствовала, что просто не сможет говорить об этом.

Но вскоре Ямина поймала себя на том, что каждое мгновение думает о побеге из гарема и понимает, что на это все меньше и меньше надежды.

Она не могла избавиться от ощущения, что за ней наблюдают из каждого темного угла.

Глухонемые рабы вызывали у нее невыразимый ужас. Было в них что-то жуткое, когда они сновали по коридорам в огромного размера туфлях.

Были там и карлики, которые скакали перед султаном, развлекая его, в то время как все обитатели гарема смотрели на них с резных балконов. Но Ямина не находила в этом ничего веселого.

Зато всегда-кто-то исподтишка крался по дворцу.

Все бесшумно ступали босыми ногами или в расшитых драгоценными камнями туфлях, и, когда Ямина была одна, эти приглушенные шаги заставляли ее вздрагивать от страха.

Она чувствовала, что даже у Михри иногда сдают нервы. В этом полном интриг дворце на каждом шагу подстерегали невообразимые, скрытые опасности.

Кто мог быть уверен в том, что в приготовленный из сахара и фиалок шербет не подмешали яда? Что, когда вы шагаете по узкому коридору, вам в спину не вонзят усыпанный самоцветами кинжал?

Глоток кофе мог стать глотком смерти, а тончайший платок соперницы мог содержать смертоносный яд.

Один мужчина и так много женщин. Одна фаворитка и так много ревнивых, завистливых глаз; так много сердец, испепеляемых ненавистью.

Однажды вечером, когда Михри в сотый раз показывала Ямине свои драгоценности — сверкающие на солнце бриллианты, рубины и изумруды, — она тихо, произнесла:

— Нам нужно продумать план вашего побега.

Ямина тут же насторожилась.

— Зачем?

— Потому, — ответила Михри, — что вам небезопасно оставаться здесь дальше.

— Но почему? Почему? — удивилась Ямина.

На мгновение она подумала, не оскорбила ли чем-нибудь султана.

Она ни разу не видела его, но уже успела узнать, что ему достаточно лишь произнести роковую фразу: «Пусть она умрет», — и приговор обитательнице гарема вынесен.

Одна из старших и озлобленных обитательниц гарема, которой так и не удалось привлечь внимание султана, смакуя подробности, рассказала Ямине, что предыдущий правитель от скуки приказал умертвить весь свой гарем.

— Он хотел видеть вокруг себя новые лица!

Эта женщина была родом из Персии. С самого начала она пыталась запугать Ямину, вынуждая ее всегда быть начеку.

— Как их убили? — поинтересовалась Ямина, зная, что именно это от нее и ожидалось.

— Обычным способом, — ответила персиянка. — Им к ногам привязали груз, затем их зашили в мешки и бросили в Босфор.

На ее лице появилась неприятная улыбка, а затем она продолжила:

— Говорят, однажды их увидел ныряльщик — они стояли на дне, покачиваясь в волнах. Мертвые, они все равно двигались!

Ямина почувствовала, что ее начинает бить дрожь — не только от самой истории, но и от манеры, в которой она была рассказана.

Она поняла, что женщины, которым было больше нечем заняться, культивировали в себе ненависть к тем, кому повезло больше.

Теперь она задумалась, а вдруг кто-нибудь из чистого злорадства сообщил султану, что она не та, за кого себя выдает. Ямина вопросительно уставилась на Михри, когда та сообщила:

— Может, я и ошибаюсь, но у меня есть предчувствие, что его высочество Кизляр Ага заинтересовался вами.

— Черный евнух? — воскликнула Ямина. — Что ты имеешь в виду? Почему он мной заинтересовался? Он что-то заподозрил?

— Гораздо хуже! — ответила Михри.

Она подвинулась еще ближе к Ямине и прошептала:

— Он может попросить вас для своего собственного гарема!

— Я ничего не понимаю!

— Здесь дело в тщеславии евнухов, — объяснила Михри. — Они не мужчины, но ведут себя так, словно таковыми являются. Имея своих собственных женщин-рабынь, как и их господин, они ощущают власть и могущество. У Кизляр Аги большой гарем. Ходят слухи, что он постоянно стегает их хлыстом из кожи гиппопотама и наказывает своих рабов за малейшие провинности, а иногда и вообще просто так, без всякого повода.

— Не могу в это поверить! — воскликнула Ямина.

— Это правда! — сказала Михри. — И, я думаю, он хочет обладать вами, вовсе не из-за вашей красоты, а потому, что он считает вас моей сестрой!

— Я… я… все равно не понимаю! — заикаясь, произнесла Ямина.

— По его мнению, я добилась слишком большой власти над его повелителем, — ответила Михри. — Черные евнухи всегда боятся, что у женщин будет больше власти, чем у них самих. Поэтому, чтобы следить за мной, он замышляет взять вас в свой гарем!

Сама эта мысль показалась Ямине такой жуткой, что ей хотелось закричать. И все же она знала, что должна сохранять самообладание и не показывать свой страх ни Михри, ни кому-либо другому.

— Я придумаю, что можно будет сделать, — сказала Михри. — Он еще не скоро попросит забрать вас, но здесь лучше быть в полной готовности заранее. Быть застигнутым врасплох здесь смерти подобно!

— Понимаю! — воскликнула Ямина.

Несмотря на свое намерение сохранить самообладание, она нервно оглянулась через плечо, словно ожидая увидеть у себя за спиной черного евнуха.

То, что она услышала сейчас, заставило ее почувствовать настоящий ужас — ей уже приходилось слышать еще до того, как она оказалась в гареме, что черные евнухи являли собой воплощение всего самого ужасного и грязного.

Оказавшись во дворце Долмабахчи, она знала, что некоторые, поняв, что никогда не смогут привлечь внимание султана, ухитрились установить своеобразные взаимоотношения с евнухами. Но в большинстве своем женщины были слишком напуганы, и больше всего они боялись Кизляр Агу.

— Они страшно жестокие, — рассказывала Ямине персиянка, которая была поумнее остальных женщин. — Полные злобы и зависти, они хлещут женщин своими хлыстами из кожи гиппопотама.

Некоторым женщинам доставляло удовольствие издеваться над евнухами, которых между собой иронически называли «Хранителями розы» или «Стражами наслаждений».

Если евнух слышал, что они так отзывались о нем, месть его была моментальной и очень болезненной.

Женщинам никогда не ставили клеймо на лицо — этого не должен был заметить султан. Но на других частях тела у них часто были шрамы и рубцы, и после такого обращения они обычно приучались к послушанию и в будущем вели себя исключительно подобострастно.

— Почему ты считаешь, что у него появилась такая мысль? — спросила Ямина.

— Он уже начал говорить султану, что было ошибкой взять мою сестру в гарем. Внимание икбал должно быть сосредоточено исключительно на господине.

Михри раздраженно вздохнула.

— Я хорошо знаю его методы! Однажды мне пришлось наблюдать, как он разрушил добрые отношения между двумя женщинами, исключительно ради того, чтобы сделать их несчастными! Мне говорили, что он может быть очень жесток к тем, кому разрешили оставить их детей. Иногда он разлучал мать с ребенком, просто чтобы показать свою власть!

— Что мы можем сделать? — еле слышно спросила Ямина.

— Я что-нибудь придумаю, — сказала Михри.

Но ее слова прозвучали не слишком убедительно, и Ямина в отчаянии подумала: «В самом худшем случае… всегда есть… Босфор!»

Лорд Кастльфорд вошел в кабинет, где за письменным столом, заваленном бумагами, сидел посол.