Литмир - Электронная Библиотека

Я. Теперь понятно.

Долорес. Только это тоже не оправдание. Честности не учатся, она в крови, как пасодобль. А Кристина нечиста на руку.

Я. Неужели?

Долорес. Да. Она ворует даже у друзей. Зато не выносит подарков. Попробуйте сделать ей подарок – она сразу обозлится. А вот стащить – пожалуйста. Сколько угодно. Я очень смеялась, когда она забеременела. Я сказала ей: « Уж от этого подарка ты не отвертишься».

Серебристый смех Альберты из-за двери. Долорес вскакивает.

Долорес. Ах ты паршивка! Шпионишь! У дверей подслушиваешь! Вот я тебе сейчас уши надеру! Без обеда останешься… Я тебе…

Альберта (холодно, высокомерно, чуть побледнев, принимает бой). Ты обязана, – бросает она, прекрасно зная, что накликает бурю.

Долорес (впадая в неистовство). Что значит – обязана? А тебе известно, сколько я могла бы получать в Марселе? Сто тысяч франков, и еще больше, да два выходных, да свой телевизор… А я до сих пор здесь торчу, потому что маму твою жалею.

Альберта (не сдаваясь). Все равно ты обязана кормить меня.

Долорес (обезумев). Никому я ничего не обязана! И никто меня не заставит. И почему это, скажи на милость, я обязана?

Альберта (с достоинством). Потому что я ребенок.

На мгновение Долорес столбенеет, пораженная неопровержимостью довода, но тут же гнев как маска слетает с нее, и она разражается смехом.

Долорес (призывая меня в свидетели). Ну что за прелесть эта девчушка!

Она хватает Альберту, целует. Альберта не сопротивляется, она невозмутима, как боксер, который, послав противника в нокаут, вынужден терпеть надоедливый, но неизбежный восторг толпы. Кошка задыхается в полиэтиленовом пакете. Хуан пытается сесть на нее верхом.

Долорес (совсем растрогавшись). Вы только взгляните на эту парочку, что за душки!

Я. Мне кажется, кошка вот-вот задохнется.

Долорес. Нет, нет… Сейчас я их разниму. Не стоит так волноваться по пустякам. (В порыве чувств.) Со следующего жалованья я куплю вам новую губку.

Я. Спасибо, Долорес.

Я вылезаю из ванны при большом стечении народа, отчаявшись обрести здесь отдохновение от превратностей жизни.

* * *

Долорес, оказавшись в период своих злоключений проездом во Франкфурте, купила там два пояса для чулок – купила исключительно из любви к прекрасному, потому что пояса она ненавидит и не носит. Пояса черные, по ним порхают розовые бабочки. В неудержимом порыве чувств: «Вот, возьмите! Я их ни разу не надевала. На блондинке они будут еще эффектнее». Теперь их ношу я.

Марсель

– У испанок в Марселе, – говорит Долорес, – отдельные комнаты с телевизором и горячей водой. Они могут принимать гостей.

– Но ведь и к тебе приходят гости, Долорес…

– Какие это гости? Две-три подружки, пару раз в неделю. И каждый раз я должна просить у вас серебряный поднос. А в Марселе у меня было бы свое серебро, складной столик, скатерти в цветочек, кожаный красно-черный диван-кровать с куклой на подушке. И на стене – настоящая картина.

– А что такое настоящая картина, Долорес?

– Настоящая – вроде той, что я привезла из Мон-Сен-Мишель, – отвечает Долорес. – Не хочу сказать ничего плохого про вашего мужа. Не понимаешь – не суди. Только то, что рисует ваш муж, – может, это и живопись, но не картины.

Анита, Кристина, Конча… Я натыкаюсь в своем доме на множество испанок, которых толком даже не знаю; в нашей тесной квартире это довольно неудобно (правда, они ведут себя очень деликатно и всегда стараются меня ободрить, когда встречают разгуливающей в одной комбинации).

В поисках свитера я забредаю в ванную и застаю их там вчетвером или впятером; вхожу на кухню, где они пьют чай, у каждой на коленях по ребенку, а то и по два. Меня угощают печеньем. Анита, Кристина, Кончита, все носятся с одной легендой, одной мечтой – сказочная жизнь испанок в Марселе. Испанки в Марселе свободны в пять часов пополудни, они надевают атласные платья и весь вечер гуляют, разглядывая витрины. В изголовье кровати они держат электрические чайники и прямо в постели пьют свой утренний кофе (и это еще что, у кузины одной из Лолиных кузин у кровати стояла удивительная кофеварка: заведешь ее на определенное время, она тебя будит, и тебе остается только протянуть руку за чашкой горячего кофе; правда, Лола честно признается, что кузина кузины жила тогда в американской семье. Американцы из Марселя – это высочайшая вершина, венец всей карьеры, предел мечтаний). А еще испанки в Марселе имеют счет в банке, и это естественно: они просто не могут потратить все деньги, которые зарабатывают. Летом они ездят на пляж, устраивают пикники, ходят на танцы, а на танцах в Марселе гораздо веселее, чем в Париже, потому что там танцуют пасодобль. И имеют бурный успех, ведь в Марселе понимают толк в красивых женщинах, не то что в Париже, где все ходят в этих мини-юбках. Лола, Анита, Тереса единодушно против мини-юбок. В таких вопросах они очень строги. Мини-юбка неприлична, к тому же женщину она не украшает. Что может быть прекраснее красивой, стройной испанки, затянутой в атлас и утопающей в кружевах? Долорес, более восприимчивая к веяниям времени, купила себе платье в горошек, выше колен. Один из ее друзей, марокканец, маляр, обозвал ее шлюхой. «Вот вам мужчины, – жалуется она. – Стоит только женщине хоть немного приобщиться к прогрессу… Мракобес!» Каких только развлечений нет у испанок из Марселя! В кино они смотрят лучшие испанские или мексиканские фильмы; хозяйки берут их с собой в Байонну на бой быков; в колбасных продается готовая паэлья. И само собой разумеется, когда живешь как у Христа за пазухой, да и знакомых хоть отбавляй, ничего не стоит найти своим детям отца.

– А что, дети у них тоже заводятся?

Конечно, в Париже это дело обычное. Но я думала, что в Марселе…

– Помилуйте! – возмущается Долорес. – Они такие же женщины, как вы и я.

Я интересуюсь, как живут в Марселе писатели. Долорес была бы рада и мне уделить хоть немного от своей мечты, но если честно, про писателей она мало чего знает.

Даниэль и поэзия

Каждый год в первых числах июля мы отбываем в Нормандию под грохот кастрюль – ничего не поделаешь, феномен их внепространственной транспортировки, известный в науке под названием «прокат», выявил свою полную несостоятельность (смотри главу о занавесках). Мы везем любимые книги, музыкальные инструменты, кошку, собаку, двенадцать кукол-голышей, везем даже перец, но забываем плащи и вилки. Не беда. Когда нам с Жаком осточертеет есть рис ложкой, мы бросим наших детей на зеленых лужайках и рванем в Париж, сладострастно ступим на асфальт, ринемся в первое попавшееся кино, потом (с острым чувством вины) в первый попавшийся ресторан и вернемся в Ге-де-ла-Шен поздно ночью с вилками и плащами, правда, без плаща Полины, который, как сообщает нам Долорес, висит в шкафу, чего мы никак не могли предположить. Нас с нетерпением поджидает Даниэль, и по его радостному, но серьезному лицу мы понимаем: свершилось. Он написал стихотворение, ежегодное стихотворение о деревне. Эти стихи – некий ритуальный акт, священнодействие. Резвый ветерок, гуляющий на Першских холмах, пробуждает у Даниэля вдохновение – пробуждает регулярно, но только один-единственный раз в году. Дух поэзии оставляет его до следующего лета.

– Так я прочту?

– Давай.

Легкий румянец на щеках, руки слегка дрожат – Даниэль читает свои стихи. Они всегда начинаются одинаково, что подчеркивает их ритуальный характер. «Утром, едва я пробуждаюсь…» – и засим следует описание красот природы, которые вызывают особенный восторг после нескончаемого учебного года. Даниэль превозносит чистоту воздуха, величественные очертания холмов, прелесть одиночества, птичьи трели; порой вставляет более приземленную деталь (звуковой фон в виде плюхающихся коровьих лепешек) или снисходит до голого практицизма (негодует по поводу ущерба, который вороны наносят только что засеянным полям, рассуждает об искусстве дойки коров), что выдает его приверженность фламандской школе. Размер не соблюдается, ассонансов больше, чем настоящих рифм. Даниэль долго волновался по этому поводу.

3
{"b":"164515","o":1}