На улице ненадолго наступило облегчение — все казалось обычным: прилавки с едой стояли на месте и были готовы обслужить полицию (время близилось к полудню). Самое худшее, что я мог сделать, — бежать, повинуясь самопроизвольно возникшему страху. Кажется, это называется нервным срывом? Странно, меня перестали слушаться ноги. «Самое плохое — броситься бежать: будет выглядеть очень скверно», — стучало в мозгу.

Прилавки, по мере того как я прибавлял шаг, мелькали все быстрее и быстрее.

Что-то твердило в ухо: «Нет-нет, только не это — не веди себя как убегающий от тени глупый трус, как дурак, шарахающийся от собственной тени, как человек, пытающийся скрыться от собственного сознания».

И я включил ту штуковину, которую называют волей. Будто в разгар драки под руку попалась железная палка и я попер с ней на врага: воспользовался этой самой волей, что бы ни значило это слово, чтобы унять сердцебиение, успокоить нервы, остудить перегретое воображение и подчинить себе ноги, которые в эту секунду хотели только одного — бежать.

Вот я в конце улицы, и все под контролем, кроме одного — я не на шутку напуган. Твержу себе: «Это безумие, здесь никого нет, за тобой никто не следит, до тебя никому нет дела». И тут же в голове проносится: «Ох, а так ли? Ты только что отправил письма двум самым главным мафиози в Таиланд, в которых просил у них сорок миллионов долларов — и думаешь, за тобой не следят?»

Я заставил себя спокойным шагом вернуться в управление и, входя в здание, поднял глаза на окно Викорна. Старик, конечно, был у себя и наблюдал за мной. Как только я оказался за столом, мне позвонила Мэнни.

— Поднимайся.

Полковник сидел за столом, я стоял перед ним. На лице и руках выступил холодный пот. А ведь я ни в чем не провинился. Викорн взял документ и потряс передо мной. Конечно, это был перевод доверенности.

— Круто.

— Да, — пробормотал я. — Так составили юристы-фаранги, я сам ничего не писал.

Полковник посмотрел на меня с любопытством.

— Эта бумага дает тебе власть над сорока миллионами долларов. Ты можешь доставить массу неприятностей, если решишься сбежать: Зинну уничтожишь и мне нанесешь большой урон.

— Ясно, — простонал я. — Так и знал: он неправильно поймет. Что же делать?

Полковник встал, обошел стол и посмотрел на меня сверху вниз.

— Я видел, как ты шел по улице.

— Вы видели, как я гулял? — Мои ладони взмокли еще сильнее.

— Да, я видел, как ты шел. — Он наклонился ко мне.

— И как же я шел?

— Как человек, которому хотелось бежать. — Он положил мне руку на плечо, вдавил в сиденье стула и долго смотрел на меня. — И не Зинна тебя до чертиков страшит.

— Нет? А что же?

— Власть сорока миллионов долларов. Ты — несостоявшийся монах и выживал до сих пор только потому, что обманывал действительность. Ты способен выносить жизнь до тех пор, пока веришь, что твои руки чисты. А они не чисты. На самом деле нет людей с чистыми руками, но такие мечтатели, как ты, дурачат себя. А теперь ты лишился этой возможности. Так? — Старик перегнулся через стол и извлек из ящика пару документов на английском языке. — Вот.

Это были доверенности, подписанные Зинной и Викорном и заверенные нотариусом. Я недоуменно посмотрел на него.

— Ты сказал, это суперсрочно. Мы с Зинной вызвали к себе нотариусов, и он прислал мне свою копию с мотоциклистом. Мы опасались, что ты будешь снова нас бранить за то, что мы такие идиоты из «третьего мира» и ничего не понимаем в финансах, и поспешили сделать все, как ты сказал. Теперь ты обладаешь всеми правами на сорок миллионов долларов. Так что, пожалуйста, трать их с осторожностью.

— Сп… сп… спасибо, — ответил я.

Полковник был жесток: не сводил с меня глаз и не отпускал. И наконец произнес:

— Все в порядке. Зинна не боится, что ты нас обчистишь.

— Не боится?

— Нет. Но опасается, что совершишь что-нибудь еще более глупое — например, у тебя случится нервный срыв. К обманам мы привыкли и знаем, как поступать. Нервное расстройство — вот настоящая проблема.

— Чувство вины, — объяснил я. — Мой ум затмевает чувство вины.

Викорн нахмурился.

— Вины по поводу чего?

— Ничего конкретного. — Я покачал головой.

Какое можно испытывать чувство вины, если предстоит переправить всего лишь партию наркотиков на сорок миллионов долларов? Какой же я слабак и нелюдим.

— Вы правильно сказали: я несостоявшийся монах. Позвольте мне уйти в отставку.

— Нет! — отрезал Викорн.

— Это же для вас такая обуза — иметь честного человека в качестве консильери.

— Честного? — Полковник ткнул пальцем в доверенности. — Эти документы доказывают, что ты такой же мошенник, как и мы. Ты от этого хочешь убежать?

Ему явно доставляло удовольствие мучительное посвящение своего консильери в жулики. Он даже весело напутствовал меня, когда я выходил с доверенностями из его кабинета:

— Будь осторожен.

Вернувшись к себе за стол, я испытал облегчение. Сегодня меня не похитят и не начнут пытать. Заказав холодный чай с лимоном, я откинулся на спинку стула и несколько минут не шевелился.

Включилась другая часть моего мозга. Сорок миллионов! Только представь! Можно сейчас же улететь в Цюрих, перевести деньги на личный счет в банке, выделить, скажем, десять миллионов на обеспечение своей безопасности (существуют же полулегальные организации, нанимающие отставников парашютно-десантных частей и «Морских львов»), купить пять домов в пяти странах на вымышленные имена и счастливо зажить. Не получится. Только не с моим воображением. Когда мой бесконечно расчетливый ум перенесся в подобное будущее, я видел только бессонные ночи: я лежал, не сомневаясь, что служанка — шпион Зинны, а все охранники работают на Викорна. Забудь! Благодаря своей трусости я честный консильери.

Завершающим аккордом этого беспокойного дня стала эсэмэска от Сукума:

Только я не знал, что оно от Сукума, поскольку он воспользовался чужой сим-картой. Мысли об этом вертелись в правой доле моего мозга, а левой я планировал отправку доверенностей.

Даже в таком небольшом деле не обошлось без трудностей. Службой доставки полицейского управления я, разумеется, не мог воспользоваться. И приглашать курьера в управление тоже нельзя. Надо было солгать, куда я отправляюсь… Внезапно я почувствовал себя так, словно внутри у меня поселилась школьная учительница, которая хмурится из-за самого малого проступка. И когда, улизнув из здания, я трясся в седле мототакси в поисках отделений «Федерал экспресс» или «Ди Эйч Эл», то чувствовал себя почти Макбетом: «…Так далеко зашел, что повернуть уже не легче, чем продолжить путь…»[68] Или что-то в этом роде. Но в то же время твердил себе, что ничего особенного не делаю — собираюсь просто отослать адвокату из Цюриха кипу официальных документов. Я всего-то «белый воротничок» гангстерской профессии. Зачем же такие ужасные мучения?

Оказалось, отделение «Федерал экспресс» находится неподалеку от Нана. Отослав бумаги, я ужасно захотел пива и почти час просидел в баре у входа на площадь. Заведения со стриптизом еще не открылись, а в баре, где подавали пиво, девушки были ненавязчивыми, хотя многие из них согласились бы «принять со мной душ» в соседней гостинице на час, если бы я хорошенько попросил. Они все вдруг показались мне такими невинными… Даже те, что закаленнее, старше и десяток лет занимались проституцией, выглядели непорочными: они хоть и варились в котле ремесла, но не позволяли работе марать душу. Я же оказался на плохой дорожке и решил, что лучшее будущее для меня — духовное очищение с Тарой. Ее образ неожиданно возник в моем воображении примером чистоты человеческого духа — будоражащим доказательством того, что и в этой грязной жизни такое возможно. И впервые за все расследование убийства Толстого Фаранга я обрадовался, получив весточку от Сукума, хотя он опять писал анонимно, воспользовавшись чужой сим-картой.