— Доктор, пожалуйста, можно мне посмотреть фильм?

— Нет. Никогда. Я ему обещала. А я не нарушаю обещаний.

Я сделал вид, будто собираюсь уходить, но внезапно задал вопрос:

— Кхун доктор, зачем вы дали Фрэнку Чарлзу мою фамилию?

Вопрос ее огорошил, и она быстро заморгала.

— Конечно, я не уверен, что это именно вы, но не могу представить, кто бы еще мог снабдить его моим именем и адресом. Больше некому.

Теперь она смотрела на меня так, словно я слегка свихнулся.

— Моя фамилия, номер личного телефона и домашний адрес в адресной книге в его компьютере, — пояснил я.

Мой склонила голову набок, нахмурилась, затем улыбнулась:

— Ах, детектив, вы сами себя перехитрили. Вспомнила: не я указала ему вашу фамилию, а вы сами. Вы ведь когда-то строчили рецензии на фильмы. И давным-давно написали отзыв о единственной картине, которой он гордился — его самой первой. Как она называлась? Кажется, «Черная среда»? Вы еще обвиняли его в плагиате.

— Я?!

— Сто лет назад. Вы тогда только-только окончили академию.

Я начал припоминать. Это было так давно, что фамилии режиссеров и сюжеты старых картин стерлись из памяти. Смутно всплыло: как-то на открытии фестиваля показывали американский фильм-нуар. Он был добротно сработан, однако разочаровывал своей подражательностью. Отсутствием оригинальности. Но неужели я в самом деле употребил слово «плагиат»? Я же был из тех восторженных юнцов, которые принимали кинематограф за форму религии.

Мой кивнула.

— Он рассказал мне об этом однажды вечером, когда мы вдвоем были на коксе. Вроде бы даже посмеялся над своей досадой из-за того, что какой-то евразийский коп из «третьего мира» набрался наглости его критиковать, — все в ироническом духе. Не спрашивайте, где он раздобыл ваши данные, — я уверена, ничего дурного он не замышлял. Скорее всего хотел как-нибудь пригласить вас выпить, да так и не собрался. Знаете, когда его химические элементы были сбалансированы, он оставался очень цивилизованным человеком, этаким городским бонвиваном. Если только очередное юношеское увлечение не сносило его с катушек.

Я начал откланиваться, но не стал просить ее вызвать мне такси, а решил уехать тем же путем, каким явился — через реку. Мой вызвала паромщика, чтобы тот перевез меня на другой берег.

Когда я дома стелил постель, мне вспомнилась ее угроза о том, что благодаря наркотику на следующий день меня будут преследовать мысли об утраченной нирване. Но, проснувшись, я не испытал ничего подобного. Наоборот, чувствовал себя превосходно и решил, что она солгала. И не только в том, что касалось наркотика, — во всем, о чем говорила мне вечером. Снял ли Фрэнк Чарлз на самом деле свой фильм? Владела ли Мой копией его картины?

И вот я наконец в самолете — лечу в Катманду. Устроился у иллюминатора (с правой стороны), на этот раз прихватив камеру, и пользуюсь возможностью дать мозгам отдых. С помощью метода дисковой пилы Тиецина отринул от себя все, и только тогда стал ясен вопрос, который без моего ведома не давал покоя подсознанию. Дело касалось чего-то подозрительного, о чем я услышал в последние два часа.

Ах вот оно что! Мысль возникла как червяк, которого тащат из норки. Ситуация такова: вы преуспевающий режиссер, которого третья жена застукала с любовницей, причем происходит это в то время, когда в вашей фарангландии немалая толика судебной и душевной энергии тратится, чтобы покарать таких людей, как вы и Билл Клинтон. В результате вы остаетесь без денег. Бросились бы вы на месте Фрэнка Чарлза в Непал снимать, что называется, «кино не для всех» — документальную ленту или игровой фильм, который обречен на коммерческую неудачу, даже если его выпустить на широкий экран? А он и такой попытки не сделал. Есть ли в этом хоть какой-то смысл?

Если вы король сентиментального вздора и сентиментальный вздор принес вам богатство, разве не логичнее предположить, что вы откроете все шлюзы индустрии сентиментальной ерунды и будете трудиться не покладая рук, пока не рассчитаетесь с долгами? А если вас мучает совесть и вы хотите помочь бедному порабощенному народу Тибета или бедному свободному народу Непала, не лучше ли отложить это дело до тех времен, когда вы восстановите свое финансовое положение? Гм-м… И еще: фильм ни в коей мере не объясняет все его непальские визы. Съемки картины на местности, как правило, не занимают больше трех месяцев — следовательно, Фрэнку Чарлзу было достаточно одной, максимум двух виз. А в его паспорте проставлено больше десяти за шесть лет. Он перестал регулярно ездить в Непал около девяти месяцев назад. Примерно тогда, когда ему исполнилось шестьдесят.

По мере того как я расслаблялся, в макушке замаячил другой странный факт и, как вырвавшаяся из ловушки оса, выпорхнул на волю: в фильмотеке на Восьмой сой я не увидел ни одной картины самого Фрэнка Чарлза, даже «Черной среды», которая, по мнению критиков (других, а не меня), была вполне достойной попыткой привить на американской почве жанр французского и итальянского нуара. И его сентиментальной ерунды тоже не было.

Если бы Фрэнк Чарлз чутко относился к чужому мнению, можно было предположить, что он стесняется трудов своей жизни и не хочет похваляться своими картинами перед разбирающимися в кинематографе друзьями. Но насколько мне было известно, Чарлз приводил к себе в квартиру мало гостей, да и то исключительно тайских девиц, которые не читали по-английски и не были отягощены западным интеллектуальным снобизмом. Может быть, единственным человеком, который не хотел видеть его картины, был он сам?

Внезапно я вспомнил, каким толстым был Фрэнк Чарлз. Ненавидеть себя целиком и полностью невозможно; ненавидеть свою половину другой половиной не только возможно — это пугающе распространенное среди фарангов явление. Но дальше этого моя мысль не пошла, потому что постепенно я погрузился в сон. А проснулся оттого, что пассажиры бегали по самолету, стараясь снять хороший кадр. Под нами были горы. Я хотел тоже начать фотографировать, но решил просто полюбоваться. Горы никуда не денутся — поснимаю на обратном пути.

В пансионе «Катманду» я остановился в номере на одном из верхних этажей, рядом с комнатой, где располагалась выставка древностей. И первым делом, еще до того как распаковал багаж, отдавая дань уважения городу, вышел на плоскую крышу здания бросить взгляд на Катманду. Между Непалом и Таиландом разница во времени два часа, и в этот момент здесь наступали сумерки, когда прозрачная синева и пурпур окрашивают почти невидимые горы, а люди на других крышах снимают высушенное белье и готовят ужин.

С крыши пансиона я позвонил Леку.

— Свяжись с Тайской торговой палатой в Катманду, если таковая имеется, а если нет — с сотрудником посольства, ведающим подобными делами. Если тайские власти не в состоянии помочь, попроси Кимберли соединиться с Американской торговой палатой. Мне необходимо знать названия всех организаций, которые могут заниматься здесь съемками кино. Тебе ясно?

— Конечно, нет. Понятия не имею, о чем ты говоришь. Но надеюсь, все выполню. Кстати, от чего умер твой раб, который был до меня?

Естественно, я испробовал все номера телефонов, которые дал мне Тиецин. Естественно, ни один из них не отвечал — то ли потому, что Тиецин выключил аппараты, то ли потому, что в данный момент не работала вся сеть. Я спустился распаковать багаж. Потом, пройдя по подъездной аллее, вышел через металлические ворота, охраняемые внушительного вида мужчинами в военной форме, и отправился прогуляться по Тамелю.

Оказавшись в этом районе, я понял, что не в состоянии противостоять желанию снова посетить Боднатх, даже при том, что не могу связаться с Тиецином.

Когда я очутился возле храмового комплекса и начал ритуальный обход ступы, почти стемнело, только на западе еще брезжил слабый свет. Яркая белизна напоминающего грудь строения исчезла вместе с последним лучом солнца, но два гигантских глаза подсвечивались прожекторами. В это время паломников и туристов, вращающих медные молитвенные колеса, было не много — глаза на шпиле наводили на них страх. Без уверенности, которую нам дает дневной свет, можно было легко вообразить за этими глазами повелевающий ночью мозг.