Тара заявила, что наша встреча состоится у нее, а не у меня. Все-таки она жила в городе «третьего мира», который, несмотря на свою внешность, был консервативен, и здесь девушке не пристало являться в гостиницу к иностранцу. Как тибетскую беженку ее могли даже выслать за проституцию. Мне показалось нескромным спрашивать, чем лучше ситуация, если мужчина приходит к ней, но я все понял, когда мы оказались в недостроенном доме по дороге в аэропорт.

По костюмам, неряшливости и горской грубоватости я заключил, что все соседи Тары — тибетцы, молодые люди от двадцати до тридцати лет, которые самовольно заняли эту наполовину недостроенную бетонную коробку. Это был тибетский вариант индуистской мандалы. Повсюду висели тханки, жилище показалось мне анклавом художников. Кто-то дул в огромный тибетский рог футов десяти длиной, и от низкой волны его призывного, уносящегося в город пения дрожали стены. Бегали дети, принадлежащие то ли всем, то ли никому, играли в полумраке недостроенного дома. Повсюду на тянущихся от земли до крыши тросах развевались дугой тибетские молельные флаги.

Мы вошли в маленькую комнату — туалет был общим в коридоре, — Тара закрыла дверь на задвижку, приблизилась ко мне, улыбнулась и быстро нащупала здоровой рукой мой член. Меня удивило, что мне знакома эта предвосхищающая страсть ласка. И я был еще более озадачен, когда она велела выйти на улицу и вымыться под шлангом. Подчинившись, я возвратился в комнату и ждал, пока она тоже примет душ. К этому времени мы еще ни разу не поцеловались.

Момент прозрения наступил, когда она вернулась, обернутая полотенцем, и, усмехнувшись моему смущению, театральным жестом распахнула его концы. Я тоже улыбнулся и завладел ее грудями. Тара потянула меня на лежащий на полу матрас и стала внимательно осматривать и ощупывать мой пенис, словно что-то искала. Теперь я смеялся над собой.

— Все в порядке, я не болен. — Она вроде бы не поняла, зачем я это сказал, но мне стало все ясно и обманываться дальше не было смысла. — Ты встретилась с единственным в мире человеком, который не станет тебя судить. Моя мать тоже занималась этим ремеслом, а теперь я помогаю ей управлять ночным баром с танцовщицами. Меня можно назвать сутенером по совместительству. И у меня нет предрассудков по поводу женщин из бедняков, которые решили подзаработать доллар-другой, тем более если они беженки.

Мне казалось, я говорю то, что надо, но Тара нахмурилась. Покачала головой, велела мне закрыть глаза и расслабиться.

— Надеюсь, ты не станешь возражать: я буду делать это немного по-своему. Вопросы задашь потом. Все, что от тебя требуется: лежать и постараться не кончить слишком рано.

Я хотел что-то сказать, но она закрыла мне рот левой рукой, и я почувствовал на лбу жесткие обрубки фаланг. Затем длинными пальцами правой руки резко надавила на точку между анусом и мошонкой, и у меня пропала настойчивая потребность немедленного оргазма, хотя эрекция осталась. Ну разве не профессиональный прием? Да еще такого мастерства, с каким мне не приходилось встречаться. Вытянувшись так, чтобы мой подбородок оказался между ее грудями, Тара прошептала:

— Не надо никаких чувств, иначе погубишь экстаз.

Ничего подобного я не слышал. Не мог представить, чтобы нечто похожее могла произнести даже моя мать Нонг, а она с хорошим клиентом умела далеко зайти. И подумал: «Да эти тибетки в самом деле другие».

А Тара тем временем играла на мне, как на дудке. Только мелодия была намного сложнее. Чистоту тона обеспечивали умелые длинные пальцы. А когда я оказался на грани оргазма, она наклонилась и тихо прошептала:

— Представь себе колесо… Крутящееся колесо с похожими на лопаточки крошечными резцами…

Все остальное время она сидела на мне, выгнувшись, подняв голову и закрыв глаза. Лоб, разгладившись от морщин (почти видимо), излучал свет, на шее висел медальон в виде ваджры — гималайского символа удара молнии (наверное, надела его после душа, потому что во время ужина его не было).

В комнате Тары не было электричества, но я нашел, что гораздо приятнее любоваться ее темным силуэтом на фоне стены слева, куда попадал свет луны из расположенного справа окна. В этом же окне я видел металлическую конструкцию другого недостроенного здания, но арматура казалась мне железным бамбуком толщиной с кулак и черным, как пень, контрастным рисунком на бледном фоне.

Готов поклясться всеми буддийскими письменами, что при помощи пальцев Тары я продержался целых сорок минут. А затем она, наверное, натешилась, потому что, если бы захотела, могла продолжать сколько угодно.

Затем презерватив наполнился, и мы лежали обнявшись. Я немного помолчал и сварливо пробормотал:

— Ведь ты не кончила.

Тара накрыла мою руку своей. Я хотел было освободиться, но, вспомнив о хороших манерах, не пошевелился.

— Я давно не испытываю оргазм, детектив. Мой партнер вернулся в Тибет, и китайцы бросили его в тюрьму.

Я проглотил застрявший в горле ком.

— Извини, сказал глупость.

— Он не был моим любовником. Он был моим партнером.

Я вздохнул.

— Что это значит?

— Хочешь убедить меня, что еще не догадался? Продолжаешь считать меня проституткой?

— О нет! — Я покачал головой. — Я начинаю понимать тибетцев. Проституция была бы слишком простым объяснением, слишком обыденным.

— Ты в самом деле сутенер по совместительству?

Я закашлялся и спросил:

— Ты йог? Занимаешься тантризмом?

— Конечно. Разве тебе не понравилось?

— Потрясающе! Но было бы приятно, если бы ты время от времени вспоминала обо мне.

Тара улыбнулась:

— Людям с западным образом мышления трудно понять, насколько безлико блаженство.

Следовательно, на ее взгляд, я выглядел вполне западным человеком? Несколько мгновений я обдумывал ее революционное мировосприятие, затем вернулся к земному.

— Так ты знаешь Тиецина?

Она нахмурилась.

— Почему ты спросил?

— Дисковая пила — она тебя выдала.

Тара легла на бок, а когда снова опрокинулась на спину, я услышал, что она смеется.

— Что смешного? Только не говори, что в Лхасе эти пилы идут по десятку на пени.

— Так и есть. Этот образ — центральный для нашей культуры, как автомобильные пробки в Бангкоке. — Она решила, будто выдала что-то очень мудрое, и расхохоталась так, что затряслись груди.

— Ты победила, — признался я. — Твои пилы ранят, но не наносят урона окружающей среде.

Тара кивнула, как умственно отсталый ребенок, который внезапно начинает понимать, что ему говорят.

Как старомодная, хорошо воспитанная хозяйка, она не позволила мне самому ловить такси, а когда нашла машину, настояла, что поедет со мной — убедиться, что я в целости и сохранности добрался до пансиона. На самом деле ей хотелось поговорить, сбросить с плеч груз ответственности за меня.

— Все дело в истории Тибета. Буддизм добрался до нас довольно поздно — примерно в восьмом столетии. Но реально вошел в силу только в одиннадцатом. Тибетцы были дикими людьми, существовавшими в самом враждебном человеку уголке земли. Выживали только самые сильные и храбрые мужчины и самые неунывающие, плодовитые женщины. Это были физически развитые, воинственные люди. Есть мясо был единственный способ остаться в живых — впрочем, как и сейчас. Поэтому в них накапливалось много сексуальной энергии. Мы не пошли по пути браминов и не подавляли ее, стоя на голове и питаясь травой. Надо было что-то предпринимать, чтобы направить эту энергию в верхние чакры. Таким образом у нас появилась Тантра, известная также как Ваджраяна.

Я подумал, что Тара хочет объяснить, кто она такая, но ошибся.

— Доктора Тиецина лично не знаю, но слышала о нем. Среди некоторых тибетцев он популярен, даже почитаем. Многим помогает, особенно недавно прибывшим беженцам. Дает деньги. Поговаривают, что он вроде крестного отца со связями в непальском правительстве. Еще говорят, что он возврат нашего атавистического прошлого. А кто-то утверждает, что он инкарнация Миларепы.[59]