– Я против, – сказал Брэй, глядя на листок бумаги, заполненный почти детским почерком. – Потому что мы знаем, кто они, зато мы ничего не знаем о других. Кто их потомки? Где они живут? Именно потому, что об оставшихся двоих ничего не известно и поиски могут сопровождаться сюрпризами, я полагаю, начать стоит как раз с них. Дэвид Уоверли и Джошуа Эпплетон IV скорее всего не имеют ничего общего с Матарезе.

– Почему ты так уверен? – спросил Талейников.

– Все, что мне известно, не свидетельствует об их связи с Матарезе. Они не имеют с Орденом ничего общего. Об Уоверли я знаю по досье, он легко идет на компромиссы, гибок, и по его характеру не похоже… он не подходит. А Эпплетон – либеральный реформатор, игнорирующий классовые различия, защитник рабочих и интеллектуалов. Он – нечто вроде сиятельного князя и благородного рыцаря, и многие в Америке прочат его в Белый дом на будущий год.

– Ну чем не резиденция для подельников Матарезе?

– Да глупо как-то, несерьезно… Он незауряден.

– Возможно, ты обладаешь умением внушать и убеждать. Согласен насчет обоих. Тогда начнем с двух других, то есть с Ленинграда и Рима.

– Семьдесят лет назад старый Гильом произнес: "Вы и ваши люди сделают то, что я уже не смогу". Интересно, что значит это "ваши"? Неужели потомки? Как-то слишком просто, – размышлял Брэй.

– Конечно не сложно. Но "ваши" может означать не "потомки", а наследники, избранные за определенные качества, входящие в Орден не по рождению, – заметил Талейников. – Но все же не забывай, что все они принадлежали к некогда могущественным кланам и семьям. А Уоверли и Эпплетон таковы и теперь. В этих кругах наследование по крови – традиция. И этот признак приоритетный. Им предстояло унаследовать землю, то есть земной шар. И старуха сказала, что в этом-то и состояла месть Гильома де Матарезе.

– Я помню об этом. Но старуха сказала также, что они – лишь исполнители, а управляет, руководит ими другой, чей ледяной голос словно жестокий ветер… Пастушок, кем он стал теперь, спустя столько лет?..

– Начнем все же с семей, – повторил Талейников. – Если его можно разыскать, то только через остальных.

– Ты сумеешь вернуться в Россию, в Ленинград?

– Запросто. Через Хельсинки. Это будет для меня трогательная поездка. В молодости я провел там почти три года, учился в Ленинградском университете. Там-то спецслужбы и разыскали меня.

– Не думаю, что тебя там ждут с распростертыми объятьями. – Скофилд снова вложил листок в своеобразную обложку и убрал его в карман. Затем достал небольшую записную книжку. – Когда будешь в Хельсинки, остановись в отеле "Тэвэстиан", и я свяжусь с тобой. Я скажу, кого тебе нужно будет разыскать там. Да, не забудь назвать свое имя по легенде, под которым ты там остановишься.

– Рудаков. Петр Рудаков, – сказал русский не задумываясь.

– Кто это?

– Виолончелист севастопольского симфонического оркестра. У меня есть его документы, мне они давно понадобились… для разнообразия.

– Надеюсь, никто не заставит тебя играть на виолончели.

– Не беспокойся, придирчивые критики уже сделали свое дело.

– Давай займемся кодом, – предложил Брэй, глядя на Антонию, которая премило беседовала с бастийским солдатом, подошедшим к ней. Она держалась неплохо, смеялась приветливо, но не нарушая дистанции, не обнадеживая домогателя. Она была не лишена элегантности. По взглядам солдата на девушку Скофилд понял, что парень не помышляет о дальнейшем развитии отношений.

– Как ты думаешь, что может произойти? – спросил Талейников, глядя на Брэя.

– Я буду знать это в течение ближайших сорока восьми часов, – коротко ответил Скофилд.

Траулер подошел к итальянскому берегу. Зимнее море было яростным и штормило, судно плохо справлялось с течением, поэтому плавание длилось около семнадцати часов. Путешествие это означало для Скофилда не только начало охоты за потомками семьи Скоцци. В ожидании лодки Скофилд сумел расположить девушку к достаточно откровенному разговору, ибо у него появились время и возможность поближе узнать Антонию Граве – такова была ее фамилия, поскольку ее отцом оказался француз, сержант-артиллерист, попавший на Корсику во время Второй мировой войны.

– Так что, видите, – сказала она, – уроки французского стоили не дорого, но и пригодились лишь для того, чтобы злить папочку, который так и не научился изъясняться с моей матерью-итальянкой.

Антония все еще продолжала вспоминать, что случилось с бабушкой, но все же чувствовала себя уже куда лучше. Она начала смеяться и иногда не могла остановиться, просто хохотала, словно смех снимал ее напряжение. Сидя рядом с Антонией, Скофилд не мог поверить, что эта девушка, в бриджах цвета хаки и свободном грубом жакете, еще недавно храбро вступила в диалог с ними там на холмах, держала их под прицелом и отдавала команды.

Он рискнул спросить ее, где она научилась обращаться с обрезом.

– Я прошла через определенный период в жизни, думаю, как и мы все, – когда нам кажется, что социальные реформы возможны только благодаря агрессивной активности. Эти маньяки из "Бригады Россо" знали, чем нас завлечь.

– Бригады? Ты что, была в "Красных бригадах"? Бог мой!

Она кивнула.

– Я провела несколько недель в лагерях неподалеку от Медичины. Там нас учили стрелять, брать препятствия, провозить контрабанду. Правда, особыми успехами я не отличалась. И вот однажды на боевых учениях погиб один парнишка-студент. Как выразились отцы-командиры, в результате несчастного случая в ходе учений. Какие там учения? Мы же не были военными. Просто молодые ребята с ножами и ружьями. Он умер у меня на руках. Я едва знала его, но лицо его перед смертью, с широко раскрытыми испуганными глазами, я не могу забыть до сих пор… Я сбежала оттуда в Болонью. А теперь ответьте мне, мы решили с вами наш вопрос?

– Какой вопрос?

– Куда мне идти. Вы и русский сказали, что мне следует доверять вам обоим, делать так, как вы говорите, покинуть Корсику и не возражать. Что ж, синьор. Мы покинули Корсику, и я верила вам: я не убежала.

– А почему?

Антония помолчала, затем ответила:

– Страх. Это вам знакомо? Вы не обычные люди. Вы так рассудительны, но вы движетесь слишком быстро для рассудительных мужчин. И не пошли вместе. И мне кажется, что вы те люди, которые идеально отвечают требованиям тех одержимых из "Красных бригад". Вы пугаете меня.

– И это остановило тебя?

– Русский хотел меня убить, он следил за мной пристально и выстрелил бы в ту же секунду, когда ему показалось, что я собираюсь сбежать.

– На самом деле он не хотел убивать тебя и не собирается. Ты была в полной безопасности.

– А сейчас я тоже в безопасности? Возьмите с меня слово о том, что я ничего никому не скажу, и отпустите меня!

– Куда?

– В Болонью. Я всегда могу получить там работу.

– Чем ты будешь заниматься?

– Да так, ничего особенного. Меня периодически нанимают разные исследователи. Я подбираю для них необходимые данные статистики, а затем эти профессора университетов пишут по моим данным книги и статьи.

– Значит, ты тоже исследователь? – Брэй усмехнулся про себя. – Стало быть, ты аккуратна?

– Что это значит – быть аккуратной? Факты есть факты. Так вы отпустите меня в Болонью?

– И твоя работа тебе не надоедает?

– Эта работа мне нравится! Работаю, когда захочу, и остается еще масса свободного времени.

– Да ты просто свободный художник, к тому же с собственным бизнесом. Как при капитализме.

– Вы меня с ума сведете. Все задаете вопросы, но не отвечаете на мои.

– О, прости! Это у меня азарт оккупанта. А какой был твой вопрос?

– Отпустите вы меня или нет? Возьмете ли с меня слово? Поверите ли мне? Или я должна ждать и ловить момент, когда вы потеряете бдительность, чтобы сбежать?

– Я бы не стал этого делать на твоем месте, – посоветовал Скофилд. – Послушай, ты ведь честный человек. Я не много таких встречал. Минуту назад ты сказала, что не сбежала, потому что боялась нас, а не потому, что доверяешь нам. Это честно. Ты провела нас в Бастию. Так будь и сейчас честна со мной. Как твердо твое слово, насколько оно может быть твердым, я хочу сказать, после того, что ты узнала и увидела в Порто-Веккьо?