— Я не могу что-либо сказать по этому поводу, пока не поговорю с Верой. На твоем месте я не стал бы слишком завышать ставки, — ответил Грейг, когда они вылезли из фургона.

Продавцы книг выглядели так, словно готовились ко сну.

— Это мой тесть, — представил Грейга Бенедикт. Казалось, Бенедикт не особенно нравился хозяевам. Они прошли внутрь книжного магазина, и Бенедикт щелкнул замками, открывая микрокомпьютер, контролировавший всю систему сигнализации.

— Я думаю, это именно то, что вы сломали, — объяснил он и стал показывать с преувеличенным терпением. Выходя из магазина, он остановился напротив книжного шкафа. — О, вам нужно исправить это? Я сделаю это для вас, — сказал он с нескрываемым раздражением.

— Бизнес есть бизнес, — сказал он, как только завел мотор фургона. — Но я желал бы не делать никакой работы для таких людей, как они. Ты видел, что они поставили туда, где должен быть алтарь? Стол, забитый книгами о суевериях. Ты не находишь здесь некоторое несоответствие?

Грейг уклончиво пробормотал что-то и Бенедикт направил машину обратно к отелю. Женщины уже ушли.

— Запомни, что я просил денег не только для себя, — сказал Бенедикт по пути к дому. Туман стелился вдоль пустынной главной улицы, освещаемой светом фар.

Вера уже давно спала. Грейг подумал о том, что ему нужно было поговорить с ней, и почувствовал необъяснимое одиночество. Он улегся рядом с ней, ощущая боль во всех костях, и попытался уснуть, пока ломота в них не помешала этому. Колющая боль в левой икре заставила его проснуться, задыхаясь от боли. Погружение в сон напоминало падение в заброшенную шахту — падение, которые всегда присутствовало в его детских сновидениях, когда он слишком нервничал. Он стал вглядываться в темноту комнаты, когда лунный луч слегка тронул занавески. Он закрыл глаза и поплыл по волнам сна, пока собственные видения не потревожили его.

Там в отеле он мимоходом подумал, что посетители не просто знали друг друга. У него сохранилось чувство, что они все знали нечто, чего не знал он, и ждали это нечто.

— Во что это мы сейчас чуть не врезались, мистер Глум?

— Да в какого-то придурка, стоявшего на тротуаре, мистер Деспонденси.

— Должно быть, мы промахнулись, если он все еще стоит там. Однако, разрази меня гром, что он сейчас делает?

— Барабанит по багажнику машины, словно мы не должны были его заметить. Постойте-ка, да он его открыл!

— Эй, эй, что за дела? Убери свои лапы от моей машины, а не то у тебя будут неприятности с законом.

Слишком поздно Джасти понял, что не должен был начинать эту импровизацию, потому что в голову никак не лезла кульминационная фраза.

— Со мной действительно что-то случилось сегодня в Шеффилде, но не говорите ничего, хорошо? — сказал он, пытаясь придать своему голосу нормальное звучание. То, что он услышал в наушниках, которые ему дали, так не похоже было на обычное звучание его голоса: слишком высоко и чересчур эмоционально, а также местный выговор, который казался гораздо заметнее, чем было допустимо. Он мог видеть отражение своего лица в окне студии, за которым мелькало терпеливое и бесстрастное лицо его продюсера; волосы Джасти встали торчком над вспотевшим лбом, а рот стал чуточку шире его плоского носа. Джасти округлил рот, превратив его в восклицательный знак, и тут продюсер в первый раз за все время рассмеялся. Но это не было телевизионной передачей: Джасти пробовался на радио. Самое главное, что он должен был делать, — уметь говорить, поддерживать разговор.

Он понял, что не должен был так быстро разыгрывать эту сцену между Глумом и Деспонденси. Он должен был рассказать сначала об инциденте с машиной со всеми подробностями — как кто-то шлепал руками по багажнику, а водитель обвинил его в попытке ограбления, — потом мог свободно перейти к истории с банком. Рассказчик не был убежден, что подпись на выписанном ему чеке на получение наличности была на самом деле его, и когда он снова подписался, она еще меньше стала походить на подпись в его чековой книжке. Вот и фотография в его членском билете, она уставилась на него, словно он купил ее в магазинчике розыгрышей. До сих пор это был просто обычный день, но он упустил свой шанс воспользоваться этим. Все, что он смог бы сделать, — это перейти к другому сюжету, который, как он полагал, мог бы спасти представление от провала.

— Как я люблю тебя? Дай мне перечислить способы, — начал он и уже больше не смог вынести звуки своего искаженного голоса. Он сорвал наушники, оставив их висеть на краю стола.

— Раз… Два… Два с половиной по воскресеньям… Четыре, если ты считаешь, сколько раз я сталкивался со старыми проблемами… Пять, когда у меня…

Он все еще слышал свой иной голос, пищащий в наушниках как мышь у его бедер. Он почувствовал, что слишком измучен для смеха, а еще почувствовал улыбку продюсера.

— Не говорите больше ничего, хорошо? — сказал Джасти, надеясь, что хоть в этот раз тот поймет, что это была его ключевая фраза, и очень удивился, когда увидел палец продюсера, рисующий круги в воздухе. Когда же продюсер провел пальцем по горлу, изобразив петлю, Джасти сказал:

— Спасибо, — и, оступившись и сбросив наушники на пол, зацепился за кабель и стал рвать на себя дверь, прежде чем понял, что пытается открыть ее в противоположную сторону. Он еще продолжал бороться с дверью, когда услышал слова продюсера:

— Согласитесь, что эта пленка не заслуживает внимания, а теперь, не могли бы вы оставить меня на время…

— Ему нужна подходящая аудитория, Энтони, — сказал его коллега, который и пригласил Джасти в радиостудию.

— Ты хочешь, Стив, чтобы я отлавливал его на улице?

— Нет, но я хотел бы, чтобы ты послушал его на его собственной площадке. Ты был одним из тех немногих, кто говорил, что мы должны пользоваться любой возможностью для привлечения местных талантов.

Стив повернулся к Джасти, который стоял, потирая лоб.

— Когда ты в следующий раз будешь выступать в том пабе, где я тебя тогда увидел?

— В «Одноруком солдате»? В этот четверг.

— Как бы то ни было, Энтони, мы все равно должны будем съездить в Манчестер на этой неделе. Ну же, поверь мне! Мы остановимся ненадолго, чтобы посмотреть Джасти, на обратном пути. И если ты по-прежнему так и не увидишь в нем того, что заметил я, за мной обед.

— Я хочу, чтобы ты знал. Ко времени, когда нынешняя аудитория перестанет существовать, изменив свои запросы, мне надо хорошенько подготовиться к тому, чтобы дать ей по носу следующим клоуном, которого я протолкну.

— Слышишь, Джасти? Он уже шутит, а значит еще не теряет надежду. — Стив взял Джасти под локоть. — Я знаю, ты не подведешь меня.

Он не подведет, поклялся Джасти самому себе, когда автобус отошел от Шеффилда. Желтоватые углубления шахт изранили все склоны; водохранилище, словно кусок облачного неба, простиралось до самого горизонта, скрываясь от взора в тех местах, где автобус начинал карабкаться вверх. Нынешний четверг мог изменить всю его жизнь. Теперь он будет не просто почтальоном Мунвэла и приманкой для клиентов пивной; он будет человеком, чьи скрытые способности окажутся замечены. Он заслужит характеристику, данную ему Фэб Вейнрайт.

Автобус высадил его на самом краю соснового бора. Он пошел сквозь зеленое безмолвие, стараясь по пути изменять свои репризы, когда находил это нужным:

— Чай в чайнике, мистер Глум! — Чертовски подходящее место для чая, мистер Деспонденси!

Они заключали в себе северную непреклонность во всех ее худших проявлениях. Их поведение и поступки не были такой уж пародией, так как предполагалось, что по ходу «действа» слушатели пивной должны были находить в них знакомые черты.

Резкий ветер встретил его, как только он вышел из зеленой чащи. Над ним простирались горные кручи, с высоты которых город производил впечатление обугленной местности на фоне перистого, пестрого неба.

— Не пропустите «Подарок Джасти» в «Одноруком солдате»! — объявил он, словно трубя себе в фанфары, когда добрался наконец до скалистого гребня. — Но ничего не говорите, хорошо?..