– Если захотите отдохнуть от Эндрю, можете приводить его к нам в любое время, – сказал Джереми небрежным тоном, давая понять, что вечер окончен. Он так же сильно хотел уйти отсюда, как и она. Джеральдина взяла его за руку, и они вышли в бархатистые сумерки.

Как только они вышли из калитки Биванов, Джереми пробормотал:

– Никогда не угадаешь, что он хотел мне показать.

Джеральдина с трудом сдерживала смех:

– Неужели вибратор?

– Именно. И огромную кровать. И намекал на игру, в которую мы могли бы вместе сыграть. Кажется, я догадываюсь, кто оказался бы призом.

– Это лишний раз показывает, что происходит за закрытой дверью.

– Я бы предпочел этого не знать. Хочешь прогуляться? Эддингс так поздно уже не придет. А если и придет, то пусть помучается для разнообразия. Я хочу тебе кое-что прочитать.

Они часто читали друг другу по вечерам. Она не осознавала, какое напряжение у нее вызвал визит к Биванам, пока не ступила на вересковую пустошь над городом. Холодный ветер налетел на нее из темноты. Более высокие склоны начали обретать очертания на фоне черного неба – обретать очертания, потому что в поле зрения появилось что-то еще, ненадежный белый выступ над хребтом, за которым находилась пещера. Она пыталась сохранить самообладание, хотя белый ободок казался слишком большим, а его очертания дрожали. Конечно, это была всего лишь луна, которая казалась больше из-за тумана. Она держала Джереми за руку и стояла на месте, пока дымка не рассеялась, и на ясном небе появилась луна. Вот как сильно Биваны действовали ей на нервы: даже неполная луна над пещерой стала причиной необъяснимой тревоги.

– Еще один звонок, – пообещала Хейзел родителям, листая лежавшую у нее на коленях телефонную книгу в поисках имени, которое она еще не отметила. Она набрала номер и произнесла официальным тоном: – Мистер Флетчер? Меня зовут Хейзел Эддингс, и я звоню вам от имени «Пикс Секьюрити». Вы уверены, что в ваш дом никогда не заберется грабитель?

– А вот и Бенедикт, – резко сказала ее мать, Вера, но слишком поздно, чтобы прервать звонок.

Муж Хейзел просунул свое лицо с заостренным подбородком в дверь комнаты:

– Не буду тебе мешать, – крикнул он, пытаясь поправить манжеты и галстук-бабочку одновременно.

– У тебя точно не получится, – упрекнула его Вера. – Давай я помогу.

Она пошла за ним в прихожую, поэтому только Крейг увидел, как Хейзел с оскорбленным видом отвернулась от телефона.

– Совсем необязательно употреблять такие выражения, – пробормотала она и уронила трубку на рычаг, словно ей стало противно держать ее в руке.

– Что он сказал, золотце? – спросил Крейг. От уязвимости дочери у него сжималось сердце, как пятнадцать лет назад, когда она впервые надела вечернее платье. Но она моргнула и улыбнулась, словно ничего не произошло.

– Все в порядке, папочка, – сказала она и вышла в прихожую.

В таком платье она еще больше походила на свою мать. Черные волосы, убранные в высокую прическу над длинной белой шеей, подчеркивали ее карие глаза и тонкие кости, как у Веры. Крейг взял Веру под руку, и почувствовал, что она слышала окончание телефонного разговора, но решил, что лучше сейчас ничего не комментировать. Бенедикт открыл входную дверь и подождал, пока все не выйдут, чтобы включить сигнализацию.

– Возможно, мне придется уйти по делам после ужина, – сказал он. – Если хочешь, Крейг, можешь пойти со мной.

Эддингсы жили на вересковой пустоши, недалеко от Мунвелла, в коттедже с голубыми ставнями и побеленными стенами. Первые несколько сотен ярдов по направлению к городу не были освещены, и Крейг крепко держал Веру за руку. Он поскользнулся на листе, прилипшем к дороге под дождем, и почувствовал, что его заносит в темноту.

Первые фонари появились у церкви. Свет растягивал тени ив, роняя их на бугристое кладбище, полное надгробий, а на церковной стене отпечаталась тень дуба. Крейг увидел, что маленькое крыльцо, увенчанное остроконечным козырьком, освещено.

– Я возьму бюллетень, – сказал Бенедикт. – А вы можете зайти внутрь, если хотите.

Небольшие размытые горгульи высовывали головы из толстых стен под высокой покатой крышей. Свет струился на сверкающую траву через высокие узкие арочные окна, каждое из которых украшал витраж с тремя фигурами, расположенными так тесно, что они почти сливались в одну – действительно, в детстве Крейг думал, что это трехголовое чудовище. Это воспоминание заставило его неожиданно почувствовать себя ребенком, и он последовал за Верой в церковь.

Под остроконечными сводчатыми арками неф казался спокойным и приветливым. Неверующим тоже рады, думал он, пока Вера листала книгу посетителей.

– Жаль, что сюда ходит не так много людей. Это красивая церковь. Хотя в этом году прихожан стало больше, – сказала она и охнула. – О боже.

Хейзел взглянула через плечо матери и вскрикнула от отвращения. Кто-то нацарапал «Валите отсюда» поперек страницы, полной подписей, датированных тем же месяцем. Прежде чем Крейг успел что-либо сказать, Хейзел воскликнула:

– Вот что происходит, когда люди перестают верить. Они ничего не уважают, даже Бога.

– Полагаю, Бог простит их, миссис Эддингс, – сказал священник, появившийся из-за высокой дубовой кафедры. Это был приземистый мужчина с пивным брюшком, жизнерадостным красным лицом и растрепанными волосами. – Меня больше волнует, что вас это оскорбляет. Думаю, это и есть грех.

Хейзел открыла рот от удивления и уставилась на него.

– То есть, по-вашему, оскорбление Господа грехом не является?

– Не уверен, что автор этой идиотской надписи думал о Боге. Скорее, он хотел шокировать тех, кто ее прочитает. В конце концов, эта церковь стоит здесь уже без малого восемьсот лет, а ее фундамент и того дольше. Вы же чувствуете это, правда? А для Бога эти несколько столетий длились меньше секунды. Только подумайте, насколько незначительна подобная детская выходка.

– Вы уверены, что у вас есть право говорить за Бога?

– Видите ли, это входит в мои обязанности. И я действительно верю в то, что Бог прощает прегрешения. Да и вы сами можете здесь это почувствовать. – Он повернулся к Крейгу и Вере. – Вы родители миссис Эддингс, не так ли? Правда ли, что вы хотите присоединиться к моему приходу?

– Простите, – вмешалась Хейзел. – Отец О’Коннелл, познакомьтесь, Крейг и Вера Уайлд.

Крейг пожал руку священника. Она была теплой и сильной.

– Мы можем переехать в Мунвелл, когда выйдем на пенсию… Или откроем здесь юридическую практику. Но должен признаться… – сказал он, шокированный собственным смущением, – мы не часто ходим в церковь.

– Если часто ходите в паб, меня там тоже можно встретить. Вы же родились в Мунвелле, правда? Вы когда-нибудь украшали пещеру? Здесь по-прежнему делают панно из цветов. Я считаю, что подобная традиция укрепляет церковь.

– Я была бы счастлива, если бы ты познакомился с отцом О’Коннелом поближе, – Хейзел понизила голос, словно не хотела бы, чтобы Крейг ее услышал. – Ведь ты не молодеешь.

На улице Крейг сказал:

– Мне нравится ваш священник. Во всяком случае, он не занимается насаждением религии.

– Может, зря, – посетовал Бенедикт. – Нет ничего плохого в том, чтобы проявлять агрессию во имя Господа. Он потерял много своих прихожан, когда высказался против ракетных баз. Словно не понимает, что страх перед оружием возвращает людей к Богу. Теперь, когда одна военная база совсем рядом с Мунвеллом, местным нужен сильный лидер, а не священник, вставляющий в церковные проповеди подобную ерунду. Я считаю, что он мог бы вернуть весь наш город в лоно церкви, если бы не был таким мягкотелым. Поэтому у нас выросла преступность. Люди не отстаивают правильные вещи. Впрочем, не удивительно, когда даже священник боится это делать.

– И все же, ты помогаешь предотвратить преступления, – сказал Крейг, намекая, что Бенедикту есть за что благодарить высокий уровень преступности. – И как идет бизнес после переименования компании?