— Даже кто? — Грейг почувствовал, что его грудную клетку стало буквально распирать от нарастающего гнева. — Даже такие порочные как мы, хотел ты сказать? Возможно, сейчас ты понял, почему нам будет неуютно в этом городе.

— О, папочка, ты же знаешь, что вы оба желанны в этом доме, — взмолилась Гизел, но Бенедикт прервал ее:

— Ты никогда не говорил, что тебе не нравились мои методы ведения дел.

— Не очень уверен, что тебе понравится то, что я скажу. Я тебе скажу об одной вещи, которая нам не нравится, а именно то, как ты используешь Гизел для того, чтобы докучать и нервировать клиентов. Мы слышали оскорбления, которыми они награждали ее, и нет ничего удивительного, что идя таким путем, заставляя ее играть на страхах людей, тебе плохо удается продавать свою чертову сигнализацию.

— Я никогда не делала таких вещей, папочка, нет. Просто это моя обязанность помогать!

— Ради бога, Гизел, с каких это пор ты стала такой самодовольной? — воскликнул Грейг и заскрежетал зубами, словно он хотел бы удержать во рту то, что у него вырвалось. — Мне жаль, я не хотел этого говорить. Это все из-за выпитого.

— Я прощаю тебя…

Грейг сильнее заскрежетал зубами:

— В чем дело? — мягко спросил Бенедикт. — Она сказала, что прощает тебя…

— Потому, что ее дружок Мэнн велит это ей, не правда ли, дорогая? Вы прощаете меня, потому что это ваш долг, Гизел, не так ли? Ни во что уже не ставится то, что я люблю тебя или твоя любовь ко мне, или что-то другое, что-то реальное. — Он переключился на Бенедикта. — Я скажу тебе, что не так, что фальшиво в твоем всепрощении: оно подавляет чувства, которые бы ты испытывал, если бы был честен сам с собой. Я думал, что религия предполагает принесение мира, и это то, что я принимаю от нее в своем возрасте, но если бы я очень долго жил среди вашего всепрощенчества, я бы сошел с ума или заработал язву. А теперь, если вы меня извините, я очень устал и сказал уже слишком много. — Тем не менее он задержался в дверях. — Если уж тебя так заботят проблемы твоего бизнеса, Бенедикт, я полагаю, что тебе необходимо доверить Богу решать их…

Он с трудом поднялся наверх в ванную комнату и плеснул воды на лицо. Потом он посмотрел на себя в зеркало, когда чистил зубы. Когда Грейг вошел в спальню с двуспальной складной кроватью, Вера ждала его там:

— Я сказала им, что мы уезжаем утром, — проговорила она почти шепотом. — Мы ведь оставляем Мунвэл, верно? Я все равно уже не смогла бы это больше выносить.

Но когда она вернулась из ванной, погасила свет и улеглась в шаткую кровать, ее голос стал более неуверенным:

— Я надеюсь, что он не помешает ей приезжать к нам в гости, хотя бы изредка, — пробормотала она. — Она пока что наша Гизел, как бы она там ни изменилась. Я все равно все еще хочу ее видеть. Черт бы побрал этот возраст, не позволяющий нам следовать по дороге, по которой мы шли раньше.

Когда она наконец уснула, Грейг долго лежал на кровати и думал о том, что она сказала. Почему он не смог держать себя в руках там внизу, пытаясь вместо этого обострить конфликт, что в результате не привело ни к чему хорошему? Мысли о Гудвине Мэнне и о последствиях его деяний приводили его в бешенство, раздражали его. Особенно бесила его мысль о той женщине, которая заняла сцену после изгнания Джасти. Юмор тоже был ловко рассчитанной техникой, которую они обычно использовали, как, впрочем, и их религиозные имитации всех форм популярных песен. Как могла Гизел быть завербованной в ряды их сторонников? В чем они с Верой допустили ошибку, где были неправы по отношению к дочери?

Он почувствовал себя беспомощным и беззащитным. Возможно, он и был таким, потому что постоянно видел себя именно беззащитным и слабым в своих снах. Теперь, засыпая, он увидел себя далеко-далеко в своем детстве, делающим с вызовом такие вещи, которые он даже и не хотел делать. Во сне он лез вниз по веревке в заброшенную шахту над Мунвэлом. Тогда он знал, что могло случиться, поэтому стал усиленно работать руками, чтобы вылезти наружу из темноты, пока у него был такой шанс. Ему почти удалось приостановить свой спуск, вцепившись в веревку ногами и руками, когда ослаб узел, который крепил веревку к утесу наверху.

Он падал недолго. Его так ударило о неровный камень, что у него захватило дух и он на миг потерял сознание. На краю шахты показалось испуганное лицо его друга, словно на него смотрели с другой стороны микроскопа, который закричал, что поспешит за помощью, и Грейг остался лежать внизу, помятый и бездыханный, глубоко во тьме, которая, казалось, собиралась словно грязь у него в легких. Он не мог дышать, так как знал, что за этим последует, и теперь он чувствовал, что это приближается: что-то такое, что должно было затянуть его во тьму, пока он не мог ползти и все члены его были скованы болью. Его голова беспомощно болталась в густеющей тьме. Теперь это было уже около него, его плечи были раздавлены так, что он не мог двигаться, и что бы ни тянуло его вниз, оно достигло его головы… Он проснулся, задыхаясь от недостатка воздуха, так как зарылся лицом в подушку.

По крайней мере, это заглушило крик. Потом он сел на кровати, пытаясь стряхнуть с себя ночной кошмар. Конечно, ничего столь плохого с ним не случилось, он был спасен как раз перед тем, как это могло произойти. В любом случае, это и не могло с ним случиться, он был всего-навсего пугливым ребенком. Ему должно было это присниться из-за той песни, которую он услышал в пивной, хотя он не мог вспомнить, чтобы раньше он слышал эту песню. Он встал, поеживаясь от холода, и затопал босыми ногами к окну, чтобы вид за окном помог ему придти в себя после кошмарного сна.

Он откинул одну из занавесок так, чтобы лунный свет не попал на кровать Веры. Повернувшись обратно к окну, он обнаружил причину странных колебаний лунного света на ковре. Он поднял глаза, а потом вытянул шею, стукнувшись лбом об оконное стекло. Пустошь была в огне.

Но как огонь мог быть таким белым? В первый момент он подумал, что это был туман или газ, не учтя, что это двигалось ни как туман, ни как газ. Край пустоши выглядел более обугленным, чем всегда, и яркое пламя плясало по камням, на вереске и на траве. Потом пламя стало краснеть и подскочило выше, и Грейг отшатнулся от окна, намереваясь поднять тревогу. В этот момент он услышал сирену пожарной машины, которая мчалась по направлению к пустоши. Грейг смотрел до тех пор, пока край пустоши опять не успокоился и не было видно ни намека на дымок под остатками луны. После этого он отправился спать.

Утром он узнал, что кто-то устроил там пожар. Огонь настиг стадо овец из-за шатров и палаток, в результате чего пострадали два обитателя общины Мэнна. Несколько животных бросилось прямо в пещеру, на краю которой Мэнн устраивал свои сборища. Бенедикт перечислял все происшедшее таким тоном, словно подразумевал, что Грейг и Вера тоже каким-то образом приложили к этому руку. Кроме этого, он говорил немного, когда вез их обратно в Шеффилд, а Грейг так и не избавился от чувства, что они не должны были покидать Мунвэл, хотя теперь было уже поздно. Он вспомнил как сначала выглядел огонь — белый как пепел, белый как луна.

Родительское собрание теперь, как никогда, напоминало урок для взрослых, но особо это никого не волновало. Когда Диана вошла в актовый зал вслед за отцом Салли, миссис Скрэг заметила:

— Теперь, я полагаю, мы можем начинать, — словно Диана должна была меньше времени проводить с родителями, обсуждая их детей. Диана заняла свое место за столом, который стоял на сцене, и миссис Скрэг шлепнула по стулу ладонью руки, распространив приглушенное эхо в переполненном зале:

— Я надеюсь, все вы знаете, что случилось у пещеры, — загремела она.

Возможно, она и не хотела, чтобы ее голос звучал обвиняюще, однако некоторые из присутствующих отвели от нее взгляды.

— Я не знаю имен этих террористов и вандалов, которые в своей бессердечности опустились до жестокости по отношению к бессловесным животным, но советую им держаться подальше от моего мужа и меня, ибо мы знаем, чего они заслуживают. И им лучше бы понять, что надо совершить гораздо больше, чем просто поджог пустоши, чтобы выгнать Гудвина Мэнна, чтобы вычеркнуть его из наших жизней.