Запись в каталоге была сделана под литерой «Л» — Лютударум. Книга оказалась безымянным памфлетом в зеленой обложке. Это была работа о свинцовом руднике позднеамериканского периода. Автор изобразил местоположение рудника на карте-схеме, отметив и город Лютударум, в расположении которого Диана безошибочно узнала Мунвэл. Имя автора было Натаниэль Нидэм.

— Я должна была вспомнить о нем, — сказала Диана Нику после ужина в китайском квартале. — Он живет как раз на пустошах. Если кто-нибудь, кроме Мэнна, и знает о тайне пещеры, то это наверняка должен быть он.

— Допустим, что это и означает какую-то тайну, к которой он тоже, как и Мэнн, имеет отношение. Однако тебе не кажется, что все это чертовски отдает фрейдизмом: вся эта идея о глубине, тьме и дьяволе во тьме?

Ее мимолетная улыбка вдруг исчезла с лица:

— Я думаю, все это намного серьезней и больше, чем простой фрейдизм. Хотя, конечно, ходит предостаточно всяких историй о самой пещере.

— Пока нам все-таки ничего не известно о Мэнне, кроме того, что настоящее имя отца было Мэннпайл, и я никого не собираюсь обвинять за искажение этого факта. Боюсь, он никогда никому не расскажет всей правды о своем прошлом.

— Все-таки, скажи мне, почему у тебя тогда возникли проблемы с газетой?

— Тебе что-нибудь говорит название радио «Свобода»? Думаю, что нет, так как в твоем районе ее программы обычно заглушаются передачами евангелисткой станции. Это пиратская станция, где я обычно выходил в эфир, говоря о вещах, которые газеты никогда не разрешили бы мне опубликовать на своих страницах. Когда я вернулся из вашего города, выяснилось, что я недостаточно хорошо замаскировал свой голос, так что мой издатель догадался, кто вел передачи на той радиостанции под псевдонимом…

— О, черт!

— Он подошел к этому довольно серьезно. Могу даже сказать тебе, что мне еще очень повезло, что я до сих пор работаю в газете. А потом женщина, которая руководит станцией, сказала, что если мне так дорога правда, я должен сообщить в передаче, кто я, и работать исключительно для станции. Это стало концом в общем-то неплохих отношений и возможно шансом как-то помочь тебе. И не забывай, я обещал тебе подыскать подходящую работу.

— Я ловлю тебя на слове, да? Я должна была давно покинуть Мунвэл. Тем более, что с тех пор, как мои родители покинули этот город, они, казалось, и не стремились сюда возвращаться.

Он, казалось, был смущен ее внезапной горечью в голосе:

— Неужели все так плохо?

— Ник, когда я начала преподавать в той школе, дети сначала ужасно боялись меня, потому что они думали, что я похожа на других учителей оттуда. Это плохо?

— Ну а потом, когда они поняли, что ты не такая страшная, я представляю, как они стали отбиваться от рук.

— Конечно, тогда они поняли, что я не собираюсь бить их или отправлять к директору на «исправительную» порку розгами. В Нью-Йорке мы никогда не секли детей розгами и нам не нужно делать это здесь. Это чертовски достает меня, когда я слышу от многих родителей, что такие меры не могут принести никакого вреда ребенку. Мне кажется, многие люди забыли, каково было им после этого, когда они еще сами были детьми и учились в подобных школах. Иначе они ни за что не послали бы туда своих детей. А они до сих пор боятся прослыть смутьянами, даже сейчас, когда они давно уже выросли и сами стали родителями.

— На этом страхе и играет Мэнн.

— Это еще одна вещь, которая меня беспокоит. Мои дети никогда не скажут, что они верят в те страшные сказки, которые он рассказывает, в то время как они не верят в них. Но я боюсь, что он и его последователи могут истолковать это по-новому и понесут всякую чушь о том, что дети выступают против Мэнна и его братства.

Ник глубоко вздохнул и поднялся со своего места:

— Я не могу больше вести радиопередачи, но еще могу передавать на радио «Свобода» свои истории. Давай я позвоню сейчас Джулии.

Он вернулся с разочарованным видом:

— Я не смог дозвониться. Я попробую позвонить еще раз через несколько минут. Джулия сможет взять интервью у тебя.

— Ешь, а то твоя еда совсем остынет. Ник, я думаю, было бы лучше, если бы я не выходила в эфир. Мы оба знаем, что я действительно должна сделать.

— Мы знаем? — с сомнением сказал Ник.

— Конечно. Я должна вернуться в школу, подписать эту чертову бумагу, чтобы иметь наконец возможность присматривать за своими детьми, оберегать их.

Сказанное еще больше укрепило ее в принятом решении, заставило испытывать тоже самое чувство, как и в ту ночь, когда она была разбужена отблесками огней самолета. В этот раз она не может подвести их, пообещала она самой себе. После ужина Ник предложил выпить кофе у него в квартире, но она боялась, что туман, опускающийся на дорогу, ведущую к Мунвэлу, помешает ей вернуться обратно. Она знала почти наверняка, что если бы пошла с Ником, это наверняка закончилось бы тем, что она провела бы с ним ночь. В других обстоятельствах она пожелала бы этого также сильно, как, похоже, желал и он.

Она выехала из Манчестера на темную дорогу. Облака нависали над Мунвэлом, делая ночные краски еще более темными. Она напомнила себе, что должна избавиться от чувства боязни темноты и тяжести по мере приближения к городу. Должно быть, проведенный день утомил ее. Из-за этого ей казалось, что луна на небе не появляется слишком долго, и мерещилось какое-то размытое движение где-то там, в облаках над пещерой. Вернувшись домой, она почти сразу же отправилась спать, чтобы как следует отдохнуть и быть готовой к встрече со Скрэгами на следующее утро.

Миссис Скрэг стояла у калитки забора, окружающего школьный двор, и так посмотрела на Диану, словно та не имела права даже переступать через школьный порог. Некоторые из родителей были рады снова увидеть ее, не говоря уж о детях. Она должна была подписать документ. Николас Никлеби должен был бы быть в кабинете мистера Скрэга, однако судьбе было угодно распорядиться по-своему, и жизнь продолжалась своим обычным несчастливым для нее путем. Она поспешила в школу и постучалась в кабинет мистера Скрэга.

Директор тупо уставился на нее.

— Я очень сожалею, что слишком поторопилась, когда вы попросили меня подписать ту памятку, — начала она, пытаясь улыбнуться. — Я подпишу это сейчас, если можно.

— Я рад, что вы вняли голосу своей совести. Я надеюсь, вы поняли, что дело стоит того. — Он начал шелестеть бумажками на столе. — Что касается вашей работы, то боюсь, что вы слишком поздно изменили свое мнение. Дело в том, что ваша должность уже занята двумя преподавателями из числа наших новых друзей, которые даже отказались от платы за свой труд…

Голова у Эндрю раскалывалась от боли, а нос и глаза были забиты и переполнены слезами:

— Но ты же говорила, что я мог бы последний год… — захныкал он. — Говорила, что это было бы хорошо для меня. Вы оба говорили это…

— Значит, мы ошибались. — Его мать протянула руку за бельевой прищепкой в холщовый мешок с вышитой на нем маленькой девочкой, держащей в своих ручках пригоршню бельевых зажимок. Мешок лежал в корзине, которую держал Эндрю. — Я сказала: «Нет», — и давай больше не будем возвращаться к этому разговору. Это мое последнее слово.

— Но это будет в церкви. Отец О'Коннел не возражает.

— Есть много таких вещей, против которых он не возражает, когда ему полагается быть человеком Господа. Ты не приблизишься больше к церкви без меня или твоего отца, ты слышал, что я сказала? И ты не должен иметь что-нибудь общее с Миссис Вейнрайт или с церемонией украшения пещеры, ты вообще не должен общаться с этой женщиной.

— Но ведь ты же обещала, что вы с папой придете посмотреть на мою работу в этом году!

— Я ошибалась, неужели ты не можешь этого понять? Господь послал Гудвина Мэнна указать нам, где мы поступали неправильно. Дай мне корзину сюда, если ты продолжаешь быть таким тупицей. Я возьму прищепки сама.

Когда она схватила корзину, то выпустила из рук только что постиранное белье: