- Смотри ближе, - издевательски говорит она.

   Долорес вздрагивает.

   - Миледи, пожалуйста... не надо боль, - шепчет она. И слово "боль" произносит так, будто оно начинается с заглавной буквы.

   - Не любишь боль? - вкрадчиво спрашивает хозяйка, не сводя взгляда с Долорес.

   - Простите, миледи, - просит Долорес, уже уверенная в том, что порции боли сегодня не миновать - просто потому, что хозяйке скучно, а за окном идёт снег.

   Близзард неожиданно улыбается и говорит:

   - Моя болевая атака - ничто по сравнению с болевой атакой Милорда. Мы все выдерживали только один заход. Всего один заход - и ты почти труп, только представь.

   - И вы? - непроизвольно вырывается у Долорес. И тут же она начинает ругать себя последними словами за то, что не сдержалась и накликала на свою голову беду, сболтнув лишнее.

   - И я, - смеётся Близзард. Кажется, сегодня тучи над головой Долорес разошлись. - Подойди, не бойся. Никаких наказаний.

   Слышится робкий стук в дверь, и в щёлку просовывается испуганное лицо управляющего - он тоже знает про снег. Даже странно, что не послал вместо себя кого-то другого.

   - Хозяйка! Леди Лена! - сообщает он.

   Близзард кивает и отсылает его прочь.

   - Платье мне неси, чёрное, шёлковое, - приказывает она Долорес.

   В коридоре раздаются шаги, и в комнату входит леди Лена Легран. За ней семенит её подменыш, специально обученный этикету и всяким подобным штукам, а посему дослужившийся до чести сопровождать владелицу по городу и во время визитов - к примеру, для того, чтобы держать её манто или нести всякую мелочь, которую она соизволит купить у лондонских торговцев. Или просто быть наказанным под горячую руку, если что-то оказалось не по ней.

   - Близзард, - говорит леди Лена.

   - Легран, - улыбается хозяйка.

   - Пойди, посиди там, - Лена отправляет своего карлика на низенькую скамеечку около окна. Туда же хозяйка посылает и Долорес, когда та приносит ей одежду.

   Лена подходит к Близзард, которая развернулась к ней вполоборота, и берёт тонкими пальцами прядь её волос.

   - У тебя почти нет седины.

   - А у тебя есть, - говорит хозяйка, чуть задыхаясь. - Я больше не могу, Легран.

   - Шотландия? - предлагает леди Лена, наклоняясь ближе.

   - Может быть, - тихо говорит хозяйка, за руку притягивая её к себе. - Очень может быть, Лена...  

    Она стремительно входит и сбрасывает манто на руки своего слуги; оно такое большое - или слуга такой крошечный, - что манто накрывает его с головы до ног. Лена не особенно прибавила в весе со времён Утгарда, и черты лица такие же заострившиеся, - и эти же надменные губы, блестящие глаза, эти тонкие пальцы. Я притягиваю её к себе, ощущая привычное тепло и спокойствие.

   Она предлагает отправиться в Шотландию, в Кастл Макрайан. Уолли - пожалуй, единственный, кого не надо уговаривать заняться чем-нибудь подобным. Он тоже мается дурью в одиночестве в сыром и холодном родовом замке в шотландских горах, таком огромном, что смог бы вместить армию солдат, слуг и прихлебателей всех мастей, а вместо этого вмещает одного Уолли.

   - Очень может быть, Лена, - тихо говорю я.

   - Ты не хочешь взять с собой Эдварда?

   - Нет, ну что ты! - мне смешна сама мысль об этом. - Свою грань он уже перешёл.

   Я знаю, что в глубине души Эдвард не одобряет мои отлучки в Кастл Макрайан. Но он ни разу не позволил себе и слова сказать об этом. Эдвард очень мягок, хотя и пытается это скрыть. Но это не важно. Он может преодолеть мягкость, когда это действительно требуется, а если всё-таки не может, то ему помогаю я. И получаю за это положенное наказание от хозяина. Менять человека дальше определённой черты не стоит. Этой черты Эдвард достиг. Поэтому в Кастл Макрайан я бываю с Леной.

   Она до сих пор одинока.

   - Я повенчана со смертью, Близзард, - говорит она, - а большего мне не надо.

   ...Прошло несколько лет с той памятной зимы, когда мы столкнулись в Ночном переулке с младшим стажёром Сектора. За окном зима. Совсем как тогда. Я говорю об этом Лене.

   - И ты опять чувствуешь себя вне закона? - усмехается она. - Когда в любой момент ждёшь окрика в спину?

   - И ледяные стены Утгарда, - продолжаю я. - И вкус крови во рту. И те сны о Прорицании.

   Она облизывает пересохшие губы. Я знаю, что ещё она вспоминает. Тюремный двор, холодные стены в потёках влаги, пальцы, сплетённые с пальцами, и поцелуй, и шёпот, и память - одну на двоих...

   - Мне было интересно, сломаешься ты или нет, - говорит Лена. Ну, конечно, так и думала, что скажет. - Но когда я поцеловала тебя тогда, у стены, я не почувствовала сожалений... Ой, вот чёрт! У тебя были такие глаза, словно ты дуреешь. От одной только мысли о мести, понимаешь? И сомнений больше не осталось. Ты не можешь осуждать меня за то, что я сомневалась, Близзард. Только вспомни, где мы находились.

   - Всё, Легран, - прерываю я, - мы опять впадаем в сантименты. - Но мне становится так смешно - милая, хорошая моя. - Дуреешь, правда, так оно и есть.

   Она смеётся, и её глаза начинают блестеть.

   - Есть идеи, Близзард? - спрашивает она.

   - Да, Легран, - отвечаю я, и повторяю её жест много лет назад: открываю ящик трюмо, беру чёрный мешочек и бросаю его на столик перед зеркалом. - Только теперь - магазин на центральной улице, поближе к Вестминстеру. Прогулка без риска окрика в спину. Всё, что ты хочешь. И ни-ка-ких вопросов.

   - Принимается, - со смехом говорит она.

   - Тогда как тебе улица Фонарщиков? - ещё бы не принималось, думаю я, улыбаясь про себя - она не видит.

   - Фонарщиков, часовщиков... кого там ещё? У меня кончились слова, - Легран хохочет, откинувшись на спинку дивана. - Мне всё равно, Близзард. Фонарщиков - значит Фонарщиков. Интересно, кто вообще придумывал эти названия для улиц?

   Пожалуй, даже не улиц, а улочек - так они малы. Если мы будем светиться перед человечьим стадом, в изобилии толкущемся в центре города, то рано или поздно всё тайное станет явным, и как этого ещё не произошло до сих пор, с идиотской политикой бывшего Мастера и всего старого Круга, давно выжившего из ума, я не знаю.

   Мой взгляд падает на Долорес. Она сидит на скамеечке у окна и смотрит в пол.

   - Долорес, горностаевое манто, - коротко бросаю я.

   Она кивает и послушно бежит в гардеробную.

   - Будешь сопровождать меня, - добавляю я вслед - громче, чтобы она не вздумала пропустить мимо ушей.

   Лена удивлённо приподнимает бровь.

   - Те, кто хотел сбежать, уже сбежали, - отвечаю я на её невысказанный вопрос. - И могу тебя заверить, Легран, теперь они очень, очень далеко.

   Так далеко, как только может человек быть далёк от реалий этого света.

   Долорес помогает хозяйке одеться. Мельком она видит ещё татуировку - несколько еле видных, полузатёртых рунических символов, чуть пониже ключицы - утгардские номера, выколотые синей тушью. А, может быть, и не тушью - иначе почему хозяйка не свела их и теперь носит только закрытые платья? Но она понимает, что следы, оставленные жизнью на теле этой женщины - ничто по сравнению с тем, как исковеркана и искажена её душа, похожая на отражение в зеркале, сделанном нерадивым учеником зеркальщика.

   - Не трясись, Долорес, - усмехается хозяйка. - Иди оденься.

   - Миледи, у меня нет ничего... только это платье и ещё два...

   - Значит, пойдёшь так, - резко прерывает Лена. И смотрит пристально из-под тяжёлых век; Долорес кажется, что она видит её насквозь, ей не по себе от этого взгляда, нехорошего, сверлящего, и она понимает, почему кухарка радуется хотя бы тому, что они обе принадлежат не миледи Лене.

   - Купим ей что-нибудь, - говорит хозяйка. - Шевелись, Долорес.