— Что же вам, безбожнику, волноваться?

Мэр слышал этот разговор и утешил полковника совершенно по-свойски:

— Не волнуйтесь, полковник. Всевышний нас простит. Мы ведь не знали… Хорошо многого не знать. Жизнь — вообще колоссальная иллюзия со множеством ловушек. И я решительно за нее! За иллюзию…

…Мисс Кэтрин пришлось срочно заменить мини-юбку на длинное вечернее платье. Свою новую миссию она восприняла с энтузиазмом. А ее жених — с двойным. Громко, как просил Мэр, она прочитала с главной эстрады названия двух симфоний. Сразу, как было условленно, грянул оркестр, и площадь, не успев ничего осознать, зааплодировала и закричала. Любые произведения были бы встречены овацией. Любые. Толпе все равно. Так думал Ткаллер. Пожалуй, это и к лучшему.

Вскоре было объявлено о необходимости освободить площадь.

Сколько мусора, грязи и всякой всячины осталось на площади после веселой праздничной ночи! Ноги по колено вязли в конфетти. Ветерок гонял карнавальные тряпки, сигаретные пачки, пластиковые бутылки, жестяные банки из-под пива, программки… Как только перекрыли площадь, началась уборка. Шеренга мусорщиков шла рядком, как некогда выходили косари на косьбу. За мусорщиками двигался поливальщик с длинным шлангом — струя била мощно, поливальщик весь перекосился от тяжести и наслаждения. Вскоре вся площадь блестела и сияла.

— Как быстро все убрали! — любовался Мэр, явившийся принимать работу.

— Если б вот так и в жизни человеческой… — не удержался от банальности полковник, — Найти такую метлу, чтобы всю грязь — и сразу…

— Есть такая метла! — с энтузиазмом заявил Мэр, — Музыка! Можете не сомневаться: она верный помощник полиции.

Полковник косо поглядел на Мэра.

— Завидую вам. Вся жизнь прошла в иллюзиях.

Ткаллер мечтал об отдыхе… Но в ближайшее время не предвиделось даже передышки. Для финала бетховенской симфонии нужно было собрать достойный сводный хор, увеличить человек на пятьдесят симфонический оркестр. А тут еще позвонил Мэр и сообщил, что журналисты настаивают именно на встрече с директором зала. Пришлось спуститься на пресс-конференцию в малый зал. Поначалу вопросы журналистов были обычными: довольны ли результатами конкурса, подтвердились ли ожидания… Затем спросили, почему журналистов столько времени держали в неведении и почему так долго заседала комиссия. Ткаллер отделывался ссылками на организационные проблемы. Вдруг во втором ряду встал высокий человек в очках в толстой оправе. Назвался он Даном Крайтоном.

— Господин Ткаллер, каковы на самом деле результаты конкурса?

— Они известны.

— Нет. Это чистейшая выдумка. Каковы результаты на самом деле?

Журналист был спокоен. Более того, он был зло ироничен. Ткаллер понимал, что нужно принять игру, завладеть ситуацией, дать понять, что заявление он всерьез не принимает.

Но он чувствовал, как предательский румянец расползается по его лицу.

— При выходе у всех членов комиссии были настолько фальшивые улыбки, что можно было бы и не оглашать великие симфонии. Тот, кто пишет о музыке и посещает филармонические концерты, знает, что Девятая Бетховена исполняется гораздо реже популярных симфоний Моцарта, Гайдна, Чайковского. Я уже не говорю об увенчанных славой миниатюрах — «Турецком марше», «Элизе», «Музыкальном моменте»… «Лунной сонате», наконец!

— Господин Кураноскэ пояснял, что «Кондзё» принимает во внимание значительность произведений… — Ткаллер понял, что ответ его прозвучал неубедительно.

— Допустим, — сказал Крайтон, — Но у меня, господин директор, есть для вас сюрприз.

— Обожаю сюрпризы, — постарался улыбнуться Ткаллер.

— Начну с того, — признался Крайтон, — что мы, журналисты, оказали сами себе плохую услугу, напоив юного бурундийца. Но нам и в голову не могло прийти, что его не заменят. Когда же невменяемого глашатая гласности все-таки вводили в зал, я незаметно положил ему в карман вот этот портативный диктофон. А вот пленка, которую мы сейчас прослушаем. Или не надо, господин Ткаллер? Может, вы желаете избежать позора разоблачения? Пленку можно и не слушать. Но в таком случае вам необходимо рассказать всю правду — здесь и сейчас.

Ткаллер судорожно соображал — не испытывает ли его Крайтон? Или это в самом деле провал? Крах?

— Что ж, подумайте, а мы пока начнем слушать, — Крайтон включил запись с момента, когда Мэр просил пропустить в зал своих помощников: «Я все-таки председатель комиссии!» Потом длительная пауза, шаги, бодрый монолог Мэра, что всякий раз в этом здании с него «слетает шелуха поденщины», и отчетливый голос Кувайцева: «Эк, голубчик, как тебя развезло… Только не вздумай сдавать не переваренные продукты…»

— Зачем? Зачем меня позорить на весь мир? — Протрезвевший бурундиец подбежал к Крайтону, — Мало того, что напоили? Мало?!

Бурундиец пытался вывернуть кассету из диктофона, но ему заломили руки и вывели вон из зала. Несчастный вопил за дверью, бил в нее ногами и даже головой. Тогда его вытащили на улицу, где он и был повязан за непристойное поведение все теми же бдительными полицейскими.

Снова включили запись. В глазах акул пера Ткаллер не увидел сочувствия — только азартное предвкушение сенсации. Теперь директор слушал свои слова: «Почетная и радостная миссия…», объявление результатов, восторг дирижера: «Репетировать! Репетировать!» — и его же недоуменное: «… Здесь какой-то японский фокус…» Крайтон опять нажал «Стоп».

— Может быть, господин Ткаллер заслужит хоть какую-то симпатию неуважаемых им ищеек-журналистов тем, что сам воспроизведет дальнейший драматический ход событий? Напоминаю: как мы изложим происходившее, так о нем и будут судить, — Все журналисты смотрели на Т калл ера взглядами торжествующих победителей. Ткаллер вообще не любил победителей. В последнее время ему казалось, что в конечном итоге выигрывают всегда побежденные. Они печальны и в чем-то прекрасны.

— Не о чем нам говорить, — спокойно ответил Ткаллер, — У вас пленка. У вас факты.

Ткаллер и Крайтон смотрели друг на друга, что называется, зрачок в зрачок. Так продолжалось минуты две. Наконец журналистам надоело, они стали настойчиво требовать продолжения. Плевать им на какие-то признания Ткаллера! Только пленка. Крайтон вздрогнул, глаза его забегали.

— Включай диктофон и не морочь голову!

Крайтон отмотал пленку чуть назад. Снова восторг дирижера. Снова «японский фокус». Потом: «… Полный нонсенс! Послушайте!» и… Это были последние слова. Дальше пленка крутилась, а диктофон молчал.

— Звук! Где звук? — приставали коллеги к Крайтону.

— Его нет. И не будет.

— Почему?

— Потому что вы кретины. Болваны и кретины.

Кольцо вокруг неудачливого интригана сжималось. Что же он всем-то голову морочил? Чей-то волосатый кулак уже норовил ударить его в бок. Крайтон ухитрился разорвать кольцо, вскочить на сцену и спрятать диктофон в карман. Коллеги пошли на Крайтона стеной. Наконец нашелся один благоразумный, который принялся утихомиривать коллег, доказывая, что своим спектаклем Крайтон хотел заставить Ткаллера признаться. А они своим нетерпением помешали. «Потому что кретины!» — вновь взорвался Крайтон. Однако новый лидер принялся выяснять у него, что же произошло с пленкой. Кто мог ее отключить? Бурундиец? Кто-то из комиссии?

— Ни то и ни другое, — небрежно бросил Крайтон, — Я снял отпечатки пальцев, сфотографировал и увеличил. Вот. Смотрите, они очень интересного свойства. Сначала я подумал, что нажавший кнопку работал в перчатках, но нет! Живая ткань с довольно отчетливым и совершенно невероятным рисунком. Обычные спирали и петли отсутствуют. Вместо них закругленный нотный стан, скрипичный ключ, размер четыре четверти и пять бемолей при ключе. Надо искать того, у кого такие пальчики!

— Это художественный розыгрыш! — Новый лидер подозрительно посмотрел на Ткаллера.

— Исключено. Отпечаток живой ткани. Я буду искать!

Ткаллер не хотел их слушать. Сердце его то замирало, то стучало как бешеное. Фактов ни у кого нет! Нет!