— Она было дома той ночью, когда убили Бобби Фуллера. Я думаю, что она знает больше, чем рассказала мне, — сказал Джин. — Просто так не бросают печатать голливудские сценарии и не начинают работать в казино.
— Она перестала пить и захотела изменить свою жизнь. Мне не кажется, что здесь кроется какая-то таинственная история, — сказал Рэй. — Она была со мной откровенна до конца. Как бы там ни было, чтобы этот фильм прокатил…
— Это не фильм, — зло прервал его Джин, всё ещё не глядя брату в глаза. — Мы говорим об убийстве.
— Это не так, Джин. Это самоубийство, которое ты почему-то упорно считаешь убийством. Если ты думаешь, что довёл дело до конца — мои поздравления. Просто живи дальше.
Джин затушил сигарету и посмотрел на брата с отвращением:
— Знаешь, Рэй, наверное, нам лучше не работать вместе. Его брат кивнул.
— Наверно, — сказал Рэй, — ты прав. Мне жаль, что я заговорил об этом.
— Я просто к тому, что какого чёрта я должен проводить время среди каких-то надменных голливудских жоп.
— Спасибо.
— За исключением тебя, конечно, — засмеялся Джин, но смех его прозвучал искусственно. — До субботы!
– «Массо», в семь, да?
— Да.
— Ты не против, если я приду с Мелани?
— Слушай, — чересчур уж холодно ответил Джин. — Я не твоя мама, Рэй. Я всего лишь твой старший брат.
После дня съёмок «Последней надежды» Рэй вместе с режиссёром и съёмочной группой отправился в «Счастливую семёрку», близлежащий гриль-бар на Винной улице, он находился рядом со студией, за углом. Но как только он зашёл внутрь и закурил, ему вдруг настолько захотелось выпить, что он развернулся и вышел на улицу. Он позвонил Мелани из телефонной будки, и, должно быть, в его голосе звучало такое сильное отчаяние, что она просто велела ему вечером прийти на встречу «Анонимных алкоголиков».
— Куда?
— В методистскую церковь на углу Мэнсфилд и Мел-роуз. В восемь.
— Я приду.
— Милостью Господа Бога и благодаря уставу «Анонимных алкоголиков» я — ходячее чудо, — рассказывала Мелани алкоголикам, сидящим перед ней. Около шестидесяти мужчин и женщин собрались вместе, и некоторые из них не пили уже по тридцать лет. — По всем законам я должна была уже умереть.
И следующие сорок пять минут Мелани рассказывала о себе, — это была настоящая, выстраданная ею история. Рэй, опоздавший на пару минут, почувствовал, что в этом чересчур жарко натопленном зале что-то изменилось. Словно бы эта исповедь, в которой не звучало гнева, горечи или отвращения к себе, пробудила в каждом из собравшихся надежду, и эта искренность очистила их всех.
Она рассказывала о своём детстве в Голливуде, о том, что ходила в начальную школу в шести кварталах отсюда, и в голосе её звучала лёгкая ирония. Они жили вдвоём с матерью, которая исполняла малейшее её желание и всегда таскала в своей сумке бутылку «Джек Дэниелз». Мелани рассказала, что когда она окончила среднюю школу, то уже была настоящим алкоголиком, хотя пить и колоться начала намного раньше.
— В одиннадцать лет, если сказать точно. Тогда моя мама работала на «Парамаунте», — продолжала Мелани. — Она была молода и привлекательна, и её приятели всегда курили траву. Просыпаясь на следующее утро после их вечеринки, я повсюду находила недокуренные джойнты и курила их, пока мама не видела. Ах, да, я забыла, — сказала она, и её голос слегка задрожал. — Меня изнасиловал один из маминых дружков, когда мне было тринадцать.
Он работал в реквизитной «Уорнер Бразерс», когда Мелани встретила его в студии. Она не пила уже шесть лет. После изнасилования прошло пятнадцать лет, и Мелани не удивилась, что он даже не помнит её имени, а если и удивилась, то не подала виду. Он спросил, почему она ему позвонила, и услышал в ответ, что это дело личное и что она хотела бы поговорить с ним с глазу на глаз.
— Мы договорились встретиться в полдень «У Норма», в кофейне на Бербанке. Он едва помнил мою мать, — рассказывала Мелани слушателям. — Он сказал, что они и двух недель не встречались. Когда я спросила, помнит ли он меня, то он вздрогнул и пожал плечами, казалось, он совсем не чувствовал себя виноватым. Он и впрямь не помнил меня, потому что когда это произошло, он обкурился, увидел меня нагишом и возбудился. «Так бывает, если я напиваюсь», — сказал он мне.
И тут он отчаянно заплакал, это было удивительно. Впервые за долгие годы нашли выход слёзы раскаяния, они скатывались по его щекам и падали в кофе. Когда он успокоился и его грудь прекратила судорожно вздыматься, Мелани протянула руки и взяла его веснушчатые руки в свои. Она пристально посмотрела ему в глаза — в этих глазах застыла глубокая боль и стыд — и сказала, что прощает его.
— Тогда он рассказал мне, что перестал пить, — сказала Мелани, и Рэй почувствовал, как все присутствующие прошептали про себя благодарность Господу Богу. — Он ходил на встречи «Анонимных алкоголиков» четыре года.
Выйдя с собрания, Мелани увидела Рэя, сидящего на капоте взятого напрокат красного «Мустанга», на его лице было написано лёгкое беспокойство. Она подошла к нему и сказала:
— Я видела, что ты опоздал.
— Да. Я не сразу нашёл это место. — Ааа…
— Но я слышал твой потрясающий рассказ. Он действительно ужасен.
— Спасибо.
— Не знаю, смогу ли я быть настолько же откровенным перед шестьюдесятью незнакомцами.
— Конечно, сможешь, — сказала Мелани. — Если твоя жизнь будет зависеть от этого.
— Жаль, что Джин не слышал твоей истории. Мелани покачала головой:
— У Джина нет проблем с выпивкой, он не из этого мира. А ты из этого, Рэй.
Рэй почувствовал, что начинает потеть, слез с капота и встал напротив Мелани, решившись взглянуть ей в глаза. Он сказал, что соврал.
— Я опоздал на собрание, потому что после того, как поговорил с тобой, развернулся и пошел в «Счастливую семёрку».
— Я знаю, — произнесла Мелани. — Я чувствую, как от тебя пахнет виски.
Рэй кивнул. Он смотрел на носки своих ботинок.
— Хочешь, поедем куда-нибудь выпьем по чашечке кофе.
— Я не могу, Рэй. У меня завтра рано утром занятия.
— А в субботу? Мы с тобой встречаемся, как договаривались?
Мелани достала из сумки ключи от машины. Прежде чем уйти, она печально посмотрела на Рэя и сказала:
— Мне не слишком нравится эта идея.
Натан Бёрк нервничал, он смотрел из стороны в сторону, пытаясь разглядеть машину Джина. Ещё было достаточно светло и тепло. Вокруг не было видно ни играющих ребятишек, ни каких-то других признаков жизни, только выла собака и монотонно стрекотал сверчок.
В 1947 году, когда они только переехали, это было любимое время двух мальчишек: до ужина оставался час, они уже сделали все уроки, и было ещё достаточно светло для того, чтобы покататься на велосипедах или побросать мяч в корзину.
«Папа! — Казалось, он мог слышать голос Джина, зовущего его из глубин памяти. — Выходи, посмотри на нас!»
Натан Бёрк продолжал вспоминать дальше, вот он стоит на освещенном солнце месте, зная, что вот-вот в доме раздастся стук тарелок, что означало, что его жена накрывает на стол. Он обернулся, и ему захотелось, чтобы вот прямо сейчас в кухонном окне показалось её весёлое лицо и она с улыбкой помахала бы и позвала: «Натан, обед готов, любимый. Зови мальчишек».
Один на этой неживой улице, Натан Бёрк опустил руку в карман и нащупал там полученное утром письмо, это письмо он перечитал несколько раз. Он обещал себе: тем, что написано в письме, он не поделится со своими сыновьями. Но он всё-таки взял его с собой на тот случай, если всё-таки передумает.
Через минуту показалась машина Джина, он удивился, увидев отца, стоявшего на тротуаре, уставившись в темноту пустым взором. И всю дорогу до «Массо-Фрэнк» он сидел с приоткрытым ртом, и вокруг него стояла болезненная и унизительная тишина, которую Джин напрасно старался пробить.
— Пап?
— Хм.
— С днём рождения!
— Спасибо. Молчание.
— Будет весело, да?
— Что?
