— Я хочу кое-что узнать, — сказал Джин Делюка, когда тот взял трубку. — Ты что-нибудь знаешь о группе под названием Steel Mouse?
— Впервые слышу. А что?
— Их, должно быть, продюсирует Герб Стелзнер.
— Герб Стелзнер. — Голос Делюка зазвучал чуть более заинтересованно. — «Биг Сити Мьюзик»?
— Точно.
— Он был продюсером Бобби Фуллера.
— Мне нужно поговорить с ним.
— Забудь об этом.
— Ленни, послушай…
Делюка не дал ему договорить. Его голос звучал тихо, он говорил почти шёпотом:
— Говорю же, брось ты эту затею.
— Так ты мне не поможешь?
— Нет. Но у меня есть кое-что, что должно тебя заинтересовать.
— Если это пластинки — они меня не интересуют.
— Нет, не пластинки, фотографии.
— Чьи фотографии?
— Рекламные снимки Линды Ронстадт[92], — с гордостью заявил Делюка. — Сделаны в 1968 году в студии, когда она записывала свой первый альбом.
— Это шутка? — недоверчиво усмехнулся Джин.
— Кэти Шер была на бэк-вокале. Она есть на всех ашмках, — ответил Делюка. Его голос звучал спокойно и невинно, но было в нём что-то, что он не хотел показывать. — Помнишь её?
— Кэти Шер?
— Её звали Цыганкой. Она была одной из девушек Мэнсона. Мэнсонофобия — вот фишка завтрашнего дня.
Джин сжал телефонную трубку. Боковым зрением он заметил чернокожего мужчину, который стоял в лучах яркого солнца и терпеливо ждал своей очереди. Джин жестом показал ему, что разговор почти закончен.
— Посмотрим, — сказал Джин Делюка. — А почему ты решил, что меня это заинтересует?
— Смутная догадка.
— А кто ещё есть на фотографиях?
— Линда, сессионные музыканты, Рики Нельсон[93].
— Рики Нельсон? Не может быть.
— Он тоже пел на бэк-вокале. Я сейчас смотрю прямо на него.
— Оззи и Харриет[94] встречают Чарли Мэнсона.
— Я отдам тебе всю пачку за штуку.
Чернокожий человек передвинулся, теперь он стоял прямо перед глазами Джина. Его красные глаза были наполовину прикрыты, и от него пахло жареным луком и дешёвым вином.
— Я подумаю, — сказал он.
— Я быстро найду покупателя, Джин. Жду ответа до понедельника.
— Ладно.
Выйдя из будки, Джин увидел старый помятый «Форд», припаркованный рядом с тротуаром, на пассажирском месте сидела женщина с торчащими клочьями волос, на руках она держала ребёнка. Чернокожий мужчина взял телефонную трубку. Джин хотел поблагодарить его за долгое ожидание, но мужчина покачал головой и махнул большой дрожащей рукой, показывая, чтобы он шёл своей дорогой.
Джин не хотел ехать домой — впереди была ещё одна ночь добровольного одиночества. На улице было ещё светло, и он чувствовал свою обособленность от толпы пешеходов, стремящейся вниз по Голливудскому бульвару. Он дошел до Лас-Пальмас и остановился на углу рядом с «Домом любви», тут на него нахлынули образы из прошлого, он вспомнил то счастливое время, когда его мать ещё жила дома, у него и у его брата Рэя была семья, и всё (как казалось) было просто замечательно.
Лысый человек с розовой кожей и бочкообразной грудью стоял у входа в «Дом любви» и хладнокровно изучал лица прохожих. У него на руке была татуировка, изображавшая Джимини Крикета, который держал свой возбуждённый пенис. Позади него на высоком стуле сидела беременная женщина. На ней были туфли на высоком каблуке и короткая чёрная юбка, ничем не примечательное лицо было наполовину скрыто расшитой бисером занавеской.
Джин поймал взгляд мужчины, устремлённый на него, и добродушно усмехнулся:
— У моего отца был книжный магазинчик на этом углу, — сказал он. — Прямо на том самом месте, где мы сейчас стоим. «Новости от Ната». У него был самый большой выбор журналов в городе.
— Да? — без особого интереса спросил мужчина. — Когда это было?
— Он открыл магазин в сорок шестом, сразу же после войны. Он просуществовал двадцать пять лет и ни разу не закрывался, — с трепетом рассказывал Джин. — Он был открыт двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.
Сидевшая на стуле женщина отодвинула занавеску, чтобы лучше видеть Джина. На ней были белые железные серёжки в форме круга и полумесяца.
— А почему он продал его? — спросила она Джина, отгоняя муху от лица.
Джин на секунду задумался, а потом ответил:
— Он постарел.
— Мы все стареем, — улыбнувшись, ответила она. — Не так ли, Мэнни?
— Я не думал об этом, — ответил лысый мужчина.
— Конечно, думал, — возразила она. — Мы все когда-нибудь думали об этом.
— Я хотел бы поговорить с женщиной, — сказал Джин и внезапно покраснел. — Сколько мне будет это стоить?
— Разговоры стоят дёшево, — ответил мужчина, а женщина за его спиной улыбнулась во второй раз. — Есть установленная цена за комнату. Пятьдесят долларов. Обо всём остальном можно договориться.
Женщина встала. Она подошла к Джину и положила руки на его бёдра.
— Ты хочешь поговорить со мной? — спросила она, наклонив голову набок.
— Конечно. Почему бы нет? — ответил Джин и повёл плечами. Он чувствовал странный испуг и смущение, которого не испытывал минуту назад. — Ты симпатичная.
Женщина уверенно улыбнулась, коснулась его плеча и взяла его за руку:
— Иди за мной.
В «Доме любви» были комнаты на любой вкус.
Рядом с входом было несколько комнаток, где посетители могли смотреть порнофильмы в одиночестве или в компании приятелей любого пола. Они были оснащены раковиной, полотенцами, двумя складными металлическими стульчиками, прикреплёнными к полу. В других, более просторных комнатах женщины, или женщины с мужчинами, или с другими женщинами раздевались и за соответствующую плату делали всё, что их попросит клиент.
В конце длинного петляющего коридора была комната с откидным люком, ведущим в тюремный подвал, залитый красным светом. Рядом была комната с резко наклонённым потолком, в которую можно было войти только стоя на коленях. Здесь были комнаты со спортивным оборудованием, медицинским оборудованием, был в том числе и рентгеновский аппарат, лежали скальпели и даже хирургическая пила. В другой комнате — «спальне пропавшего» — молодая женщина с выражением муки на лице просто ходила кругами, а из динамиков, вмонтированных в стены комнаты, звучали успокаивающие мелодии и детский смех. Напротив с потрясающей точностью была воссоздана спальня Анны Франк[95]. В этой комнате стоял телевизор, где постоянно показывали «Шоа»[96], девятичасовой фильм о геноциде еврейского народа во время Второй мировой войны.
Джин оказался в комнате среднего размера, окна были зашторены, стояла односпальная кровать и кожаное кресло, а под потолком медленно вращался вентилятор, время от времени колыхавший паутину по углам. На столике вишнёвого дерева рядом с кроватью стояла ваза с голубыми тюльпанами и большая серебряная пепельница.
В пепельнице лежал коробок спичек, на котором был изображён Элвис, стоявший на коленях перед апостолом Петром.
Джин подошёл к окну, откуда виднелась часть Голливудского бульвара и Лас-Пальмас. Пьяная парочка — обоим было лет по сорок — повернула за угол, за ними следом шла няня с пакетом товаров, приобретённых в бакалее. За няней шёл мальчик лет десяти, который, казалось, слегка отставал в развитии, у него в руках был красный воздушный шарик в форме сердца. Увидев в окне Джина, он быстро спрятался за няню.
— Почему бы тебе не сесть? Давай поговорим. Джин обернулся на звук её голоса. Женщина прилегла на кровать и плотно сжала руки с ногтями без маникюра на своём округлом животе. В ней что-то изменилось, что-то произошло с лицом — в нём появилась какая-то мягкость, которая была незаметна на улице.
Джин сел в кресло и наклонился вперёд, глядя в её уставшие бесцветные глаза. Он попытался придать своему голосу таинственность и начал рассказывать о своём детстве, которое в тот момент казалось ему одновременно и далёким, и близким, как будто это было вчера.
