В вагоне топилась железная печка, горел керосиновый фонарь, стоявший на ящике. Бойцы были все пожилые. Стены вагона обложены тюками прессованного сена. В углах было темно. Якин пробрался в угол, потеснил лежавших бойцов. Его обругали со сна, но позволили втиснуться. Якин боялся, что патрульные пойдут вдоль поезда, будут спрашивать, нет ли в вагонах постороннего. Но вскоре вагон дрогнул, застучали буфера – пронесло!

Потом он увидел, что печка раскалилась докрасна. На неё поставили котелки, заправили воду пшённым концентратом. И ему страшно захотелось есть. Весь день он ничего не ел. Вкусно пахло дымом махорки, хотелось покурить. Бойцы говорили о лошадях, о сене и овсе. О том, что начальство сообщало им, будто там, куда они приедут, места степные, сена в колхозах много. И овёс будут поставлять. Из разговоров Якин уяснил: во всех вагонах эшелона едут хозяйственные роты – лошади и ездовые бойцы. Будут они возить на передовую боеприпасы, продукты, а с передовой в тыл – раненых.

Под утро поезд остановился в степи. Путь занесло снегом, надо было расчистить дорогу. Ругая метель, сидевшие у печки взяли лопаты и вылезли из вагона. Из спавших никто даже не пошевелился. Видимо, они отдежурили своё время и отдыхали. Якин долго смотрел на печку, на котелки, от которых вкусно пахло. Глотал слюни. И не выдержал. Зная, что кто-нибудь из лежащих не спит, он, тоже ругая вслух метель, взял лопату, пробрался к дверям.

Спрыгнул, вдоль железнодорожного полотна пошёл к бойцам, долго сгребал снег под откос. Но лишь только заговорили об оставленных на печи котелках, отстал от соседей, потом побежал к своей теплушке, вскочил в неё. Посидел на корточках возле печки, грея руки. Даже посвистел тихонько с небрежным видом. Снял с ремня котелок, из-за голенища вытащил ложку и очень медленно, будто нехотя, стал накладывать кулеша в свой котелок. Он из всех котелков взял по нескольку ложек. И незаметно было, что кто-то воровал кулеш. Рядом с печкой на мешке лежали большие и толстые сухари. Якин смотрел на них, но взять не решился. Вернулся на своё место. Обжигая язык, нёбо, с жадностью съел кулеш.

Вместо семафоров для маскировки на перегонах стояли бойцы с фонарями. Трое суток полз эшелон. Живые семафоры останавливали его и держали в степи раз десять по неизвестным для едущих причинам. Наконец притащились на станцию Бутурлиновка. Надо было всем выгружаться. Но оказалось, что платформу накануне разбомбили. Сходней не было, не знали, как вывести из вагонов лошадей. Дежурный на станции ругался, бойцы ругались. Возле вокзала прохаживались военные в белых полушубках. «Непременно кто-нибудь из них из контрразведки», – думал Якин. И, смело выпрыгнув из вагона, закричал дежурному:

– Да хоть доски какие-нибудь можно найти у вас? Есть доски? Мы быстро сходни сколотим!

Досок не было. Тогда Якину пришла мысль в голову.

– Мужики! – закричал он. – Выносите тюки с сеном, быстро! Наложим их и по сену сведём коней! – Он стал распоряжаться.

Едва вывели лошадей, дежурному передали, что к станции приближаются бомбардировщики.

– Воздух! Воздух!

– Гоните лошадей в степь!

Военные в полушубках указали начальнику эшелона, по какой дороге им надо ехать.

– Езжайте, – торопили они, – всё ваше добро потом на машинах привезут. Гоните, а то коней побьют!

Лошади были связаны поводами попарно. Какой-то усатый боец сунул Якину повода.

– Садись и гони на этих, – крикнул боец, – а я Серёгиных заберу!

Со ступенек вагона Якин забрался на лошадь и понёсся по дороге в степь за другими бойцами.

Контрразведчики шутить не любили. Дважды останавливали в степи растянувшуюся колонну странных всадников. Издали замечали их, вылезали из землянок, заваленных снегом. Расспрашивали, кто они такие.

– Дуйте скорей в Гнилуши. Там разберутся! – С такими словами пропускали ездовых.

На дороге и рядом с ней Якин видел следы гусениц, и надежда теплилась в нём.

В деревне Гнилуши военные переполошились, увидев всадников. Ведь все приехавшие были без маскировочных халатов, а тут уже фронтовая полоса.

– Слезайте, черти! – кричали на всадников. – Разводи лошадей по дворам!

– Разойдись по домам!

– Расходитесь!

Здесь уже всюду снег был изрыт гусеницами. Слева от деревни, километрах в пяти—шести от неё, Якин приметил лесок. Туда от деревни вели следы гусениц. Там стояли танки. Он хотел одного: как-нибудь проникнуть к рядовым танкистам. С ними можно поговорить. Наверняка они слышали о 17-м корпусе. Вдруг повезёт и он узнает о своих?

Развели лошадей по дворам. Всем взводам, отделениям было приказано зайти в избы. Якин понимал, что сейчас будет: повзводно произведут перекличку по спискам. А уже смеркалось. Привязав лошадей к изгороди, он вместе со взводом усатого бойца, вручившего ему на станции лошадей, вошёл в избу погреться и принять хоть какое-то решение.

Все ездовые были в валенках, только он в сапогах. Бойцы перематывали портянки, и Якин перемотал. Усатый боец поглядывал на сапоги Якина, на его лицо.

– Ну, пойду к своим. До встречи, – сказал Якин усатому и вышел во двор. Там свернул за сарай и направился к лесу…

Он так и не понял, когда за ним начали следить. Снег в этом месте был очень глубокий. Прошёл он километра полтора, как заметил, что впереди, наперерез ему, мчатся с обеих сторон на санях. Он присел. Сани остановились. Медленно, очень медленно направились к нему люди в белых полушубках, держа перед собой автоматы.

– Руки вверх! Встать! Обыскать его!

Не в избе, а в просторной землянке его тщательно обыскали. Каждую складку его одежды проверили. Пуговицы осмотрели. Подмётки сапог и каблуки оторвали. Потом велели одеться. Лейтенант и капитан долго допрашивали, а худой старшина в очках записывал ответы Якина. Молоденькая девушка в звании старшего лейтенанта сидела рядом со старшиной. То была переводчица.

Якин рассказал всё. Ему не верили. Бригады 17-го корпуса стояли в рощице километрах в двенадцати от этой деревни. Но ведь номера бригад были уже другие, а Якин называл 174-ю бригаду. Он говорил, что корпусом командует генерал Фекленко. Но теперь же командовал корпусом генерал Полубояров. А отделенным был Павел Никитин, сержант. Рассказывал Якин гладко, без запинки.

Глубокой ночью закончился допрос. Лейтенант несколько раз уходил в соседнее помещение землянки. Там были телефоны и рация. Вернувшись в очередной раз из помещения, лейтенант сказал:

– Что ж, версия у тебя отработана. Но заучил ты её давно! – крикнул он. – Данные твои устарели! Теперь говори правду: где твой передатчик и в какое время ты должен выходить на связь?

– Я сказал вам всю правду.

Девушка что-то сказала ему по-немецки. Он с безразличным видом посмотрел на неё и уставился в пол.

– Что ж, в расход его? – говорил лейтенант капитану.

– Пожалуй, – согласился капитан, – возиться с ним не будем. Даём тебе две минуты на размышление, – проговорил он, и все вышли. Потом вернулся лейтенант, уже в полушубке, с автоматом на груди и со старыми валенками в руке. Бросил валенки Якину:

– Обувайся!

На улице стояли двое саней. Якина посадили и повезли. «Конец, – думал он, – так тебе и надо, дураку».

Если б 17-й корпус находился где-нибудь на другом участке фронта, возможно, Василия расстреляли бы. Рассказ его казался капитану и лейтенанту хорошо продуманной версией. Подозрительно было и то, что он не клялся, не божился, доказывая, что он не шпион. Он показался контрразведчикам хорошо вымуштрованным диверсантом.

Его повезли в корпус. Если он называет имена командиров, то, возможно, его видел кто-нибудь, встречал где-то. Надо было всё уточнить.

Штаб корпуса размещался в трёх землянках. Якина заперли в погребе сгоревшей усадьбы и приставили часового, наказав очень внимательно охранять арестованного.