– Погоди. Дойдёт дело и до Якина. А ты про обстановку в Сталинграде послушай. В Сталинграде наши войска уже были прижаты к реке. Места для какого-нибудь обманного манёвра у них не было совершенно. А контрнаступления наших войск с юга и с севера от города враги не ожидали. Они считали, что у нас никаких уже резервов нет. Даже в Берлин сообщали Гитлеру, что у русских нет резервов для контрнаступления. Но оно готовилось нашим командованием. Помнишь, я говорил, как тайно враги готовились к летнему наступлению? Так же и наше командование разработанный план держало в совершенном секрете. Полки, дивизии, пушки, танки – всё подвозили на фронт только ночью. Все большие соединения, ехавшие на фронт, оставляли свои радиостанции на месте. И станции продолжали работать. Чтоб немцы думали, что соединение стоит на своём месте. А когда соединение прибывало на фронт, приезжала радиостанция и молча стояла в укрытии. В письмах о контрнаступлении запрещено было писать. А приказы, связанные с перемещением войск, передавались только устно. Понимаешь? На самолётах командиры связи летали, чтоб устно передать какой-нибудь приказ.

Переправы через Дон были наведены тайно. Уже снег лежал, днём он таял, а ночью мороз прихватывал его. И по утрам над Доном стоял морозный туман. Очень густой.

– А где же ты был в это время, дедушка? – не выдерживал я.

Он не любил, когда его перебивали. Сердито сводил брови и умолкал. Брал какую-нибудь книгу и читал, не замечая меня. Я не уходил. Наконец он сдавался.

– Я не про себя рассказываю, – ворчал он, – а о том, как было дело на войне, понимаешь? Если хочешь узнать, сиди и слушай. Я сам воевал, но многого не знал тогда. Из книг теперь уяснил. Ты помнишь, что пятнадцатого ноября наш корпус отгрузился на фронт?

– Помню. Пятнадцатого ноября ночью. Возле Саратова. А Василий Якин тогда же появился на пассажирском вокзале.

– Ну вот. Утром девятнадцатого ноября на фронте северо-западнее Сталинграда стояла тишина. Только у врагов кое-где постреливали. У нас же было тихо. Даже ни одна радиостанция не работала. Вдруг ровно в семь тридцать утра раздался могучий рёв гвардейских миномётов – их называли катюшами. Загремели орудия. Это началась наша артподготовка. В восемь пятьдесят раздался залп наших тяжёлых минометов – то был сигнал к атаке. Танки и пехота двинули в наступление. А на следующий день пошли в наступление армии южнее Сталинграда. Уже двадцать второго ноября с юга наши танки прорвались к посёлку Советскому и перерезали железную дорогу – она вела к Чёрному морю. С севера же танки прорвались к городку Калач. Фашисты спохватились, из Сталинграда послали туда танковые дивизии, чтоб не дать нашим танкистам соединиться. В посёлке Советском наши танкисты целые сутки отбивали атаки. Двадцать третьего числа они заметили, что от Калача к ним несутся танки. Командиры пустили условные зелёные ракеты. Им ответили такими же. Это неслись свои от Калача! И танкисты ринулись друг к другу. Выскакивали из машин и обнимались. Ведь они теперь окружили Сталинградскую группировку врагов. Вся шестая армия Паулюса и часть четвёртой танковой армии оказались в окружении…

Чтоб освободить свои окружённые войска, гитлеровцы быстро создали группу армий и дали ей название «Дон». Во главе группы «Дон» поставили генерала Манштейна. В состав ударной группы был включён впервые созданный во вражеской армии батальон из новых тяжёлых танков типа «тигр».

Лобовая бронь у «тигров» была толщиной в сто миллиметров. Даже снаряды наших 76-миллиметровых пушек не пробивали её. Сами же «тигры» были вооружены тяжёлыми пушками.

За три дня войска Манштейна продвинулись к своим окружённым на четыре – пять километров. Враги были уверены, что прорвутся. И потому сразу же за ударной их группой следовали тягачи, машины с продуктами и боеприпасами для окружённых. 18 декабря окружённые услышали канонаду на западе. Они знали, что войска Манштейна идут к ним, и ликовали. Казалось, освобождение их близко.

– Но не тут-то было, дружок мой, – говорил дедушка. И с торжественным видом смотрел на меня. – Мы на фронте тогда ничего этого не знали. А теперь из книг, воспоминаний военачальников я узнал, что к тому времени на левом берегу Дона в районе города Верхний Мамон командование наше собрало очень много войск. И несколько танковых корпусов разместили в окрестных рощах. В одной из них стоял и мой семнадцатый корпус. После прибытия с пополнением мы считались в резерве. Бригады корпуса уже были под другими номерами. Я тогда думал, что только один наш корпус стоит в резерве. И понятно, никто у нас в корпусе ещё не знал, сколько здесь войск. А командование решило от Верхнего Мамона ударить во фланг войскам Манштейна. Расчленить его армии и с тыла напасть на его группу, которая пробивалась к окружённым в Сталинграде. Понимаешь?

– Понимаю, – отвечал я.

Сообщив мне об этом, дедушка наконец-то перешёл к судьбе Василия Якина.

Хотя бригады изменили свои номера, но корпус остался под прежним номером. И это спасло несчастного Василия. Ведь на войне дисциплина прежде всего нужна. А если самовольно будешь поступать, то наживёшь себе очень много бед. Или погибнешь ни за что ни про что.

Однако 17-й корпус был в подчинении 6-й армии. Понятно, ничего этого Якин не знал.

В Саратове на вокзале он проболтался двое суток. И ничего не узнал о своём корпусе. На вокзале он примелькался со своими вязанками сапёрных лопаток. А мороз всё крепчал и крепчал, и Якин из вокзала уж почти не выходил. Он был в сапогах. Побродит вокруг вокзала, прислушиваясь к разговорам, замерзнет – и обратно в вокзал: спешил согреться.

В ту пору враги засылали в наши тылы шпионов и диверсантов. Наши контрразведчики вылавливали их. Одевались контрразведчики в разную одежду.

И вот вечером 17-го ноября сидел Якин на своих лопатках между скамейками поближе к топившейся печке. Горевал и не знал, что ему делать. Он уже чувствовал себя дезертиром. На самом деле: приведут его в отдел контрразведки, чем он докажет, что сбежал из команды, желая воевать в своём корпусе? Ничем не докажешь. И его могли посчитать за настоящего дезертира. От таких мыслей голова шла кругом у несчастного Якина. Он даже вскакивал, хватался за голову и опять садился. И так вскочив в очередной раз, он обратил внимание на худого парня в гражданском пальто и в малахае. Парень стоял возле печки, вроде бы грелся, разглядывая потолок, стены. Но осторожный разведчик Якин заметил, что парень следит за ним. «Всё, – подумал Василий, – влип я. Но может, это не контрразведчик переодетый, а жулик какой-нибудь?» Василий решил проверить. Упёр локти в колени, захватил голову ладонями. Притворился, что задремал, а сам сквозь пальцы поглядывал на парня в малахае. Парень пошарил глазами кого-то в толпе, видимо, не нашёл. И вдруг исчез.

Якин и про лопатки свои забыл. Пригнувшись, юркнул он к дверям, пробежал к торговым лоткам и затаился за деревом. В ту же минуту из-за угла вокзала вывернул бегом парень в малахае, за ним спешил патрульный лейтенант. С другой стороны пробежали в вокзал два бойца с автоматами. И тут Якин принял решение: надо ехать только в сторону фронта. И будь что будет. Только в сторону фронта. Там он не может показаться дезертиром. Фронтовики разберутся, кто он есть на самом деле.

Бегом обогнул базар, перрон. Он уже знал, где проходят эшелоны в сторону фронта.

На путях стоял только один эшелон с танками на платформах. На платформе далеко не уедешь – замёрзнешь. Сзади запыхтел паровоз, прополз мимо Якина и остановился. Из вагонов выпрыгивали бойцы с котелками и спешили к вокзалу. В некоторых вагонах стояли лошади. От вокзала тоже прибежали бойцы к эшелону.

– Это двадцатый? Это двадцатый? – спрашивали они.

– Двадцатый, – отвечали им, и бойцы лезли в вагоны.

– Это двадцатый? – крикнул Якин, подбежав к одному из вагонов.

– Двадцатый.

И он забрался в вагон.