- Садись, - безразлично произнес толстяк-следователь. Стоило Морресту усесться на колченогий, но прочный стул, как один из конвоиров быстро и ловко привязал Морреста. Теперь он мог шевелить только головой. - Ты обвиняешься в создании преступного заговора с целью свержения законной власти, а также посещении закрытого храма Стиглона сразу после издания указа, а также в оказании сопротивления при задержании. Ну, и в довесок - прелюбодеяние со сколенкой. Мы будем задавать вопросы - ты будешь отвечать. А если не захочешь, тогда... Снорри, Алкин - отнесите парня в комнату ускоренного дознания, пусть посмотрит, как это делается.

  Конвоиры подхватили стул за ножки и легко оторвали от стола. Открыли дверь - и в нос Морресту шибанул запах бойни: пахло кровью, каленым железом, а еще нечеловеческими болью и страхом. Жесткие руки с грязными ногтями силой повернули его голову в противоположную сторону. Против воли Моррест поднял глаза - и обомлел.

  В комнатке было жарко, как в бане, едко пах угольный дым. Запах распространялся из железной, типа буржуйки, печки, но хитро устроенный дымоход не давал дыму распространяться по всей комнатке. Большая часть скапливалась в черном от копоти дальнем углу, там было ничего не видно. Но оттуда, из самой черноты, доносился надсадный хрип и кашель.

  - Хорошо, накалились, - произнес палач и потер руки. Голос звучал глухо - он-то явно натянул на лицо повязку из мокрой марли. За специальную ручку труба дымохода была повернута и вставлена в стену. Дым прекратил идти в помещение, и теперь Моррест увидел такое...

  Он вспомнил несчастную - это ее жестоко избили при аресте в храме, а потом он попытался ее заслонить. Теперь он корил себя - наверное, стражники могли бы ненароком сломать ей шею, или отбить внутренности, увлекшись расправой. Больно, конечно - но совсем недолго. Куда простым костоломам из рыночной стражи до королевского палача! Обнаженная, вся в ожогах, синяках и пятнах крови, она бессильно распласталась на пыточном станке, только изо рта сочилась грязно-серая от угольной копоти слюна. Между ног, с содроганием заметил Моррест, запеклась кровь. То ли страже довелось схватить девственницу, то ли просто слишком много оказалось желающих познакомиться...

  Когда дым иссяк, обреченная немного пришла в себя. Даже узнала Морреста и нашла силы грустно улыбнуться. В этот момент удовлетворенный палач извлек из печи рдеющие клещи - и подошел к жертве. Предчувствуя продолжение пыток, девушка сжалась, но палач отодвинул щипцы в сторону. Несколько раз придвигал к самому лицу, потом отводил, дожидаясь, пока она расслабится и перестанет шарахаться от раскаленного железа. И только раза с десятого одним резким движением сомкнул клещи на соске левой груди. Истязаемая выгнулась дугой, долгий, звериный вопль забился под низким потолком. А палач уже крутнул какой-то ворот, и привязные ремни поползли в разные стороны, растягивая ее. Палач остановил маховик, когда и руки, и ноги девушки готовы были выпрыгнуть из суставов. Ступню уже стягивает что-то вроде небольших тисков, хрустят кости, и теперь жертва кричит безостановочно. Иногда боль так сильна, что у нее перехватывает дыхание и крик обрывается, чтобы в следующий раз перейти в нечеловеческий вой.

  Такого Моррест не видел даже в фильмах ужасов. Ужас, темный, иррациональный, потусторонний, сдавил сердце, во рту пересохло. А палач уже наложил на лицо извлеченную из очага раскаленную железную маску. Когда снял, лица под ней не было, а был жуткий, местами сочащийся кровью, местами обугленный и дымящийся окорок. Еще несколько минут - и у девчонки просто не выдержит сердце, но палач уже положил остывший инструмент в жаровню. Только напоследок ударил молоточком по пальцу руки, с хряском расплющив сустав. Моррест успел заметить - то был последний целый палец на руке. В ответ раздался даже не вопль - кричать она уже не могла - а жуткий, глухой хрип.

  - На сегодня хватит, - произнес палач. - Может умереть, и как тогда влиять на ее отца?

  - Сполосни ее и пусть отдыхает, - произнес следователь. - Как в себя придет, пусти похотливых собак, чтоб ей на колу сидеть понравилось, если папаша откажется говорить, подвесь на дыбу и кнутом. И пусть святоша смотрит. А этого обратно, мы с ним маленько поговорим.

  Стул с Моррестом унесли назад. За дверью еще раздавались тихие стоны и всхлипы: болело у нее, наверное, все тело. Наверняка все время, пока он сидел в камере, ее беспрерывно пытали. Нет, все, что угодно - только не это... Следак будто подслушал его мысли:

  - Как видите, Моррест ван Вейфель, вы все равно все скажете и во всем признаетесь - не по-хорошему, так по-плохому. Но я надеюсь на сотрудничество. Вы же разумный человек, должны понимать, что против лома нет приема. И тем, кто вас использовали, а потом выбросили, вы ничего не должны. Ваши показания смягчат вашу вину. Сразу предупреждаю: за одну государственную измену вам полагается четвертование, со всем остальным потянет на кол или что похуже. Но если вы будете сотрудничать со следствием, казнь заменят на пожизненную каторгу. Чем Ирлиф не шутит, лет через тридцать еще амнистируют, к старости выйдите на волю. Если не хотите кончить как та девка, дочь жреца... Хотя что я говорю, насиловать вас никто не будет. Но вот раскаленный штырь в зад точно засадим. Обещаю.

  "Вербуют!" Интересно, на кого заставят дать показания? Жрец мертв или, что еще хуже, в застенке, и уж точно подпишет все, что дадут - хотя бы чтобы обеспечить дочери быструю смерть. Он не нужен. Олтана рабыня, хорошо, если она сама сейчас не корчится на дыбе (а может, уже получила награду за донос на нового хозяина). Ей тоже, в общем, плевать, кто ее будет стегать плетью и раздвигать ноги. То, что он был добрее других, не отменяет того, что он ей никто, а жизнь и красота - все, что у нее есть. Никого из придворных, кроме Эленбейна, он толком не знает, но ради Эленбейна не стали бы арестовывать. Значит...

  Вот именно. Альдин - и его мать, как ее там? Или все наоборот, и "заказали" придворного историка они, и сами же подтолкнули к ловушке? Тоже похоже на правду. Но что - "похоже", а что правда?

  - Для начала скажите мне, какому богу вы молитесь, Стиглону или Кетадру?

  - Повелитель Снегов, Кетадр. Я же кетадрин.

  - Прекрасно. Но почему у нас нет сведений, что вы молились на галере после выхода из Хеодритского залива, в своих покоях в королевском дворце, да хотя бы в архиве? Кетадр - бог подземелий, а архив находится в подвале. Почему не совершали обряды, не соблюдали посты?

  - Потому что без храма я не могу молиться и приносить жертвы, - почти не обманывая, произнес Моррест. - Кроме того, наша вера позволяет в случае, если невозможно служить Кетадру, молиться его Отцу Стиглону.

  - И вы пошли в его храм. Допустим. Кстати, не знаете об указе о запрете на почитание Стиглона в Алкской земле?

  - Впервые узнал уже тут.

  - Допустим, - повторил следователь. - Назовите круг лиц, с которыми вы общались - не обязательно на тему переворота.

  - Капитан галеры Ррольм ван... забыл.

  - Хорошо. Дальше.

  - Его величество король, придворный хронист Эленбейн ван Эгинар, служанка Олтана...

  - Вступали ли вы с ней в соитие?

  - Не понял, - моргнул Моррест. - Я...

  - Вы притворяетесь или издеваетесь? Может, девку отвязать, пустить погулять, а палачу дать свежее мясо?

  - Я должен отвечать?

  - Не должны, - неуклюже пошутил дознаватель. - А мы не обязаны воздерживаться от пыток и ходатайствовать о помиловании.

  - Ладно, я понял. Да, было. Несколько раз.

  - Говорила ли она с вами о положении Сколена, владычестве алков, вела ли крамольные речи?

  - Нет.

  - А говорила ли о некоем Альдине и его матери?

  Уже заскучавший от обыденных, предсказуемых вопросов, Моррест встрепенулся. Ну, и как отвечать? Скажешь "да" - еще окажешься с ними в сообщниках. Скажешь "нет" - следователь решит, что подсудимый запирается, и пора заменить девчонку на пыточном станке.