— Ага! А Хэдли об этом знает?

— Конечно. Я ему подробно писала о Кристофе. — Мадлен сделала глоток местного красного вина, которое официант только что налил в ее бокал. Ей не хотелось разговаривать о Хэдли. — Кристоф друг и не более. Это не мой тип, хотя он очень популярен. Признаться, он самый привередливый из всех людей, кого я только знаю. Ежится от отвращения каждый раз, когда приходит заниматься ко мне в комнату. Я сама достаточно чистоплотная, но у него просто бзик. Как-то сказал мне на полном серьезе. — Мадлен выпрямилась в кресле и начала изображать немецкий акцент: — «Когда моя очередная подружка уходит к другому, я чувствую удовлетворение, потому что, пообщавшись со мной, девушка стала немного более организованной и дисциплинированной».

Уатт от души рассмеялся.

— Похоже, Хэдли нечего тревожиться по поводу Кристофа.

Вот тот момент, которого она так боялась. Мадлен поднесла бокал к губам и сделала большой глоток.

— Мне кажется, он по этому поводу не слишком тревожится. Возможно, вы слышали, а может быть, и нет. Мы с Хэдом порвали.

— О! — Уатт посмотрел на нее с сочувствием. — Почему?

— Десять дней назад я получила письмо. Хэд влюбился в йельку по имени Лидия. Представляете? — Мадлен изобразила вымученную улыбку. — Йелька Лидия! Конечно, он пишет, что это только временно. А я здесь и пока ему верна. Но он не приезжает на Рождество, как хотел. — Она глотнула еще вина. — Черт! Нельзя сохранять отношения на расстоянии! Я не имею права его винить. Такое могло произойти и со мной.

— Мне жаль, Мадлен, — произнес Уатт, но выражение его лица отражало странную смесь сострадания и облегчения. — Хэд моложе вас. Ветреный возраст. А вы для своих лет очень зрелая. — Он улыбнулся. — Постараюсь сделать все возможное, чтобы вас ободрить.

— Вы уже меня ободрили тем, что приехали. И говорите по-английски.

— Я рад, Мадлен.

Пока они ели деликатесы земли Баден — суп из виноградных улиток, паштет из фазана и косули, щуку в сметане и рислинге с лапшой и медовый мусс, — разговор легко перескакивал с одного предмета на другой. Мадлен отметила, как свободно держится Уатт, и подумала: если бы он не был отцом Анны и Хэда, она могла бы им увлечься. Но, конечно, это было исключено.

После ужина Уатт заказал к кофе по рюмке наливки из дикой сливы. Мадлен не смогла ее пить: на ее вкус, жидкость была слишком крепкой и приторной. А Макнил выпил одним глотком.

— Сыта по горло, — заявила Мадлен. — Мне кажется, надо выйти на свежий воздух.

— Отличная идея, — одобрил он. — Я с вами.

Девушка споткнулась на лестнице. Он подхватил ее и обнял за талию. Несколько минут они шли по городу и разговаривали, пока Мадлен не поняла, что Уатт так и не убрал руку. Но в ту же секунду он, словно почувствовав, отпустил свою спутницу. Они продолжали прогулку и легкую беседу. А когда вернулись в таверну, Уатт проводил ее до двери.

— Приятный вечер. Я отошел после встречи с Пшорном и Браунами. — Уатт наклонился и легко коснулся губами ее губ. — Утром, когда проснетесь, позвоните, мы решим, что делать.

— Хорошо. Спасибо за ужин, мистер Макнил.

— Мадлен, я хочу, чтобы вы называли меня Уаттом.

— Ладно… Уатт.

— Вот так-то лучше. — Он посмотрел на нее долгим взглядом, повернулся и направился к себе.

Мадлен поняла, что тем вечером между ними что-то произошло. Они превратились из отца и подружки дочери в друзей. Или в кого-нибудь еще.

Она уже не чувствовала себя так свободно, как прежде. С мистером Макнилом предстояло провести еще два дня.

С Уаттом…

Могло произойти все, что угодно.

Выходные с Уаттом закончились невинно. Ничего не произошло. Хотя Мадлен уловила скрытые импульсы: Макнил даже упомянул, что его брак с Элизабет не таков, каким кажется на первый взгляд. Мадлен старательно обходила эту тему.

Уатт Макнил был привлекательным, импозантным мужчиной, и она чувствовала себя хорошо в его обществе. Но дальше решила не заходить. И на будущее зареклась принимать предложения на ночь.

Если признаться честно, она скучала по Хэдли. Его связь с роковой женщиной Лидией продолжалась, хотя как-то в безликой записке он черканул, что «они останутся друзьями». В обмен Мадлен отправила ему забавные вырезки из немецких журналов с анекдотами о преподавателях и ученицах. Она хотела представить все в юмористическом ключе, потому что в душе считала, что их разрыв к лучшему.

Она чувствовала себя опустошенной: всего после нескольких коротких месяцев у нее украли любовь. Она то ненавидела Хэдли, этакого сукина сына, то тосковала по нему. И с головой окуналась в занятия, только чтобы не маяться и не мечтать, что он вернется к ней опять.

На рождественские каникулы Мадлен пригласила новая подруга-голландка, и девушка отправилась в Нидерланды в общину пацифистов. Там ее окружали доброжелательные люди, двадцать из которых постоянно жили на общинной ферме. Мадлен с новообретенными приятелями составили еще восемь, но никто не возражал. Многие из них говорили по-английски и были рады потренироваться с американкой.

В первый раз после приезда в Европу Мадлен покинуло напряжение. Все дни были заполнены бурной деятельностью. На деревенской кухне старинного каменного фермерского дома она даже помогала готовить сыр и хлебцы, которые они продавали в Роттердаме, чтобы поддержать жизнь коммуны. Молодой человек по имени Лео научил ее доить корову и был очень удивлен, что она не овладела этим искусством в Колорадо. А в качестве американского взноса в праздник на Рождество Мадлен пекла яблочные пироги.

Но по вечерам, свернувшись на раскладушке в продуваемом сквозняками амбаре, где спали коммунары, она гнала от себя мысли о Хэдли. Иногда, несмотря на усталость после дневных забот, так и не могла сомкнуть глаз. Однако в конце концов научилась ни о чем не думать и засыпать, сосредоточившись на одном дыхании. Ровно вдыхала и выдыхала и не позволяла посторонним мыслям проникать в мозг. И тогда через некоторое время забывалась. И чем больше она тренировалась, тем быстрее удавалось заснуть.

Вернувшись в Пфорцхайм, Мадлен ощутила гордость, что справилась с такой серьезной задачей. Хоть и с сожалением, она смирилась с тем, что произошло. Хэдли навсегда ушел из ее жизни.

В январе и феврале Уатт Макнил еще несколько раз приезжал в Западную Германию. И в какой бы ни был запарке, находил время заглянуть в Пфорцхайм и пригласить Мадлен на ужин. В такие вечера они держались непринужденно: девушка рассказывала об институте, а Уатт рассуждал о надоевших затянувшихся переговорах между Пшорном и братьями Браун. Сделка заняла гораздо больше времени, чем предполагалось, — приходилось устанавливать отношения между изначально враждебными сторонами.

— Единственное преимущество, — смеялся он, — что могу проведать тебя и доложить Анне.

— Очень хотела бы ее увидеть, — отвечала Мадлен. — Ребенок должен родиться в конце месяца. Он уже вырастет, когда мы встретимся.

— Не беспокойся, — улыбался Уатт. — Уверяю тебя, летом он все еще будет и выглядеть, и вести себя как ребенок.

Мадлен положила вилку.

— Летом я не приеду. Я хорошо справляюсь. И если не прервусь и буду работать дальше, то в начале следующего учебного года сумею начать дизайн. — Мадлен помолчала. — А если откровенно, мне нечего делать в Нью-Йорке. У вас я не могу остановиться из-за Хэдли. А Анна вся в ремонте и ребенке. Только буду путаться под ногами.

— Понимаю, — кивнул Уатт. — Но какие бы у вас ни были отношения с Хэдли, ты всегда желанный гость в нашем доме. Наверное, мне надо с ним поговорить.

— Ни в коем случае! — вспыхнула девушка. — Между нами все кончено. Раз и навсегда!

— Хорошо. — Он сжал ее руку. — Скажи, сколько тебе потребуется денег на летние курсы, и я обо всем позабочусь.

— Спасибо, — благодарно улыбнулась Мадлен. — Я верну вам все до цента.

— Я знаю. Но только после того, как станешь знаменитой.