Господи Боже мой, думает Роза, только бы сестра прекратила плакать! Неужели она не понимает, что смерть Нонни на самом деле благо?
— Она умерла, — слышит Роза шепот Клер, прерываемый всхлипами, — как будто ветер задул свечу. Это так ужасно… Я чувствую свою вину…
— При чем тут твоя вина? — тихо отвечает Мария, к которой обращены слова Клер. — Ты что, убилаее разве!
Роза увидела, как опухшее от слез круглое лицо Клер сразу вытянулось: сама мысльпрозвучала для нее настоящим кощунством.
На какой-то миг она даже ощутила к сестре жалость, но быстро вспомнила, что все последние годы за Нонни ухаживали сестры и санитарки из католической частной лечебницы, а вовсе не Клер. Так что и тогда, когда Нонни была у нее на попечении, Клер фактически делала для нее не больше, чем в прошлом, когда все бремя ухода за бабкой целиком лежало на Розе. Правда, зато она усердно молилась о ее здоровье. В этом деле Клер была настоящим профессионалом.
Наконец-то служба закончилась. Молоденький, с лицом херувима, священник осенил крестом гроб, где покоилась Нонни.
„Господи, — подумалось Розе, — да он же совсем и не знал Нонни!"
По ее телу пробежала дрожь. Ей вдруг померещилось, что Нонни вовсе не умерла: а что если там, в гробу, на самом деле лежит живая Нонни? Лежит себе и гнусно ухмыляется, ожидая подходящего момента, когда можно будет выскочить оттуда и предстать перед ними в виде чертенка-попрыгунчика, деревянной игрушки, вылезающей из коробки, как только откроется крышка.
Тут Роза увидела, что Мария шарит в карманах своего пальтеца — наверняка в поисках кошелька.
— Я оставила ребенка с „беби-ситтер" всего на час. Потом ей нужно уходить, — произнесла она извиняющимся тоном.
— Как? Ты не пойдешь на кладбище? — спросила Клер, и ее мучнисто-бледное лицо еще больше вытянулось.
— Чего это я там не видела? Смотреть, как кто-то будет забрасывать ее могилу землей? — пожала плечами Мария. — Нет уж, спасибо, — и добавила, увидев страдальческие глаза Клер (она даже рассеянно похлопала сестру по руке). — Нет, правда, мне надо идти. А то младшенькая заболела, да и Бобби утром что-то неважно выглядел, — уголок ее рта слегка скривился, когда она произнесла: — Знаешь, как теперь говорят: „Шоу все равно продолжается".
Боже, Клер повернулась в ее сторону, в ужасе заметила Роза. И выражение лица у нее такое просительное.
„Больше я этого не выдержу, — решила Роза, внутренне сжимаясь. — Но, с другой стороны, разве справедливо теперь оставлять Клер одну? Со всеми этими плакальщицами? С миссис Слатски и ее приятельницами?"
Но тут же взяла себя в руки и приказала не распускаться: „Так ты поступила бы раньше, когда еще считала своим долгом делать то, что положено. Но тогда ты была просто ковриком, о который каждый мог вытереть ноги. Сейчас с этим покончено. Ты стала другой. Слава Богу!"
Впрочем, если быть точной, то главную роль в ее метаморфозе сыграл все-таки Макс.
— Я пойду вместе с Марией, — твердо произнесли ее губы. — Почему бы тебе не отправиться на кладбище одной, Клер? — и уже более мягко добавила: — Ты не думаешь, что, наверное, Нонни именно этого и хотела бы?
Кроме всего прочего, ей действительно надо было кое о чем переговорить с Марией. Один на один. Об одном деле, в котором та могла ей помочь.
Она намеревалась поговорить с ней о матери Рэйчел — да, ее зовут Сильвия. Возможно, Мария хоть что-то о ней знает.
Роза коснулась уха, подумав: „Если это действительно так, то я, быть может, смогу понять, зачем Сильвия Розенталь в свое время дала мне эту рубиновую сережку".
Квартира Марии оставалась такой же, какой была всегда. Та же мрачная пещера вместо гостиной, тот же застарелый запах никотина. Безликая мебель, какая бывает обычно в дешевых мотелях, — только теперь, пожалуй, она стала еще более обшарпанной. В комнате больше не было манежа, но в углу возле телевизора стояла хоккейная клюшка, а на коврике валялась голая кукла Барби в сильно изуродованном виде.
— Поставь ее на пол и садись, — обратилась к сестре Мария, указывая на корзину с бельем, стоявшую на кресле со спинкой, перетянутой крест-накрест клейкой лентой.
— Да, между прочим, Бобби просто с ума сходит, так ему нравится игра „Атари" — ну та, которую ты прислала ему на день рождения. Его прямо не оторвешь от нее.
— Знаю. Я получила от него благодарственную записку. Он у тебя чудесный парень, Мария. Да вообще все дети твои — прелесть. И воспитываешь ты их, по-моему, прекрасно.
В это время до них донесся из спальни звук включенного телевизора. Ребятишки сидели там у кровати хворавшей Мисси и смотрели программу „Мод сквод".
Вот управлюсь со своими делами, решила Роза, и обязательно зайду туда, чтобы побеседовать с каждым из них. А Бобби вообще уже большой и его можно как-нибудь взять к себе. Надо будет обязательно сказать Марии…
— Господи Иисусе, да ты прямо святее самого Папы стала, как твоя сестрица Клер. Это что, твоя адвокатская слава тебе в голову ударила?
Прежде чем Роза успела обидеться, Мария плюхнулась на софу — и сразу, казалось, потеряла всю свою жесткость. Закурив, она прищурилась и сквозь облачко сигаретного дыма поглядела на Розу.
— Да ладно! Не бери в голову и не обращай на мои слова внимания, — вздохнула она. — Знаешь, целый день крутишься здесь одна, как в тюремной камере, пока дети не вернутся из школы. И постепенно становишься такой врединой.
— Где Пит? — вдруг спросила Роза, не ощутив привычных следов пребывания Пита в доме.
— Пит? — фыркнула Мария. — Ушел. Съехал с квартиры. Пару недель назад. Я что, тебе не говорила? В общем-то, я его не останавливала. Скатертью дорога, как говорится…
— Но… на что… — начала Роза, но передумала спрашивать у сестры, на что она в таком случае живет? Ведь как бы плохо ни было с Питом, все-таки хоть пособие по безработице у них тогда было.
Передумала потому, что выражение холодной неприязни в глазах сестры не располагало к откровенным расспросам.
— Хочешь чего-нибудь? Кофе или… — предложила Мария.
— Нет… не надо. Мне скоро уходить, я ведь так, на минутку, — Роза глубоко вздохнула. — Знаешь, Мария, я, собственно, зашла за тем, чтобы спросить тебя о… ну, об одной вещи, которую сказала Нонни давным-давно. Она тогда говорила о матери… как она могла… в общем, что моим отцом был кто-то другой, чем у вас с Клер.
Мария уставилась на нее как на сумасшедшую.
— Ты что, серьезно? До сих пор помнишь, что эта старая крыса однажды сболтнула? Да она же всегда старалась сказать что-нибудь, чтоб испортить людям настроение. Ты разве не знаешь? Пусть о мертвых плохо говорить и не принято, мне наплевать. Я говорю сущую правду! Она же просто обожала, когда могла кого-нибудь из нас куснуть побольнее. И потом, сказала она или не сказала… какое это сейчас имеет значение?
— Я хочу знать. Вот и все. Я думала… может быть, ты что-то такое знаешь? От Нонни. Если она тебе говорила…
Мария отвела взгляд от сестры — теперь в ее манере появилось нечто от уличной кошки, сдержанной, предельно осторожной.
— Я же сказала,что знаю не больше твоего. — В голосе Марии прозвучало раздражение. — Делать тебе нечего, что ли? Да забудь ты всю эту чепуху.
Но Роза уже не могла остановиться. Одна мысль грызла ей душу. Нет, она ничего не придумала. Это не плод ее воображения. Стоило ей увидеть в суде эту женщину, Сильвию Розенталь, как она тут же заметила огонек, зажегшийся в ее глазах. Сильвия узнала ее! Значит, существовала и какая-то тайна. Не могла не существовать! И тайна эта наверняка, она в этом убеждена, имела отношение к человеку, который был ее, Розы, настоящим отцом. Не тем, что глядел на нее с фотографии в серебряной рамке. Не бравым моряком, сыном Нонни, отцом Клер и Марии. Нет, ее отец был совсем другим — темноволосым и смуглокожим. Именно он дал ей жизнь и с первого дня сделал ее непохожей на своих светловолосых сестер.
