Да, получается не слишком красиво — являться сюда в качестве лазутчика. Господи, до чего она дошла! И глупо, до чего глупо! Что, в сущности, может дать ей этот визит?

Решительно поднявшись, Рэйчел прошла в дальний угол приемной по толстому, мягкому, цвета дубовой коры паласу, туда, где за большим деревянным столом с хромированной отделкой сидела молодая загорелая секретарша с копной светлых, выгоревших на солнце волос и длинными ярко-красными ногтями.

— Она вот-вот освободится, — проворковала девица с блуждающей улыбкой, оторвавшись от селектора.

— Дело в том… в общем, боюсь, что дольше я ждать не могу, — произнесла Рэйчел. — Мне нужно быть у себя на…

Ее слова прервал щелчок открываемой двери, и потные ноги обдало сзади струей прохладного воздуха.

— Прошу прощения, но у меня был срочный международный телефонный разговор, — произнес низкий мелодичный голос. — Надеюсь, я не очень вас задержала?

Обернувшись, Рэйчел увидела в дверях высокую молодую женщину.

Роза!

О, эти гордые черные глаза! Рэйчел сразу же их узнала. Как и шапку темных кудрявых волос, схваченных серебряными гребешками. На сей раз Роза была одета в простое черное платье-рубашку из хлопка. На прямых угловатых плечах яркий, со вкусом подобранный шарф. На смуглой коже правой руки, чуть ниже локтя, — золотой браслет. В левом ухе рубиновая сережка „капелька" в золотой оправе. Льющийся с потолка свет неоновой лампы заставляет ее „подмигивать" и переливаться.

Страх холодной волной окатил Рэйчел.

„Да она потрясающе красива! Как же я не разглядела этого тогда в Лондоне? Что удивительного в том, что Брайан до сих пор не может ее забыть?" — подумала Рэйчел.

Роза, она чувствовала, затмевает ее, делает просто дурнушкой. И это при том, что сегодня на ней самый лучший из ее летних костюмов — светло-коричневый, из натурального шелка-сырца. Она казалась себе вялым, поникшим растением, которое забыли вовремя полить. Волосы кое-как причесаны и перехвачены сзади простой резинкой; лицо без макияжа совсем бледное; под глазами темные круги после всех бессонных ночей, что она провела, получив повестку в суд.

„Уходи, — сказала себе Рэйчел. — Под любым предлогом, но уходи. Тебе здесь нечего делать".

— Понимаю, но мне необходимоуже быть в клинике. Может быть, мне вообще не надо было сюда приходить. И было бы лучше, если бы я…

— Вы в беде, и вам нужна помощь, — прервала ее Роза, глядя на Рэйчел в упор своими черными глазами. В голосе ее не было тепла, но не было и раздражения. Всего лишь простая констатация факта. — Почему бы вам не пройти в мой кабинет и там мы все обсудим. А потом делайте что хотите. Это не накладывает на вас никаких обязательств.

Роза улыбнулась — и лицо ее при этом засветилось, как лик на старинной иконе.

— Я однажды уже говорила вам, что я ваша должница, — добавила она. — И говорила вполне серьезно.

Рэйчел, обезоруженная ее словами и отчасти сбитая с толку, улыбнулась в ответ, подумав: „Эта женщина должна меня ненавидеть. Почему тогда она хочет мне помочь?"

— Хорошо, — согласилась Рэйчел.

Шагнув вперед, Роза протянула руку. Длинные прохладные пальцы, крепко сжав ладонь Рэйчел, сразу же скользнули вниз, словно их смыло водой. От Розы исходил легкий аромат упругой сладости, какой бывает у зимних груш, оставленных дозревать на подоконнике.

— Мой кабинет забит документами. Везде бумаги. Я готовлюсь к серьезному процессу. Пройдемте лучше к Максу Гриффину. Что вы хотите: чай, кофе? — предложила Роза.

— Чай, если можно.

— Чай для миссис Макклэнан, Нэнси! — бросила Роза секретарше.

Рэйчел поразило, что она назвала ее фамилию по мужу, а не ту, что фигурировала в деле.

Она прошла за Розой через лабиринт отделанных панелями коридоров до угловой комнаты, выходящей на Ист-Ривер. Если не считать открывающегося из окна вида, Рэйчел показалось, что она попала в родной дом. Роскошный персидский ковер старинной выделки, люстра с газовыми рожками в викторианском стиле, голландские инкрустированные кресла, обитые слегка потертым бархатом. Старинной работы письменный стол, заваленный бумагами и коричневыми папками. Книжный шкаф, где за стеклом стоят фолианты в кожаных переплетах с позолоченным тиснением.

„До чего здесь прекрасно, — подумалось ей. — И до чего пугающе".

Роза жестом пригласила ее сесть на кожаный диван, показавшийся Рэйчел работой самого Дункана Файфа.

Усевшись, Рэйчел внутренне усмехнулась: Роза села напротив на стул с высокой резной спинкой, увенчанной — какая ирония! — изображением голубя с оливковой ветвью в клюве.

После неловкого молчания Роза заметила:

— Мне кажется, нам обеим будет легче, если мы сразу приступим к делу. Вы согласны, миссис Макклэнан?

Рэйчел не могла не восхититься ее прямотой.

— Вы правы. Так будет лучше, — сказала она. — Но, пожалуйста, называйте меня просто Рэйчел. Как все.

Роза задумалась. Пробивающееся сквозь неплотную ткань занавесей солнце золотистой зыбью покрывало ее лицо, на котором отражались следы мучительной работы: казалось, она тщательно взвешивает все „за" и „против".

— Хорошо, Рэйчел, — произнесла она после паузы, раскладывая у себя на коленях желтый блокнот. — Я тут просмотрела всю информацию, которую сообщила мне „Пруденшл". И, честно говоря, мне представляется, что вы со своей стороны сделали все возможное для улучшения состояния Альмы Сосидо. Вероятно, присяжные тоже придут к такому же выводу. Вероятно, но не обязательно. Они с такой же легкостью могутвынести совсем другой вердикт — против нас.

Рэйчел почувствовала, как беспокойно заколотилось в груди сердце. Этого не может быть, подумала она. Ведь тогда конец и ей самой, и ее клинике. Министерство здравоохранения и соцобеспечения тут же перестанет выделять фонды. Во время их последней встречи Сэнди Бойл уже предупреждала ее о подобной опасности. И уж, конечно, все привилегии для нее в „Св. Варфоломее" автоматически будут аннулированы. Словом, погибнет все то, что с огромным трудом она создавала. И, главное, окажутся без поддержки те женщины, которые нуждаются в ней и которые так безоговорочно ей доверяют.

— В ситуации такого рода, — продолжала Роза, — симпатии присяжных, естественно, находятся на стороне жертвы. В данном случае это шестнадцатилетняя девочка, которая лежит сейчас без сознания. Ее мозг практически мертв, и даже если она выживет, то сможет вести лишь растительный образ жизни. Но остался ребенок, которому требуются весьма дорогостоящие лекарства и уход. Так что, понимаете, тут замешаны большие деньги. И присяжных, по-моему, будет в первую очередь интересовать, не кто виноват, а кто собирается за все это платить. И без того едва сводящие концы с концами родители Альмы Сосидо или же богатая страховая компания…

— Понимаю, — безучастным голосом ответила Рэйчел, словно бы речь шла не о ней, а о ком-то постороннем. Сама она как будто включила автопилот, позволяющий ей, не отвлекаясь, предаваться своим невеселым мыслям о грозящей катастрофе.

— Неужели вам это действительно понятно? — удивилась Роза. — Обычно большинство тех, кто приходит в суд, не могут отрешиться от представления о том, что для правосудия главный вопрос — выяснение — виновен ли человек.

Рэйчел взяла себя в руки и, переключившись на тему своей беседы с Розой, ответила:

— Я вообще не сторонница однозначных выводов. Особенно когда речь идет о медицине. У врача всегда такое чувство, что он мог сделать для больного что-то еще.

— И в отношении Альмы Сосидо вы тоже испытывали подобное чувство?

— Да.

— Хорошо. Тогда ответьте мне: вы действительно моглисделать для нее больше, чем сделали?

— Вначале, когда все это происходило, я не была в этом уверена, — произнесла Рэйчел искренне, стараясь правдиво анализировать свои мысли. — Но потом, когда я шаг за шагом вспоминала все свои действия в той ситуации… — она выпрямилась, сидя на твердо пружинящем диване. — Так вот, потом я пришла к окончательному выводу: большего сделать для нее я не могла. При тех обстоятельствах — а они были далеки от оптимальных — я делала то, что считала самым безопасным для здоровья Альмы. И не думаю, чтобы кто-нибудь еще мог избрать более безопасный путь, действовать более ответственно, чем я.