Вскоре появилось и все тельце — мокрое и скользкое.

— Мальчик! — закричала Рэйчел. Она схватила зажимы и перетянула пульсирующую, бирюзового оттенка, пуповину.

По лицу Альмы текли слезы.

— Мальчик, — всхлипывала она, не веря тому, что произошло. — Можно мне его подержать?

— Конечно. Он твой. Можешь даже приложить к груди.

Рэйчел положила маленькое тельце с еще не обрезанной пуповиной Альме на руки. Маленькое, сморщенное, как изюмина, личико, ткнулось в материнскую грудь, и, как только губы нашли сосок, они тут же припали к нему. Волна грусти накатила на Рэйчел: „У меня такого никогда не будет. Я никогда не смогу испытать, как ребенок сосет грудь".

Но она победила. Ребенок жив. Альма вне опасности. И только это было сейчас важно.

Рэйчел ликовала, словно только что покорила Маттерхорн и водрузила флаг на знаменитой альпийской вершине.

Немного погодя она уже сидела в ординаторской и пила тепловатый кофе. Неожиданно в комнату ворвался Хардман, в своем помятом, с пятнами пота, зеленом операционном халате. Его лицо было примерно такого же зеленого оттенка. Еще прежде чем он открыл рот, Рэйчел поняла: случилось что-то страшное.

— Альма Сосидо потеряла сознание. Мы ничего не можем сделать. Она в реанимационной.

Рэйчел, с бешено колотящимся сердцем, вскочила на ноги. „Господи, — думала она, — что я сделала не так?"

Домой она вернулась уже после десяти. Брайана не было. На холодильнике бабочкой-магнитом прижата записка:

„Ко мне зашел друг. Мы идем перекусить. Не жди.

P.S. Кастера я покормил".

Сразу сникнув, Рэйчел прижалась лбом к холодной белой эмали дверцы.

„Приди поскорей, — взмолилась она. — Ты сейчас так мне нужен. Именно сейчас. Пожалуйста. Никогда еще ты не был мне так необходим".

А разве вправе она от него этого ждать? Это же несправедливо! Сотни ночей он ждал ее, сидя один в пустой квартире. И сколько же раз, должно быть, вот также звал ее, а она все не шла?

Она еще раз перечитала записку.

„Друг? Но какой? Кто он, этот человек? Или, может, это она…" — пронеслось в голове.

Этим другом вполне может быть и Роза. Нет, решила она, отбрасывая подозрения. Смешно. Не может Брайан встречаться с Розой.

Он любит меня. „И женился он на мне, а не на ней".

„Да, — возразил язвительный внутренний голос, — но это было давно. Что, если за эти годы он изменил к тебе отношение? Что, если он сожалеет о своем выборе?" Рэйчел открыла кран с холодной водой на полную мощность, как будто напор бьющей воды мог заглушить ее мысли. Она поставила на плиту чайник: чашка чая лучше всего ее успокоит, решила она. Может быть, добавить немного меда с лимоном, как обычно делала мама, когда Рэйчел была маленькая и лежала в постели с больным горлом.

Когда же она в последний раз разговаривала с мамой? Неделю назад или даже больше? Раньше мама обычно звонила практически каждый день. Но в последнее время она, конечно, очень занята.

Рэйчел внезапно поняла, как сильно ей не хватает матери.

Они по-разному смотрели на вещи. По-разному думали, жили, одевались, вели себя. Но мама была тем единственным человеком, на которого Рэйчел могла положиться: она всегда будет любить ее, что бы ее дочь ни сделала.

Рэйчел быстро набрала номер.

— Дочка? — в голосе Сильвии удивление и радость, словно Рэйчел была давно потерянным другом и звонила, скажем, из Найроби („Неужели мы не разговаривали так долго?" — пронеслось в голове у Рэйчел). — Дорогая, я так рада, что ты меня поймала. Я уже убегала.

— Тогда не буду тебя задерживать, — Рэйчел была разочарована. Чистый эгоизм — ожидать, что мать ради нее все бросит.

— Не говори глупостей, Рэйчел. Это очередное благотворительное мероприятие по сбору средств. Если я и опоздаю, ничего страшного. Средства борьбы с раком они все равно не изобретут в ближайшие минуты. Я бы тебе и сама позвонила, но что-то с утра до вечера кручусь как белка в колесе. Утром в „Дэ. Дэ.", потом…

— „Дэ. Дэ."?

— „Дизайнеры и Декораторы". Их салон на Третьей авеню. Самые замечательные обои и ткани… Дорогая, ты в порядке? Какой-то у тебя голос странный. Ты не заболеваешь?

Рэйчел рассмеялась.

— Нет. Я просто не привыкла к тебе такой, какая ты теперь.

— Теперь? — рассмеялась Сильвия. — Господи, до чего страшно звучит! Что, я настолько изменилась? Как на рекламных роликах, когда демонстрируют стиральный чудо-порошок, который меняет весь твой облик?

— По-моему, ты… — Рэйчел сделала паузу, подыскивая нужное слово, — стала счастливее. С тех пор как Никос попросил тебя заняться этим домом. Но я за тебя рада. Честно, — заверила она мать, хотя, если уж говорить честно, то Рэйчел ревновала мать к Никосу. Да и самой хотелось чувствовать себя такой же счастливой.

Почувствовав настроение дочери, мать тут же заметила:

— Что-то я не улавливаю в твоих словах особой радости… Это из-за Никоса? Тебе не слишком нравится, что в последнее время мы так часто видимся?

— Да нет, конечно. Никос мне нравится. И ты это знаешь. Он такой милый и без ума от тебя. Послушай, а ты с ним спишь?

— Рэйчел! — от возмущения Сильвия почти взвизгнула, но Рэйчел различила в ее голосе сдерживаемый смех. — Ты не перестаешь меня шокировать. Похоже, это входит у тебя в привычку. Так вот, чтоб ты знала, нет. Мы с ним просто друзья.

— Но друзья тоже иногда могут спать друг с другом.

— Если честно, я… Боже, он уже тут. Ждет меня внизу. Я тебе говорила, что он меня выводит в свет? В общем, мне надо бежать. Ты что-то хотела мне сказать?

— Нет, мама. Ничего особенного, — ответила Рэйчел, подумав про себя, что, в сущности, хотела бы поговорить с матерью обо всем.

Боже, как бы она хотела снова стать маленькой, забраться к маме на колени, прижаться головой к ее так сладко пахнущей и мягкой груди.

— Ну, тогда…

— Пока, мама. Развлекайся. Поцелуй за меня Никоса.

Повесив трубку, Рэйчел услышала, как свистит на плите чайник. Она налила кипятка в кружку и стал искать пакетик чая. Ей показалось, что в буфете пахнет затхлым. Сколько же она сюда не заглядывала и не обновляла своих запасов? И когда в последний раз готовила ужин?

Ей хотелось есть, но готовить сейчас что-нибудь было выше ее сил. Взяв кружку, она прошла в гостиную и включила телевизор. Все то же старье. Бесконечные отрывки из уотергейтских слушаний. Джон Дин в очках с роговой оправой, доверительно наклонившись, говорит что-то в микрофон. Сидящая позади него жена, Мо, кажется на редкость элегантной, а ее выдержке можно позавидовать. Платиновые волосы затянуты таким тугим узлом, что кажется, будто только это и помогает ей держаться на людях.

Ну как, спрашивается, может Рэйчел жалеть Мо Дин, такую красивую и наверняка здоровую? Ведь даже ее страдания кажутся специально придуманными, чтобы направить на нее огни рампы и немного пощипать нервы пришедших на представление зрителей.

Рэйчел подумала о судьбе Альмы Сосидо. Сколько людей вообще узнает о ней, не говоря уже о том, чтобы пожалеть эту несчастную? Сейчас, когда на экране мелькают кадры с Мо Дин, она лежит без сознания в неврологическом отделении на верхнем этаже больницы. Обширное кровоизлияние в мозг — таков диагноз. Скорее всего из коматозного состояния ей уже не выйти.

И никогда больше не подержать в руках своего ребенка. В животе у Рэйчел все сжалось.

„Твоя вина, — упрекнул ее безжалостный внутренний голос. — Тебе не нужно было давать тогда слова, что ты придешь к ней. Надо было проявить твердость. Зачем, ответь, ты это сделала?"

„Господи, скорей бы уж пришел Брайан, — подумала она. — Он сейчас мне так нужен!"

Рэйчел щелчком выключила телевизор и прошла вглубь квартиры. Рядом с их спальней — небольшая комната, в которой Брайан устроил себе кабинет. Вообще-то она предназначалась под детскую. Сейчас Рэйчел решила дождаться здесь Брайана: по крайней мере, окруженная дорогими для него вещами, она не будет чувствовать себя такой одинокой.