– Завтра?

– Да. А теперь я вас оставлю.

С этими словами отец Доннелли выскользнул из церкви так же бесшумно, как и вошел.

Марк был пунктуален – церковные колокола еще не отзвонили, когда он появился перед священником с бутылкой виски в руках. Отец Доннелли принял подношение, слегка нахмурившись, поблагодарил кивком головы и поставил бутылку на буфет. Пригласив гостя сесть, он приступил к главному.

– Значит, так. Старшие Тортелли считают, что изнасилование является неизбежным злом, которое несет с собой любая война. И тут они абсолютно правы. Этим, как правило, всегда грешат армии-победительницы. – Священник сжал пальцы так, что побелели косточки, голос его стал суровым. – К несчастью, мужчины полагают, что, получив разрешение убивать, они получают также разрешение насиловать.

– По-моему, еще Цицерон говорил, что закон умолкает, когда начинается война.

– Вы не ошиблись, это действительно сказал Цицерон, – подтвердил отец Доннелли и, помолчав, добавил: – Меня просили передать, что синьор Тортелли с благодарностью принимает ваше предложение.

– С благодарностью?

– Вот именно. Сегодня утром я удвоил сумму, названную мной вчера, и это возымело действие. – Неправильно истолковав удивленный взгляд Марка, священник поспешно сказал: – Нет-нет, не волнуйтесь, это как раз столько, сколько вы сами назначили, ни пенни больше.

– Невероятно! – воскликнул Марк. – Просто невероятно. – Он широко улыбнулся, но улыбка быстро угасла, а брови сосредоточенно сошлись на переносице. – Они, надеюсь, не знают, что деньги от меня? То есть я хочу спросить, сказали ли вы, что платит Винченцо?

– Уверяю вас, ваше имя упомянуто не было, – торжественно заверил его отец Доннелли. – Вообще-то мне, видимо, не стоило удваивать сумму. Они бы немного поторговались, но в конечном итоге все равно согласились бы. У таких бедных людей, как Тортелли, иного выбора нет. – Внимательно посмотрев на майора, он вдруг спросил: – Вам ведь это известно, не так ли?

– Мне?

– Перед вашим приходом я как раз размышлял о жизненных превратностях. Как это ни странно, деньги могут обернуть зло во благо.

– Я не совсем уверен…

Священник презрительно усмехнулся:

– Да, это действительно так, уж поверьте. Девушка скажет, что она солгала об изнасиловании. И это тоже будет ложь, но ложь во спасение, которая не затронет ничьей чести, кроме ее собственной.

– Я понимаю, что вы имеете в виду.

– Прекрасно. Впрочем, я и не сомневался, что вы поймете. Итак, она заявит итальянским полицейским, будто сама соблазнила американского офицера. И еще сообщит, что избил ее совершенно другой человек, о котором она помнит лишь то, что у него страшный калабрийский акцент.

– Даже не знаю, как вас благодарить, святой отец, – робко пробормотал Марк.

– Я могу добавить еще кое-что, сын мой. Девушка интересовалась вашей персоной.

– Правда? – От неожиданности Марк даже привстал со стула.

– Да. Она достаточно точно описала вашу внешность: высокий красивый офицер с добрыми глазами. А еще добавила, что вы дали ей шоколад. – Старик задумчиво улыбнулся. – Как-то одна пожилая деревенская женщина в разговоре со мной сказала, что на свете существуют два типа людей: порядочные и проклятые. Именно так она и выразилась – порядочные и проклятые, я это запомнил навсегда. Она пояснила, что порядочные люди дарят конфеты детям во имя добра, а проклятые делают то же самое во имя зла. – Священник снял очки и устало потер глаза. – Крестьянка тогда добавила, что добро может понять зло, а вот зло никогда не в состоянии понять добро.

Замолчав, он снова водрузил очки на нос. Внутренним чутьем Марк понял, что священник еще не все сказал, и остался сидеть на своем стуле. Отец Доннелли долго молчал, уставившись затуманенным взглядом в окно, потом встал.

– Будем молиться, майор, чтобы Америка была хотя бы наполовину так добра к этой чистой душе, как она того заслуживает. И не обманула ее надежд, – закончил он тихим голосом.

Марк решил, что в ванну уже набралось достаточно воды, чтобы хорошенько искупаться, и устремился по коридору, украшенному канделябрами, в дальний угол квартиры. Он так торопился погрузиться в роскошную, черного оникса ванну графини, что не заметил пару армейских ботинок на своем пути и, споткнувшись об них, упал. Раздался истерический хохот. Марк поднял глаза и увидел прямо перед собой согнувшегося пополам Винченцо.

– Это ты? Какого черта?.. – Закончить Марку не удалось, ибо его самого разобрал смех.

Отхохотавшись, друзья уставились друг на друга.

– Итак, тебя отпустили, – констатировал Марк, все еще сидя на холодном мраморном полу.

Взгляд Винченцо стал виноватым.

– Оказывается, я ничего такого не сделал… – хриплым голосом пробормотал он.

Марка охватило двойственное чувство – отвращения и облегчения, однако облегчение победило. Он вскочил на ноги и испустил радостный вопль:

– Ура! Молодец!

– Господи, Марк, как тебе это удалось? Я ничего не говорил, как ты велел, и вдруг мне заявляют, что я свободен. Ничего не понимаю. Как это получилось?

– И не надо понимать. Однако быстро сработало! Даже не ожидал.

– Мне сказали, что она созналась, понимаешь? Соврала. И еще сказали, что во всем виновата она, а моя совесть чиста и я свободен.

– Все верно.

– Меня отправляют в другую часть.

– Куда?

– Еще не знаю. Завтра в шестнадцать ноль-ноль я должен явиться к полковнику Сондерсу.

– Ну ладно, Винченцо, пойдем, я куплю тебе что-нибудь выпить. Ведь надо отпраздновать твое освобождение. Только ванну приму, ладно?

– Спасибо тебе, дружище. – Винченцо протянул Марку руку. – Ты и впрямь спас мне жизнь, хоть я и не могу взять в толк, как это у тебя получилось.

Марк секунду боролся с собой и лишь после некоторого усилия заставил себя взглянуть в глаза Винченцо.

– Не надо меня благодарить, я сделал то, что должен был сделать, чтобы вернуть свой долг.

Когда же Марк наконец вылез из благословенной ванны, Винченцо, полностью готовый к выходу, уже ожидал его в гостиной.

– Слушай-ка, парень, – с ходу заявил он, – давай уговоримся о встрече. Надеюсь, ты не против?

– Буду только рад. Когда и где?

– В июне пятьдесят четвертого. В Риме.

– Договорились, лейтенант. Итак, запомните: вы обязаны явиться в «Гранд-отель» двадцать второго июня 1954 года ровно в шестнадцать ноль-ноль!

В тот же вечер, вернувшись в квартиру после вечеринки с приятелем, Марк засел за письмо жене. Из-под его пера вышло всего несколько строк, после чего Марк остановился и глубоко задумался. Продолжать не было сил.

Странная вещь, думал он, комкая лист бумаги и отправляя его в мусорную корзину, он всегда гордился своим происхождением и воспитанием, а теперь именно они ему мешают объясниться с самым дорогим человеком на свете. Скромность, застенчивость, замкнутость и гордость – вот что как препятствие встало между ним и Фрэн.

В полном отчаянии Марк встал из-за стола, вышел в тот самый коридор, где накануне так нелепо растянулся на полу, и принялся мерить его шагами.

Как, ну как объяснить жене, что его увлекла невинная красота очаровательной девочки, как сказать простыми словами о ее чистоте и о том, как эта чистота была грубо попрана? Могла бы его жена – да что там говорить, любая женщина в мире – понять и простить то совершенно невинное чувство, ту нежность, что он ощущал к этой простой, необразованной девочке, которую и видел-то только дважды и то так недолго?

Тоска сжала его сердце, когда отец Доннелли сегодня сказал, что эта милая девчушка спрашивала про него, Марка. И об этом надо написать? И это должна была понять Фрэн?

Но отец Доннелли сказал кое-что еще. «Будем молиться, чтобы Америка была добра к этой чистой душе и не обманула ее надежд…»

Марк все ходил и ходил по коридору, а слова священника эхом отдавались в голове.