— Осталась с ним? — закончил он за нее вопрос. Джилл кивнула. — По-моему, из чувства вины. В конце концов, как он любил ей напоминать, он отказался из-за нее от всего. — Тут лицо Джека смягчилось. — Она делала все, что могла. Она старалась сделать праздники торжественными, радостными. Как и наши дни рождения. Она очень нас всех любила. Но некоторые вещи не загладишь. Всякий раз, когда его не было, мы остро ощущали его отсутствие — даже острее, чем чувствовали бы его присутствие.

Джилл с трудом сглотнула. Ей было за него больно, ей очень хотелось бы найти такие слова, которые смягчили бы его муку, — но она знала, что таких слов не существует.

Джек покачал головой, щурясь от яркого света.

— Он ненавидел свою жизнь. И в то же время он хотел, чтобы у меня жизнь была такая же. Он отказался от своей мечты — и требовал, чтобы я отказался от моей.

Джилл подалась вперед.

— Как это?

На лице его отразился гнев.

— Я хотел уехать из нашего крохотного городка. Собирался учиться на кинофакультете в Беркли. Я из кожи вон лез, оценки у меня были великолепные. Меня приняли. — Он встретился с Джилл взглядом, и выражение его глаз заставило ее похолодеть. — Отец, узнав об этом, издевательски расхохотался. Он назвал меня дураком. Он сказал мне, что я никогда ничего не добьюсь.

— Ох, Джек!

— Вся моя жизнь, все, чего я хотел, его не устраивало. Он никогда не видел во мне ничего хорошего. — Джек разжал пальцы. — И знаешь, что он хотел? Чтобы я закончил старшие классы и начал работать с ним на фабрике.

Джилл встала и подошла к нему. Ей было больно за гордого, самолюбивого юношу, которым был тогда Джек. И за него теперешнего — тоже.

— И ты уехал.

— Я сказал ему, что уезжаю. Я сказал ему, что мои мечты осуществятся, потому что я в себя верю. Потому что я этого добьюсь. — Джек тряхнул головой. — А он пообещал, что станет со мной говорить только тогда, когда я приползу к нему на брюхе. Он сказал, что тогда, может быть, и разрешит мне вернуться домой… если я буду его умолять. Я тогда же решил, что никогда и ни за что не вернусь обратно.

Джилл обхватила его лицо ладонями.

— Похоже, он очень несчастный человек. Мне кажется…

— Только не надо его жалеть. Он этого не заслуживает.

Она гладила его лицо, стараясь успокоить его. Такой гордый, такой упрямый! И он потерял столько времени, — времени, которого уже не вернешь.

— Я жалею не его. Я жалею маленького мальчика, который его очень любил.

Джек ответил ей не сразу.

— Если я его когда-то и любил, то это было настолько давно, что уже забылось.

Джилл продолжала на него смотреть, испытывая страшное волнение. Она вдруг поняла, что Джек открылся ей. Впервые он поделился с ней своими самыми тайными чувствами, частичкой своего сердца. Впервые она хотя бы отчасти поняла, что сделало Джека таким, какой он есть.

Она его любит.

Сознание этого факта окрепло в ее душе. Господи, она его любит! По-прежнему. Несмотря на все, что случилось в прошлом, несмотря на то, что узнала сегодня. Она его любит.

В ней поднялся страх — леденящий душу, лишающий сил. Она стремительно отвернулась. Джек верил в нее, в ее талант. Он ей доверяет, он на нее полагается, она ему симпатична. Но он никогда ее не любил. Что ей делать? Как уберечь себя от боли?

Джилл пыталась найти какие-то слова, сделать что-то, что изменит ее чувства. И в то же время она была уверена, что их ничем не изменить. Если их не изменили эти пять лет и масса горьких сожалений, то что могут сделать какие-то слова?

Питер был прав. Она никогда не переставала любить Джека.

Джилл прижала руку к горлу — и тут же уронила ее.

— Мне надо… проверить индейку. Извини.

Она стремительно бросилась обратно в кухню. Оказавшись там, Джилл остановилась у плиты, растерянно на нее уставившись.

Она прижала руки к пылающим щекам. Что она делает? О чем думает? Она не должна его любить!

Джилл пребывала в полной растерянности. Своих чувств ей не изменить, слишком поздно. Слишком поздно…

— Джилли? — Она услышала, как Джек вошел в кухню и закрыл за собой дверь. — С тобой все в порядке?

Она не повернулась. Не откликнулась. Просто не могла. Она зажмурилась. Господи, что же ей теперь делать?

Он пересек комнату и остановился у нее за спиной. Легко прикоснувшись к ее волосам, он спросил:

— Тебя расстроили мои слова? Я… причинил тебе боль?

Он причинил ей боль — сильную. В прошлом.

Но в прошлом он никогда не открывал ей душу. Он никогда не делился своими воспоминаниями, своими чувствами. Сегодня все было иначе.

Эта истина вдохнула в нее искру надежды. Если он перед ней открылся — значит, есть надежда. Надежда, что он ее полюбит, надежда, что у них есть общее будущее. Слабая — но все-таки надежда. В ней вспыхнула радость, прогнавшая страх, оттеснившая неуверенность.

— Джилли?

Он снова прикоснулся к ее волосам, и она закусила губу.

— Ты ничего плохого не сказал и не сделал, Джек. Дело во мне.

— Я не понимаю.

Джилли повернулась и положила ладони ему на грудь и посмотрела ему в глаза. От него исходил жар. Под джемпером мощно билось его сердце.

Джилл посмотрела ему в глаза. Ее собственное сердце колотилось так сильно, что она боялась потерять сознание.

— Я хочу, чтобы мы любили друг друга. Я хочу, чтобы мы стали любовниками, — решительно произнесла она.

— Джилли! — Он резко втянул в себя воздух. — Ты понимаешь, что ты говоришь? Что ты делаешь?

Понимает ли она это? Она заглянула в свое сердце — в свою душу. Самое страшное уже произошло. Защититься от любви к нему невозможно. Ее сердце уже давно принадлежит ему.

И уже давно ничто не казалось ей таким правильным, таким естественным.

— Да, — прошептала она, становясь на цыпочки и прижимаясь к нему. — Я хочу, чтобы мы стали любовниками. Ты против?

— Как ты можешь спрашивать? — Он обхватил ее лицо своими сильными ладонями. — Я так тебя хочу, что у меня дух захватывает. Я засыпаю с мыслями о тебе, представляя тебя рядом. И просыпаюсь с теми же ощущениями.

Она приподняла лицо навстречу ему.

— Тогда больше не заставляй меня ждать.

И он с радостью ей подчинился. Со стремительностью, рожденной долго сдерживаемой страстью, Джек приник к ее губам в долгом поцелуе. Их языки встретились и переплелись. Он погрузил пальцы в ее волосы, привлекая ее к себе.

Джилл пыталась представить себе, что принесет ей следующий час, где она окажется еще через неделю, — и поспешно прогнала эти мысли. Она так долго мечтала снова оказаться с ним! Так долго — кажется, целую вечность. И она не будет портить этой минуты тревогами, а завтра пусть будет что будет.

Он подхватил ее на руки и, на миг отстранившись от ее губ, пробормотал:

— Куда?

— Наверх, в мою спальню.

Джек быстро поднялся по лестнице, Джилл невольно удивилась, что он двигается так легко, неся ее на руках. В спальне было темно — она не открывала занавесок, чтобы не впускать в комнату солнце. Джек подошел к окну и рывком отдернул занавески. В комнату ворвался солнечный свет, теплый, ослепительно белый, и залил комнату и кровать. Затопил их обоих.

Джек отнес ее к незастеленной постели, и они упали на смятые простыни. Джек снова приник к ее губам в таком властном поцелуе, что у нее перехватило дыхание. Но она ответила на его поцелуй с не меньшим жаром, оплетая его язык своим. Они издавали негромкие страстные стоны, — стоны нетерпения, слишком долго не находившего удовлетворения желания.

Джилл не терпелось прикоснуться к его коже, и она начала сражаться с его одеждой, так же как он — с ее. Они отодвинулись друг от друга на секунду, которой хватило, чтобы она стянула через голову его джемпер, и тут же снова сплелись в объятиях, словно разлучились не на одно мгновение, а на целую вечность.

Последовав ее примеру, Джек сорвал с нее футболку. Под его руками ее кожа была гладкой и теплой, как нагретый солнцем атлас. Он почти благоговейно провел пальцами по ее ключицам, по плечам и рукам…