— Как раз как я люблю, — пробормотал Джек, принимая из ее протянутой руки кружку кофе.

У нее покраснели щеки, и она поспешно отодвинулась. Но разве можно убежать от любви? Он наполнял ее чувства, заставляя ее сердце и ее разум выйти из-под контроля. Боже милосердный, что же ей теперь делать?

Отвернувшись, Джилл проверила индейку и без всякой нужды полила ее подливкой, все время ощущая на себе его взгляд.

Обещая себе, что не позволит своим эмоциям выйти из-под контроля, она поставила жаровню обратно в духовку. Ей нельзя терять бдительность. Нельзя вспоминать, что она чувствовала, когда между ними еще все было хорошо.

Джилл захлопнула духовку, стараясь справиться с волной воспоминаний. Воспоминаний о том, как они прижимались друг к другу, еще разгоряченные любовью, только утолив страсть, как смеялись какой-нибудь остроумной шутке, как Джек обнимал ее, пока она спала. И о словах, которые они бросали друг другу в ту ужасную последнюю ночь.

Джилл глубоко вздохнула, сняла рукавички и кинула их на столик. Чтобы хоть чем-то занять руки, она налила себе полчашки кофе, долила до краев молоком и всыпала туда две полные ложки сахара.

— А, я вижу, что ты по-прежнему любишь добавлять в молоко с сахаром немного кофе! — с улыбкой сказал Джек.

Она встретилась с ним взглядом, но тут же быстро снова отвела глаза:

— Я никак не совладаю с этой привычкой, хоть время от времени и пытаюсь.

Между ними снова наступило молчание. Джилл еще раз проверила духовку, а он не спеша пил кофе. С улицы донесся детский смех. Этот звук заставил ее вздрогнуть, и она снова поспешно взялась за чашку.

— Красивый день, — пробормотала она, понимая, что слова ее звучат глупо, но чувствуя острую потребность прервать неловкое молчание.

— Очень. — Джек снова оперся о столик. — Как и вчерашний. И позавчерашний.

— Ты так говоришь, словно об этом жалеешь.

Он посмотрел на нее, а потом отвернулся, нахмурившись:

— Наверное, жалею. Наверное, мне не хватает серого низкого неба и обильного снегопада.

Джилл поставила чашку на столик.

— Похоже, ты скучаешь по Айове.

Джек поднял лицо к потолку, потом снова перевел взгляд на нее.

— Сью звонила. Уговаривала приехать домой.

— И теперь ты жалеешь, что не поехал.

— В какой-то мере да.

Джилл удивило это признание. В нем читались мысли и чувства, которые он не высказал — но которые не смог скрыть.

— Ты этого не ожидала, правда? — Он хмыкнул, выражая отвращение к самому себе. — В тот день, когда она мне позвонила, когда я отказался даже говорить о приезде домой, Сью назвала меня эгоистичным сукиным сыном. Она сказала, что я — вылитый отец.

Джилл открыла рот, желая как-то его утешить, успокоить — но тут же спохватилась: она поняла, что не знает, что сказать и как ему помочь.

Джек покачал головой.

— День Благодарения в Троттер Джанкшн обычно бывает облачный. И холодный — в воздухе уже ощущается близость зимы. У них уже, наверное, выпадал первый снег.

Он говорил почти про себя, не отводя взгляда от окна.

— Помню, как я ходил по полям, как под ногами хрустел снег, а щеки и руки обжигал мороз. — Джек улыбнулся. — Это было так приятно. Я всегда любил мороз.

— Похоже, ты скучаешь по родным местам.

Он снова встретился с ней взглядом.

— Да.

Джилл прикоснулась к его руке, легонько погладив ее.

— Так поезжай домой, Джек. Просто сядь на самолет — и поезжай.

— Все не так просто.

— Просто. — Она махнула рукой в сторону телефона. — Возьми трубку, набери номер любой авиакомпании. Господь свидетель, я бы хотела иметь такую возможность. — Джилл вздохнула. — Я хотела бы иметь сестер, племянников и племянниц, как у тебя. Я хотела бы иметь семью, которая проводила бы праздники вместе. Семью, которая с тобой в горе и в радости…

Он прижал ладонь к ее щеке.

— Я знаю, Джилли. Но наши с отцом отношения… — Джек покачал головой. — Ты не понимаешь. Ты не…

— Да, не понимаю. — Она накрыла его руку своей. — Но хотела бы понять. Расскажи мне, Джек. Скажи, что между вами случилось.

Он колебался, и она прижала его руку еще крепче.

— Ведь ты поэтому сегодня пришел, правда? Потому что хотел поговорить?

— Нет. — Он заглянул ей в глаза. — Я пришел сюда, потому что хотел быть с тобой. — У нее на секунду остановилось сердце, а потом забилось с удвоенной силой. Джек начал нежно поглаживать пальцами ее щеку. — И потому что никак не мог перестать о тебе думать.

Джилл отстранилась от него:

— Мне душно.

Не дожидаясь его ответа, она прошла к двери, которая вела на небольшую веранду и вышла туда.

Ветерок был теплым, солнце сияло вовсю. Джилл подняла к нему лицо, подставив его теплым лучам и нежному прикосновению ветерка, ожидая, пока ее мысли немного придут в порядок.

Джек вышел следом за нею и остановился рядом. Джилл не поворачивалась к нему — не решалась на него смотреть. Она по-прежнему подставляла лицо солнцу, зажмурив глаза.

— Вчера я получила от родителей открытку, — сказала она. — Поздравительную. Там стояла подпись «Любящие тебя мама и папа». Почерк был незнакомый: подозреваю, что открытку отправила секретарша — отца или матери. — Она сжала руки в кулаки. — А Ребекке они открытки не послали. Господи, она же их внучка!

Джилл повернулась к нему.

— Даже ребенком мне приходилось отвоевывать себе место в родительских сердцах. Мне приходилось всего добиваться самой. Я ненавидела свое одиночество. Изолированность, с которой я бессильна была бороться. Мама и папа были заняты — своей работой, своей жизнью, друг другом. У них не было времени любить меня — пусть даже мне этого хотелось больше всего на свете. Каждое Рождество я просила Санта-Клауса об одном и том же. Я так этого и не получила.

И теперь… — Спазм сдавил горло, так что она с трудом смогла продолжить: — Я снова одна. Я создала семью — и потеряла ее.

Глаза у нее наполнились слезами. Джилл их сморгнула, снова вспоминая Ребекку, свое неудачное замужество, свою нескладную любовь к Джеку.

— А ты сам создаешь себе одиночество! Ты изолируешь себя от своей семьи. От людей, которые тебя любят и хотят с тобой быть. Пять лет назад ты оттолкнул меня. Я не могу этого понять. Что ты за человек?

Он нежно прикоснулся к ее щеке и тотчас снова опустил руку.

— Сколько я себя помню, я всегда слышал от моего отца, как я испортил ему жизнь. Как то, что мама забеременела, стало самой большой ошибкой его жизни и как он всем ради меня пожертвовал.

Джек хмуро посмотрел на небо, словно он оказался снова в Айове и ожидал увидеть серые тучи, а не яркую голубизну, а потом снова взглянул на Джилл.

— До женитьбы мой отец был руководителем музыкальной группы. И хорошо играл. Его группа сделала пару записей. Он много мне рассказывал о том, как они ездили на гастроли, выступали с концертами. — Джек стиснул кулаки. — За все мои восемнадцать лет жизни дома он улыбался только этим воспоминаниям!

— Но ты ведь преувеличиваешь! Он же не мог быть таким…

— …Таким озлобившимся? Таким черствым? Он встретился с ней взглядом, и его глаза горели гневом. Но Джилл поняла, что этот гаев был направлен не против нее. Джек все еще не простил отцу все, что он сделал, — и чего не сделал.

Джилл бессильно опустилась на садовый стул. Ее захлестывала острая жалость к Джеку. Джек не сел — он начал взволнованно метаться по веранде. Она сложила руки на коленях, следя за ним взглядом, понимая, как трудно ему дается этот рассказ.

— Восемнадцать дней рождения я отпраздновал в этом доме. Мой отец не пришел домой ни в один из них. Ни в один! — У Джека презрительно скривились губы. — Когда у одного из нас был день рождения, он не приходил домой всю ночь. Чтобы наказать маму за то, что она нас родила. Чтобы наказать нас за то, что мы родились — и испортили ему жизнь.

Джилл сидела в оцепенении под впечатлением от его рассказа.

— А что же твоя мать? — тихо спросила она. — Почему она…