Лучше бы он позвонил спасателям или вызвал подъемник. В конце концов я поняла, что грациозно из этой штуковины не выбраться. Поставила ногу на землю, ухватилась за край дверцы и рывком освободилась из заточения.
Ощущение было такое, будто заново родилась: из тьмы и тесноты я вывалилась в яркий солнечный мир, а рядом стоял парень и беспомощно наблюдал.
Родившись, вам хочется глубоко вдохнуть. Я же немедленно задержала дыхание, опасаясь, как бы меня не вырвало от густого запаха тухлятины. Интересно, скоро ли мы попадем в дом?
Перспективы у нас были не самые радужные. Глория оцепенела посреди тротуара, зажав нос и выпучив глаза.
— О-о-а-а! — провыла она. — Га-а-дысть!
Матиас тоже слегка ошалел и засуетился. Схватив Глорию за локоть, он чуть ли не волоком потащил ее к подъезду.
— В жизни не дышал такой дрянью! — бросил он.
— Ой, не могу! — верещала Глория, выразив таким образом свое согласие с Матиасом. — Не могу-у!
Она долго возилась с замком. Частично оттого, что деревянная дверь рассохлась и перекосилась, а частично оттого, что после стольких «Маргарит» путалась в ключах.
Когда она наконец справилась со своей задачей, Матиасу пришлось тащить ее вверх по лестнице. Но, даже опираясь на Матиаса, Глория несколько раз споткнулась по пути, что ее нисколько не смутило. Вообще, когда за нами захлопнулась входная дверь и дышать стало чуть легче, наша спутница мгновенно воспрянула духом. Каждый раз, промахиваясь ногой мимо ступеньки, она весело хихикала, приговаривая: "Прыг-скок! Прыг-скок!" Глории явно понравилось висеть на руке Матиаса и льнуть к нему.
— Знаешь, — вдруг заявила она, поглядев ему в лицо, — твои зеленые глазищи очень идут к моему костюмчику.
Матиас бросил на меня умоляющий взгляд через плечо.
Я сделала вид, что не понимаю, в чем проблема. Кажется, я уже говорила: есть во мне некоторая стервозность.
Контора Бартлета, разумеется, оказалась на самом верху. Мы взбирались на пятый этаж по лестнице столь узкой, что непонятно было, как хозяину удалось занести письменный стол.
Попав в офис, я обнаружила, что Бартлет втащил туда не только стол, но и кучу других вещей. Комната была загромождена мебелью: огромный диван, обитый черным материалом (продавцы в магазинах важно именуют этот материал кожзаменителем, но на самом деле это обычная клеенка, не лучше той, что подкладывают под собак с течкой), несколько столиков из прессованных опилок, парочка замечательно уродливых торшеров с разноцветными пластиковыми шариками на абажурах и поеденные молью коврики.
В конторе также стояли серые металлические шкафы с отделениями для картотеки. Они занимали всю стену, но не в главном офисе, а в смежной комнате, однако я их сразу углядела в дверной проем.
Подъем на пятый этаж, видимо, подорвал силы Глории. Отперев офис, она тут же рухнула на диван для сексуально озабоченных псин и тупо уставилась в пространство.
Если бы ее грудь не вздымалась и не опадала, я бы подумала, что с ней случился удар. Удивляюсь, как меня кондрашка не хватил. Даже Матиас запыхался.
— Господи, — прохрипел он, когда мы направились к шкафам с картотекой, — если бы я здесь работал, то ко мне вызывали бы «скорую» каждый божий день.
Мне не хватило дыхания, дабы вслух согласиться с Матиасом. Я лишь понимающе кивнула, продолжая подбираться к заветным ящичкам.
Казалось, меня отделяет от них не меньше мили. Наконец я доковыляла до смежной комнаты, включила верхний свет и рванула к ближайшему шкафу, опередив Матиаса на пару шагов. Взявшись за ручку верхнего ящичка, дернула.
Ящик открылся.
Очевидно, Бартлет не боялся воров, если не запирал картотеку. Но с другой стороны, какой уважающий себя вор сюда попрется? И зачем? Чтобы потом спускать краденое с пятого этажа на собственном горбу?
Я бы хорошо подумала, прежде чем стащить из этого офиса хотя бы скрепку для бумаг.
Бартлет не только не запирал свою картотеку, но и не располагал ее по алфавиту. Мне пришлось заглянуть в полдюжины ящиков, прежде чем я наткнулась на букву «М». После чего обнаружить потрепанную папку с надписью "Мередит Портер" не составило труда.
— Матиас, — позвала я, вынимая папку, — взгляни.
Впрочем, могла бы и не сотрясать воздух, ибо Матиас уже стоял за моей спиной и пожирал глазами папку.
Судя по жеваным уголкам, ее открывали не раз. Однако внутри она была почти пуста, если не считать коричневого конверта, скрепленного металлическим зажимом. На обратной стороне было размашисто выведено черными чернилами: "Ванда Фей и Дженни, 1975–1977".
— И все? — Матиас почесывал бороду. Уж не знаю, чего он ожидал, но разочарование было очевидно. Оно длилось до тех пор, пока я не сняла металлический зажим и не извлекла содержимое конверта.
В нем лежали старые фотографии. Штук восемь или девять. На верхнем цветном снимке была запечатлена кудрявая темноволосая девочка лет четырех на коленях у худой брюнетки. Девочка была одета в голубое ситцевое платьице и черные кожаные туфельки, с застенчивой улыбкой она склонила голову набок. Глаза у девочки были удивительные — огромные, голубые, в пол-лица. Брюнетка, вероятно, приходилась ей матерью, поскольку у нее были такие же глаза.
Обычная семейная фотография на первый взгляд, если бы не одна маленькая деталь. Брюнетка, похоже, заказала свой наряд из каталога нижнего белья «Фредерикс»: черные кружевные бюстгальтер и трусики, черная кружевная прозрачная комбинация, черный кружевной пояс с резинками и черные чулки в сеточку.
Возможно, я склонялась к поспешным выводам, но, похоже, эта миссис Черное Кружево не относилась к разряду образцовых мамаш и домохозяек.
Матиас откашлялся.
— Пожалуй, в журнал "Наш малыш" такой материал не примут, а?
— Кто эта женщина? — приступила я к делу, строго глянув на него. — И эта девочка? И какое отношение они имеют к Портеру?
Матиас не знал ответов на мои вопросы. Он снова уставился на снимок. На его обороте тем же размашистым почерком было написано: "Ванда Фей и Дженни, 15/10.76".
На следующей фотографии брюнетка была одна. Но в том же наряде. Собственно, и снимок был сделан в тот же день, судя по надписи на обороте: "Ванда Фей, 15/10.76". Молодая женщина смеялась во все горло. Неизвестно, что ее так развеселило, но она откинула голову назад, зажмурила глаза и широко открыла рот.
Беззаботнейшее существо. Никаких проблем.
На следующем снимке опять были мать и дочь. Девочка выглядела немного старше — ее каштановые кудри стали длиннее, и сама она как будто подросла, — но платьице осталось прежним. Девочка опять сидела на коленях у Ванды Фей, которая снова облачилась в наряд из каталога нижнего белья «Фредерикс», но на сей раз все предметы женского туалета были белыми, оторочены белым кружевом и дополнены белым перьевым боа, наброшенным на плечи.
Я чуть было не заподозрила Ванду Фей в рабском подражании Мадонне, но вовремя сообразила, что в семидесятые годы о Мадонне слыхом не слыхивали. Ванда Фей стала провозвестницей нового направления в моде, сама о том не ведая.
Я поднесла фотографию ближе к свету, пытаясь определить возраст брюнетки. Ей можно было дать от двадцати до тридцати пяти. Точнее трудно сказать. Не сомневалась я лишь в одном: молодая женщина заметно устала. А если еще точнее, брюнетка выглядела так, словно повидала все в этой жизни и ничего-то ей не понравилось.
Приглядевшись повнимательнее, я заметила еще одно отличие от ранних снимков: ее дочка подросла, но сама Ванда Фей уменьшилась. Она стала значительно худее, а вокруг рта пролегли морщины, которых прежде не было. Такое впечатление, что матери девочки явно нездоровилось.
Надпись на обороте фотографии, сделанная определенно тем же почерком, гласила: "Ванда Фей и Дженни, 3/1.77".
Почти все остальные снимки были вариациями первого: брюнетка и ребенок в разных позах. И в различных нарядах.
Ванда Фей, похоже, тратила кучу денег на нижнее белье. У нее был красный кружевной комплект, розовый кружевной, черный кожаный, в котором она походила на заядлую рокершу. Малышка Дженни, напротив, появлялась на снимках либо в голубом ситцевом платьице, либо в шортах и майке.
