Они уже приближались к поселку, миновали густой березовый колок с искрами на стволах от лунного света и поднялись по пологому склону.

Такие же, как в Дееве, кирпичные и сборные дома под шиферными крышами выстроились в три продольные и три поперечные улочки. Посверкивая листьями, стояли прозрачные молоденькие тополя, кустарник отделял проезжую часть улиц от пешеходной. Как и в Дееве, возле каждого дома был палисадник с цветником.

— Разрастется все — будет как в Дееве, — опять, словно отвечая на мысли Алены, заговорил Найденов. — Только в прошлом году посажено, а кое-что и этой весной.

Аккуратно ведя машину по безлюдным улочкам ночного поселка, он принялся рассказывать Алене, как выбиралось место для жилья: чтобы вода была близко, а грунт не задерживал влагу, чтобы не гуляли по склону холодные ветры.

— В общем, знаете, это строительство и благоустройство до того морочное дело… — будто устыдясь своей увлеченности, Найденов снова перешел на привычный иронический тон. — Мало того, что мозги пухнут, так мы еще перессорились со всеми: строители из края, дорожники — все нас костерили. Все построили сами, и дороги ремонтируем сами. Сначала квалифицированных строителей оказалось у нас только двое, а сейчас почти все стали строителями. Вот кончим уборку, водопровод начнем, клуб надо достроить, — он указал на кирпичные стены, выросшие до половины второго этажа. — Пока кино крутим в столовой. Эх, жаль, люди спят. Я бы вам квартирки показал! Ванны, конечно, еще не поставлены, но водопровод осилим, тогда догоним Деево. Канализацию, центральную котельную… Да! Паровое отопление, а там и газ… — Он нарочито тяжело и длинно вздохнул: — Как поэтично! Путь к поэзии лежит, извините, через канализацию.

— Да вам же нравятся и стройка и благоустройство!

Найденов мельком глянул на нее.

— Эх, артистка! — поддразнил он довольно сердито и спросил в упор: — Надо или не надо, чтобы люди жили как люди? Вот отсюда и «нравится», пропади оно пропадом! Я же вам сказал: путь к поэзии — через канализацию!

Они объехали вокруг заложенного прошлой осенью молодого фруктового сада, затем Найденов показал столовую, баню, место будущей больницы и школы.

— Школа — стройка не срочная. Народ в большинстве молодой, школьников пока маловато.

И опять Алена услышала в спокойных, деловых словах спрятанную боль. Она попробовала продолжить разговор:

— Да, удивительно тут мало ребятишек. Одни холостяки на целину приехали?

— Большинство. Да мы уж и так много свадеб отгуляли, скоро ясли придется строить, — усмехаясь, ответил он и, с напряжением глядя вперед, сказал: — Кого это бессонница мучает? До начала уборки по ночам надо спать. Впрок, так сказать. Потому что потом станет не до сна.

На отлете поселка, вблизи молодого лесочка, насаженного для защиты жилья от снежных буранов, стояло длинное, заводского типа здание. В его больших окнах горел свет. Найденов затормозил.

— Разрешите, я на минутку загляну? — И, не дожидаясь ответа, ушел.

Алена вышла из машины, огляделась.

Тихо стоял молодой лесок, чуть шевелилась блестящая листва тополей. От поселка по склону, покрытому травой, сбегали тропинки. Внизу сквозь прибрежный кустарник виднелась темная, с яркими бликами излучина реки. За ней начиналось пшеничное море — без конца и без края.

В детстве Алену тревожил, иногда пугал свет луны. Яркие, веселые краски дня исчезали, черные тени и холодный блеск делали все похожим на грустную сказку. Когда выросла, ей стали нравиться пастельные тона лунных ночей и графическая резкость теней, а все-таки бывало чуть-чуть грустно от этого негреющего света.

Но тут, в «Радуге», грусть не возникла. Впервые за поездку все было здесь так, как ей хотелось. Как должно быть. Как могло бы быть везде, если б… Алена присела на траву. Как устала, оказывается, да уж и денек выдался! Она закрыла глаза и вдохнула теплый, медовый с горечью запах — близко цветет гречиха!

«Почему не пишут пьесы про таких людей? Какие характеры! Найденова отлично мог бы сыграть Саша. Разлуку — Миша или даже Валерий — пусть будет красивый и с обаянием. Джек должен играть Голова — умный и злой эгоцентрик. Олег — это, конечно, — «бросовый Гошка». Ох, Тимофея-то, Тимофея обязательно нужно. Что ж, тогда Разлуку все-таки мог бы сыграть Миша, а Тимофея — Валерий. Жаль только, что он не такой комплекции, как рыжий. Да! А Женька-то мог бы очень смешно сыграть Виктора с его «кордебалетами» — очень смешно!

Елену Андреевну, пожалуй, сыграла бы Глашуха, да, но — хирург? Ну и что? В Глашке есть все — волевая, смелая. А то, пожалуй, и Зина. А самой бы ей, Алене, какую роль?

Алена взглянула на свои часики: два! Она вскочила. «С ума сошел этот «положительный герой»! Завез в чертову даль и забыл!» Со стороны мастерских доносились голоса, и Алена, став на выступ фундамента, подтянулась и заглянула в открытое окно.

У противоположной стены, в круге света висячей лампы, возле станка, Найденов разговаривал с тремя мужчинами в комбинезонах: один — совсем мальчишка, двое — постарше, но тоже молодые. Сам Найденов был без пиджака, короткий рукав светлой рубашки обнажал очень крепкую, мускулистую, загорелую руку.

— Тут и Разлука нам сейчас не поможет, — говорил он самому молодому. — Везде же не хватает запчастей. Это уж в министерстве бы кое-кого поприжать… А пока надо самим, на дядю рассчитывать не приходится.

Разговор, как поняла Алена, шел о каких-то поршневых пальцах, втулках, вкладышах, потом о хедерах, битерах, барабанах, о непонятных Алене, но, видимо, очень важных вещах.

Держась за наличник, она оглядела мастерские, похожие на заводской цех. И вспомнилось, как в первый год после возвращения Петра Степановича с фронта она часто носила ему обед на работу. Тогда он был для нее еще дядей Петей, и она внимательно следила, как он ест — не мало ли, не остыло ли, пока несла. Зачем тогда они с матерью обидели ее, не сказали вовремя, не посчитались с детскими чувствами? Да, верно, нельзя обманывать! Как долго лежала на сердце обида, как долго мешала увидеть и поверить в добрую, человеческую заботу отчима.

— Черт меня подери! — заметив Алену, воскликнул Найденов и, лавируя между станками, подбежал к окну. — Простите великодушно, простите!..

Она чуть не упала назад и поспешно спрыгнула на землю. Найденов тут же, следом за ней, ловко выскочил через окно.

— Казните! Эгоист, подлец! Увез артистку после работы, усталую, измученную, и… бросил! — Он говорил с искренним огорчением, держал ее за руку и все пытался заглянуть в глаза. — Чем угодно готов искупить вину. Только разрешите после уборочной.

И когда Алена засмеялась, он раздурачился:

— Ну выругайте, чтоб на душе полегчало! И, ради всех святых, когда станете великой, народной, не пишите в своих мемуарах о моем позоре! — Он встал и крикнул в окно: — Ванюша! Поди-ка сюда! Вы не сердитесь? — Он снова взял ее за руку. — Необходимо обсудить с товарищами очень важное предложение. А Ваня вас проводит до Деева… Ванюша, — не отпуская Алену, обратился он к юноше, появившемуся из-за угла здания, — отвези в Деево, в гостиницу, Елену Андреевну Строганову. Она завтра у нас выступает на четвертом участке. Только не забудь залить воду в радиатор.

— Умница, что не сердитесь, — сказал Алене Найденов, когда Ванюша спрятал ведерко в багажник. — Скажу на сей раз без шуток: вы талантливы, и… жизнь у вас должна быть интересная, богатая. Только навряд ли легкая. Вы уж на меня не обижайтесь! Но что-то в вас… Человечек вы живой, чуткий. Я рад знакомству. — Он крепко пожал ей руку, открыл дверцу машины. — Приезжайте посмотреть на нас через год-другой. Филиал Москвы увидите, не меньше.

То, что сказал ей Найденов, было дорого, и еще сильнее захотелось узнать об этом человеке.

— Вы здесь давно? — спросила она Ванюшу.

— От первого колышка! — весело ответил тот и, видимо вдруг решив, что с незнакомой артисткой, которую ему доверил сам директор, надо говорить более официально, произнес: — Со второго апреля девятьсот пятьдесят четвертого.