Почему не приходит врач, не пускает к Лике? Забыли? Алёна ничего уже не боялась, она только хотела быть с Лилей. Она нужна Лике, она должна быть с ней.
Алена встала, осторожно открыла дверь и оказалась в ярко освещенной узкой комнате, где решительно все блестело: белые стены, белая раковина, стеклянные шкафчики, полированные барабаны и кипятильники. Слева из-за двери, обитой белой клеенкой, слышались тихие голоса, иногда легкое звяканье. Что там, за этой дверью? Там Лика, и надо быть с ней. Не помешать бы. Осторожно, осторожно…
Алена взялась за ручку и с усилием, одновременно сдерживая, чтоб не рвануть, потянула на себя. Отбросив ее руку, дверь будто сама собой открылась, сухонькая белая фигура возникла перед Аленой и, схватив ее руки, что-то шепча, теснила назад. Но она не заслонила комнату. В неприятно ярком пятне света Алена увидела высокий белый стол и две белые фигуры, склоненные над ним.
В ту же минуту она услышала сдавленный булькающий хрип и не сразу разобрала в нем свое имя:
— Ленка!
Она оттолкнула маленькую женщину, слыша только этот зов, как могла легко и тихо, подошла к лежаку.
На лицо Лики свет не падал, и оно почти сливалось с подушкой, только резко чернела родинка на виске, да и уголках рта, запачканного кровью, собирались яркие капли. А большие глаза в густой тени ресниц смотрели так знакомо — виновато…
— Ленка! — в груди у Лили опять что-то заклокотало.
— Лилечка!
Кто-то уступил Алене место, она подошла вплотную, наклонилась, боясь прикоснуться, боясь причинить боль. Струйка крови стекла на подбородок, и чья-то рука заботливо стерла ее марлей.
— Вам нельзя говорить, Лиля, строго предупредила полная молодая женщина, стоявшая по другую строну стола. — Подруга придет к вам завтра. Наговоритесь еще.
Алена увидела, что женщина держит белую худенькую Лилину руку, что в руке на сгибе в локте воткнута игла и от нее поднимается тонкий резиновый шланг. Алена вдруг поняла по лицам женщин, что ее сюда ни за что не пустили бы и сейчас бы прогнали, если бы не боялись за Лилю. Она растерялась. А Лиля сквозь хрип и клокотание с трудом выталкивала слова:
— Я… испугалась… кинулась от него… совершенно зря…
Кровь пенилась у нее на губах.
— Нельзя вам говорить!
— Я понимаю, Лилюха, — нашлась наконец Алена. — Я же все понимаю. Ты — молодец.
— И самолюбие… — прохрипела Лиля, стараясь улыбнуться.
— Не говори! Не говори. Я знаю. Я знаю: ты можешь все. Тебе незачем было бежать. Не говори, не говори! Я отлично все знаю. Не думай. Поездку мы отложим, ты догонишь, когда понравишься. — Алена торопилась, не останавливаясь, чтобы только успокоить, только не дать Лиле заговорить. И она знала, что говорит именно то, что нужно, она читала это в Лилиных глазах. Они всегда понимали друг друга. — Нам же трудно будет без тебя, ты же самая талантливая. Ты не говори, я и так все знаю. Веди себя умно. Слушайся. Надо тебе скорее поправляться. Нет, не говори, ничего не говори мне, я все знаю, все, все понимаю.
Глаза Лили становились спокойнее и вдруг неестественно расширились, в груди, в горле ее заклокотало так громко, будто что-то рвалось, с хрипом выплеснулась изо рта алая струя.
Алена чуть не закричала.
— Идите, — тихо приказала ей полная женщина и, не выпуская Лилиной руки, наклонилась к самому ее лицу. — Подруга придет к вам завтра, доченька, — сказала она громко и четко.
Сзади кто-то крепко взял Алену за локти и, повернув, подтолкнул к двери.
— Идите, идите. — Сухонькая старушка загородила собой Лилю.
Алена быстро пошла, оглянулась — неестественно расширенные глаза Лили уже не видели ее. Она вышла и остановилась возле самой двери. Куда идти? Куда и зачем? Ни о чем нельзя думать, пока здесь «состояние тяжелое». Что значит «тяжелое»? Почему кровь? Что теперь там делают с Лилей? Что с ней?..
Алена долго стояла в узкой белой сверкающей комнате, окаменев от напряжения. Наконец глухая клеенчатая дверь с силой распахнулась, полная женщина почти наткнулась на Алену.
— Идите же отсюда! — резко сказала она и быстро захлопнула дверь. — Идите!
В ее несдержанности, нервных движениях и вдруг увядшем лице Алена почуяла беду.
— Что Лиля? Что с ней?
— Скончалась Лиля, — превозмогая усталость, жестко ответила женщина. — Завтра утром придете оформить документы.
Алена не двинулась.
— Травма, несовместимая с жизнью. Понятно? — женщина тяжело опустилась на табурет. — Ничего уж тут не сделаешь. Идите, идите, Лена, — уже мягче сказала она. — Ничем тут не поможешь.
Алена стояла. Она не могла оторваться, не могла уйти в живую жизнь, не остановившуюся, не замершую жизнь… без Лили.
— Нина Сергеевна, вас Маруся просила, как освободитесь. В десятую палату, — сказал кто-то вошедший из коридора.
Нина Сергеевна поднялась.
— Иду.
Лицо ее опять стало непроницаемым, движения собранные. Проходя мимо Алены, она прихватила ее за Плечи и повела за собой.
— Ступайте домой. Ничем вы здесь не поможете. Ей уже ничего не нужно. Ступайте, Лена, домой, — говорила она на ходу. — Конечно, тяжело. Дикий случай. Идите.
Алена не помнит, как прошла по широкому коридору мимо дежурной сестры, спустилась в вестибюль.
Агния, Глаша, Зина, Олег и Женя, тесно сидевшие на диване у выхода, кинулись ей навстречу.
Глава тринадцатая. Жизнь не остановилась
Из репродуктора над головой Алены резко вырвалась маршевая музыка и заглушила все: недосказанные слоил, пожелания, обещания.
Перрон отплывал, провожающие отставали, только Глеб еще бежал вровень с окном, не отрывая взгляда от Алены. Но вот платформа оборвалась, он остановился, взмахнул рукой и не двинулся, пока Алена могла видеть его белый китель.
Кто-то стоял рядом с ней у окна, но она не повернулась посмотреть: даже своим незачем показывать заплаканное лицо. По коридору, то и дело задевая Алену, ходили еще не устроившиеся пассажиры, громко разговаривали.
Соколова очень устала за последние дни: шли прогоны, генеральные, потом сдача программы, и ее уговорили еще вчера уехать на дачу.
Из преподавателей их провожал один Корнев. Он много помог во всех делах бригады.
Лилька, Лилька, Лилька… Как не хватает ее рядом!
Поезд набирал скорость, и встречный ветер трепал волосы, надувал кофточку, холодил мокрые щеки.
Кончились привокзальные постройки, переплетения путей с огнями стрелок, темные ряды составов, стало просторнее взгляду. В тумане долгих северных сумерек строем проплыли высокие заводские здания со множеством светящихся окон, и потянулись улочки, напоминающие Забельск.
Хождение по коридору кончилось — все водворились на свои места.
Отставали перелески, рощицы, черные контуры деревьев наплывали на небо и стекали. Убегала дорога, цепочки домов, мелькали столбы с белыми чашечками изоляторов. Мерно стучал и покачивался вагон. За окном темнело, звезды на небе и огни на земле разгорались ярче. Ветер сильнее обливал холодом.
— Не замерзла, Алеха? — Олег возник за ее плечом. — Принести тебе вязанку или мой пиджак? Еще простудишься.
— Принеси!
Простудиться Алена не имела права — это значило бы подвести бригаду…
— Надень в рукава, будет теплее. — Олег подал Алене кофточку и, обняв ее, встал рядом у окна. — Сейчас говорили с ребятами: здорово, что Илья Сергеевич Корнев будет вместо Ладыниной. Теперь он поддаст всем жару. А то скукота завелась без Рышкова…
Ветер обрывал слова, стук поезда заглушал их.
«Люблю ездить, — белой ночью у входа в общежитие сказала Лика. — Катишь себе, и все отстает, остается позади, а сама становишься вроде бы пустой и легкой. В дороге обо всем можно думать — и не больно».
Нет, Алене было больно.
В те дни Алена будто потеряла способность чувствовать. Она все понимала, решала практические вопросы и заботливо делала все, что было еще нужно для Лили. Держалась спокойно, без усилий, ничего не преодолевая, просто не чувствуя ничего. Только есть почему-то не могла и все мучилась от жажды.
