Но что же Ллевелин и Элеонора?

Принц Уэльса со своими военачальниками последовал за королем в Лондон, где и провел невеселое Рождество. Ллевелину в Вестминстере пришлось присягнуть парламенту. Лондонские толпы ходили следом за валлийцами: их интересовали странные наряды чужаков (сегодня в Англии так глазеют на экстравагантные делегации из экзотических стран). Валлийцы возненавидели Лондон и были рады вернуться домой.

Следующей осенью Ллевелин в соборе Вустера женился на Элеоноре. Эдуард и король Шотландии Александр присутствовали на церемонии. Бракосочетание было торжественным, но нерадостным. Эдуард отправил валлийского принца домой повязанным и брачными узами, и полной зависимостью от Англии. Но этим дело не кончилось.

«Историки и политики знают, — пишет Уоткин Дэвис, — что слишком суровый договор всегда порождает новые войны; рудланский статут был, несомненно, очень суров. Недовольство, дремавшее в Уэльсе, особенно на севере, сильно обострилось благодаря административному давлению королевских чиновников. Справедливость ни во что не ставилась. Англичане могли безнаказанно убивать и красть, если их жертвами были валлийцы. Продавались должности, вымогались взятки. Старые валлийские законы не принимались во внимание под предлогом того, что они противоречат королевским понятиям о справедливости. Давление было ужасным, и так трудно было противостоять ему конституционным путем, что в 1282 году во многих местах страны вспыхнули мятежи. Ллевелин старался ни в коем случае их не поощрять, но, заметив, что те возникают сами по себе, решил, что лучше направлять их, и возглавил движение протеста.

На сей раз Эдуард вознамерился уничтожить беспокойного вассала и навсегда подавить стремление валлийцев к независимости. Ллевелин приготовился встретить выступившую против него огромную английскую армию, хотя душу томили нехорошие предчувствия, а сердце ныло от горя по недавно скончавшейся жене».

Восстание произошло в 1282 году.

Эдуард собрал многотысячную армию. Архиепископ Кентерберийский поспешил в Уэльс против воли короля и «ради любви к Уэльсу», как он сам выразился, желая предупредить Ллевелина о мощи Англии и неодобрении Рима. Ллевелину предложили английское поместье и пансион, если он смирится. Он с негодованием отверг и то и другое.

Эдуард снова вошел в Уэльс. Ллевелин со своим поредевшим советом пытался что-то предпринять. В самом начале кампании Ллевелин поехал на юг на переговоры со сторонниками. Он вошел в лес возле Буилта, а его охрана из восемнадцати человек, все из Карнарвоншира, несла стражу у моста. Английский рыцарь по имени Адам де Франктон, который случайно встретил Ллевелина и понял, что перед ним валлиец, проткнул его копьем и поехал далее. Принц упал на землю. У него хватило сил лишь на то, чтобы позвать священника. Белый монах исполнил последний ритуал.

Позднее в тот же день Франктон вернулся в лес — раздеть человека, которого убил. Ллевелин все еще дышал. Франктон узнал, что поразил самого принца Уэльса, и весьма тому обрадовался. Он дождался последнего вздоха героя и, выхватив меч, отрезал Ллевелину голову.

Эдуард получил голову своего врага, когда находился то ли в Конви, то ли в Рудлане. Он выстроил армию и велел пронести насаженную на пику голову мимо всех воинов. И тут кто-то вспомнил старое пророчество Мерлина: когда английские монеты станут круглыми, принц Уэльса наденет в Лондоне корону. Английские монеты 1278 года были круглыми. Через несколько дней принц Уэльса был коронован в Лондоне: голову Ллевелина, надетую на кол и украшенную плющом, провез по Лондону всадник. Его встречали и провожали громкие трубы. Затем кол с головой принца Уэльса — принца старейшего правящего европейского дома — установили на самой высокой башне Лондона. Она много дней гнила на ветру под дождем.

Мятеж захлебнулся. Эдуард несколько лет оставался в Уэльсе. По английскому образцу в стране появилось шесть графств. Воспользовавшись королевской грамотой, англичане поселились в Кардигане, Буилте, Монтгомери, Уэлшпуле, Рудлане, Аберистуите, Карнарвоне, Конви, Криккиэте, Харлехе, Боуморе и Ньюборо. Этим городам суждено было стать центрами английского влияния, и вокруг них в смутные времена Эдуард построил оборонительные кольца замков: Конви, Бомарис, Карнарвон, Криккиэт и Харлех.

Эдуард I вернулся в Лондон, а карта Уэльса с той поры изменилась.

В пабе Рудлана я встретил удивительного человека. На нем были плащ и болотные сапоги. Я обратил внимание на пустой рыболовный садок. Карман у него оттопыривался от катушек, а в шапке было полно мушек для ловли форели. Он был очень зол, потому что любимая удочка, которую он по глупости привязал к бамперу своего автомобиля, по дороге отвалилась.

— Надеюсь только, что тот, кто найдет ее, останется доволен, — сказал он и горько добавил: — Но местные, кажется, предпочитают обходиться самодельными удочками.

Я понял: он испытал унижение из-за того что рыбачил на озере или на реке с дорогой рыболовной оснасткой, в то время как местный рыбак поймал всю рыбу на самодельную уду.

— В окрестностях Балы есть хорошие рыбаки, — признал он. — И я не плох, но они ловят рыбу на личинку, а я какие только приманки не использовал… Впустую. А ведь считаю себя хорошим рыболовом.

Этот человек, похоже, рыбачил на всех реках и озерах Уэльса. Он и об Уэльсе думал только применительно к форели и лососю. О ловле лосося в Шотландии он высказывался с презрением — «забава богача», с юмором вспоминал форелевую рыбалку в Ирландии. Ее он окрестил «убийством бедняка».

— Такой рыбалки, как в Уэльсе, нет нигде. Причем дешевой, а в наши дни это имеет значение.

— Много ли английских рыбаков так рано приезжают в Уэльс? — спросил я.

— Я не англичанин! — воскликнул он. — Я валлиец! Я живу здесь.

Я еще не видел рыбака, равнодушного к красотам гор, рек, озер и лесов. Мой знакомец пустился в восторженные описания страны. Оказалось, что на месте он не сидит и повидал самые красивые места Великобритании.

— Даже не будь я валлийцем, — заверил он, — думаю, что вид из Харлеха на Сноудон в ясную погоду все равно счел бы одним из лучших в мире.

Валлийцы, как и ирландцы, импульсивны и дружелюбны, если вы им понравились. Одной из особенностей ирландцев является то, что они тут же о вас забывают, стоит повернуться к ним спиной. То же можно сказать и о валлийцах.

Вскоре мы с рыбаком беседовали как старые друзья. Он очень хотел взять меня на озеро, где появилась майская муха. Когда я сказал, что еду в Рил по прибрежной дороге в Конви, на лице его появилась гримаса отвращения.

— Рил, — повторил он. — Зачем вам понадобилось ехать в Рил?! Это же не валлийское побережье, это — Ланкашир! Там все испортили Ливерпуль, Манчестер и Бирмингем…

Его возмущение было столь сильным, что он почти уговорил меня поехать в Конви через Абергил и через горы Денбишира в Лланрвст, но, стряхнув с себя его гипнотическое влияние, я все же поехал в Рил.

Ветреный Рил мне понравился. Настало время отлива, и золотые пески раскинулись на долгие мили. Это одно из многих прибрежных мест Великобритании, которое до нынешних дней утоляет миграционные инстинкты больших индустриальных городов. В мае же здесь так пустынно, что кажется, будто отсюда все уехали.

Вскоре я оказался на одной из самых красивых дорог Великобритании. Дорога из Уэльса в Корнуолл является чем-то вроде местной Ривьеры. Местами она так же красива, как Антримская прибрежная дорога в Ирландии. Справа вы видите море, слева — высокогорье Денби, а впереди — гигантские вершины Сноудонии.

На протяжении сорока с лишним миль этой дороги между Рилом и Карнарвоном встречаются самые известные и любимые города Уэльса. Этот участок красивого побережья облюбовали промышленные города Мидланда и севера. Вы не найдете ни одного жителя Мидланда, ни одного уроженца Ланкашира, который бы здесь не побывал. Эта часть Уэльса создана природой и человеком для отдыха от трудов праведных.