Гимн смолк. Церковь опустела. Полуденное солнце изливало свои лучи на старых мертвых Джоселинов; позади погребальной галереи красовалась картина урожая в норманнской рамке. Щедрая земля несла своих детей, и над полями царила та самая улыбка, с которой мать взирает на дитя у своей груди.

Я прошел на церковное кладбище, где позеленевшие камни, накренившись, опирались один на другой. Наклонившись, я зачерпнул пригоршню земли и почувствовал, как она сыплется, убегая у меня между пальцами. Глядя на эту землю, я подумал, что пока существуют английские поля — одно рядом с другим, — в мире останется нечто, что мы любим. И будем любить всегда.

— Ну, вот и все, — улыбнулся священник, шагая со мной рядом по тисовой аллее, — боюсь, больше мне нечего вам показать. Это все, что у нас есть.

— У вас есть Англия, — ответил я.

Перевод с английского Н. Омельянович

Перевод стихов, за исключением особо оговоренных случаев, М. Башкатова

Эта книга написана во время долгого путешествия по Уэльсу. В ней нашли отражение впечатления приезжего от Уэльса и уэльсцев. Не стану притворяться и уверять, что работа далась мне легко: уэльсцы — не те люди, что раскрывают душу чужаку.

В отличие от Ирландии, Уэльс не отделен от своей могущественной соседки морем, а в отличие от Шотландии, его Приграничье — не Шевиот-Хиллс [56]; но, несмотря на это, уэльсцы умудрились сохранить и свой язык, и свою индивидуальность. Иностранец, которому нравится самобытность, отдаст должное жизнеспособности и силе самой маленькой из четырех наций, проживающих на Британских островах.

В большинстве книг, написанных об Уэльсе, говорится, что это страна, которую можно посмотреть, но невозможно понять. Авторы повествуют о Северном Уэльсе, о его красотах, но при этом не упоминают черного Юга. Здесь люди зарабатывают себе на жизнь в некогда прекрасных долинах, безвозвратно изуродованных полуторавековой добычей угля.

Я поступил по-другому: черным долинам Юга я уделил столько же внимания, сколько и зеленым долинам Севера. Поднимался на Сноудон и с не меньшим интересом спускался в угольные шахты. Если то, что я написал, заставит путешественников отклониться от проторенных дорог Северного Уэльса и углубиться в шахтерские долины Юга, буду считать, что свою задачу выполнил.

Во время моего путешествия в Бангоре проходил Айстедвод. В Бангор я заезжал в мае, но ради Айстедвода вернулся в августе. О своих впечатлениях от праздника написал в пятой главе, не стал отделываться сноской в послесловии.

Хочу поблагодарить дружелюбных валлийских мужчин и женщин Севера и Юга: они помогали мне и гостеприимно приглашали в свои дома. Не забуду их доброту, острый ум, чувство юмора и прекрасные голоса.

Двадцать лет назад я отправился в Уэльс с экземпляром «Окассена и Николет» [57]в кармане. В то время я был влюблен в девушку, которая в Пуйлхели проводила отпуск с родителями. Ее родители в меня влюблены не были. Говорили, что я слишком молод, слишком беден, в общем, бесперспективен. Поэтому на выходных, не сказав никому ни слова, я махнул в Уэльс на дешевом ночном поезде. Дело было летом, стояла жара. Я сидел в углу и читал:

Кто услышать хочет стих

Про влюбленных молодых,

Повесть радостей и бед:

Окассен и Николет, —

Как жестоко он страдал,

Храбро подвиги свершал

Для любимых ясных глаз?

Чуден будет мой рассказ,

Прост и сладостен напев.

И кого терзает гнев,

Злой недуг кого томит,

Эта песня исцелит,

Радость будет велика

И рассеется тоска

От песни той [58].

Мужчина, сидевший напротив — его я помню куда лучше, чем девушку, к которой ехал, — был дюжим рыжим детиной из Бирмингема. Он снял башмаки и поставил их на верхнюю полку. Из бокового кармана вынул фляжку с виски и спросил, не хочу ли я присоединиться. Мне было девятнадцать, и я был страшным педантом. Я посмотрел в его красные глаза и ответил: «Нет». Он сделал большой глоток, положил на лицо грязный носовой платок и уснул. Я же сидел и ненавидел его так, как только мальчик, читающий «Окассена и Николет», может ненавидеть человека, пьющего неразбавленный виски.

Поезд мчался сквозь жаркую ночь, и я помню, как выходил на прохладных придорожных станциях и чувствовал, что нахожусь в чужой, неизвестной стране, стране гор и бешеных рек. Я слышал, как билась о камни вода, видел тени высоких гор. Их черные бархатные арки затмевали летние звезды.

Должно быть, я все-таки уснул, потому что дальше помню, как шел по платформе в Пуйлхели. Я был растерян, у меня кружилась голова, и звезды бледнели и исчезали. А она стояла там одна, в большой шляпе и красной накидке…

В нескольких милях от Пуйлхели есть местечко Лланбедрог, и там я снял комнаты. Смутно вспоминаю маленькую спальню на втором этаже коттеджа и крошечную гостиную с портретами бородатых мужчин в котелках. Они опирались на спинки кресел, в которых неестественно застыли юные женщины. В Лланбедроге я оскандалился, подняв жалюзи в гостиной. Меня тогда заинтересовала проходившая мимо окон похоронная процессия. Но выставили меня не из-за этого. Дело в том, что уик-энд закончился, и другой постоялец должен был заселиться в мои комнаты. Помню, как ехал в Пуйлхели в двуколке со связкой книг в руках. Надеялся, что родители девушки пригласят пожить в их доме. Не пригласили. Девушка думала, что я замечательный, но у ее отца был больший жизненный опыт, и он считал, что таких дураков, как я, он еще не встречал. Не помню, чем кончилась та история…

Прошло двадцать лет, и, выезжая ранним майским утром из Лондона, я вспоминаю о том единственном мимолетном знакомстве с Уэльсом. Погода божественная, солнце сияет; Гайд-парк шелестит молодыми зелеными листочками. Молочники — по большей части валлийцы — выставляют у дверей белые бутылки. А я снова еду в Уэльс, впервые после того давнего сентиментального путешествия. Странно, наверное, но я не чувствую себя старше. Разве может человек чувствовать себя старым, когда весенним утром выезжает на встречу с новой для себя страной?