Разумеется, ничего такого он не сделал, а повел себя как разумный поэт. Увековечил в стихах прекрасную даму — и забыл о ней на празднике в аббатстве Долины Креста…

Что за вид отсюда, с вершины! Я смотрел на запад, где Ди, изгибаясь, прокладывала путь к Коруэну. Смотрел на север — и видел странные террасы из розового песчаника; на юго-западе вздымались массивные горы Бервин, но лучше всего видна была величественная зеленая равнина Шропшира. Не могу понять, почему Борроу, обычно столь восприимчивый к красоте, не вдохновился здешними видами. На мой взгляд, с горы открывается потрясающая панорама. Возможно, на Борроу повлияли ныне покойные валлийцы, которые долгие столетия удерживали эту высоту, а потому человек обращал свои взоры на восток и с ожиданием смотрел на отдаленную Марку.

В Лланголлене есть место, которое посещает каждый приезжий. Это — странный черно-белый дом, носящий название Плас-Ньюуидд. Я позабавился, прочитав о нем в отличной книге об Уэльсе. Автор назвал его «прекрасным образцом черно-белой архитектуры». Ничего подобного. Это — прекрасный образец того, как с помощью белил, смолы и бруса толщиной в полдюйма можно превратить обыкновенный домишко в особняк елизаветинского стиля.

В этом доме 150 лет назад жили две странные женщины — «прославленные девственницы Европы» леди Элеонора Батлер и мисс Сара Понсонби, знаменитые «дамы из Лланголлена».

Девушки родились в восемнадцатом веке в чахоточной Ирландии.

«Семья леди Элеоноры, хотя и лишенная титула по политическим причинам, жила в роскоши в замке Килкенни, — пишет в своем дневнике Каролина Гамильтон. — Мистер Батлер, отец Элеоноры, в один день мог с неслыханным гостеприимством принимать соседей — за каждым гостем стоял лакей в роскошной ливрее, — а наутро отправиться в трактир и весь день пить там пиво. Один из его современников говорил, будто он полностью подчинялся жене, которую за глаза называли старой мадам Батлер. Она была ревностной римской католичкой, стыдилась собственных родителей и не носила по ним траур. Гордую и властную особу всегда окружали священники. Мадам подавляла мужа, а дочь отправила на обучение во Францию, в монастырь. Говорят, похороны мадам Батлер были величественными, но возницы катафалка, напившись допьяна вместе с остальной компанией, пустили лошадей во весь опор, и гроб галопом примчался к кладбищу. Один из зевак, знавший бешеный характер дамы, воскликнул: “О, если бы мадам Батлер могла это увидеть, какой бы скандал она учинила!”».

Дочь, Элеонора, была высокой, красивой и мужеподобной. Сара Понсонби, с которой Элеонора дружила со школьных дней, напротив, отличалась женственностью и привлекательностью: под высокими бровями глаза цвета вероники, аккуратный носик. Обе не скрывали раздражения, которое вызывали у них родственники. Вскоре они обнаружили друг в друге обоюдную страсть к уединению. Когда Элеоноре исполнилось тридцать, а Саре было чуть поменьше, подруги отряхнули со своих ног пыль модной Ирландии и вместе бежали. Они решили не вступать в брак, а посвятить свои жизни дружбе и добродетели.

«Сара Понсонби и Элеонора Батлер не имели средств к существованию. Это были зависимые женщины, не способные заработать и пенни, — пишет миссис Дж. Белл. — Тем не менее подруги вошли в мир, придерживавшийся строгих правил относительно зарабатывания хлеба насущного. Общество никак не могло осознать ситуацию. Два пылких молодых сердца понятия не имели о спокойном и неромантическом бегстве. Если выйти в дверь не представлялось возможным, они выпрыгивали из окна, носили при себе оружие, подкупали слуг. Все совершалось в полной секретности. Они вели тайную переписку, прятались в душных шкафах или мерзли в сараях. Сара едва не умерла. Несмотря на все трудности, решительности они не утратили. Они знали, против чего бастуют».

В апрельскую ночь 1778 года Сара вылезла из окна гостиной с пистолетом под мышкой. Пошла в сарай, где встретилась с Элеонорой. Беглянок поймали по дороге в Уотерфорд, где они надеялись сесть на корабль. Элеонора была одета в мужское платье, а Сара дрожала от холода. Их забрали домой.

«Мужчина здесь не был замешан, — записала общая приятельница, — скорее всего, это романтическая дружба».

Вторая попытка оказалась успешной. В Уотерфорде они сели на корабль и добрались до Милфорд-Хейвена. Путешествовали по Уэльсу, пока не очутились в Лланголлене. Сначала они жили у почтальона, а потом поселились в маленьком домике, который после добавлений и изменений превратился в Плас-Ньюидд. Первое, что они сделали, — послали в Ирландию за верной служанкой, Мэри Кэрилл, бывшей кем-то вроде амазонки. Хозяева уволили ее за то, что она кинула в слугу канделябр. С тех пор ее прозвали Молли Грубиянка.

Такое странное сожительство продолжалось полвека.

Убежав из мира, они тем не менее оказались на одной из его главных дорог! Холихед — главная дорога из Лондона до Ирландии — проходит через Лланголлен. Совершенно естественно, что этот странный münageстал главной темой разговоров за обеденными столами Лондона и Дублина. «Дамы из Лланголлена» были бедны, как монастырские крысы, зато обладали столь сильными характерами, что после их бегства темная валлийская деревня сделалась местом, которое не преминули посетить все знаменитости того времени: герцог Веллингтон, Томас де Куинси, Вордсворт, мадам де Жанлис и Вальтер Скотт. Каждый экипаж, проезжавший через Лланголлен, привозил подругам какую-нибудь сплетню из Лондона или Дублина. Они были очень хорошо осведомлены. Хотя главными развлечениями им служили литература, садоводство и любование природой, новости большого мира их тоже интересовали.

Элеонора Батлер, обладавшая властным характером, в 1788 году начала вести дневник. Тот дает ясное представление о жизни в «новом месте». Вот, например, такая заметка:

«Над деревьями горной деревушки поднимается, закручиваясь в спирали, тонкий прозрачно-голубой дым. Пишу. Приходил столяр, починил заднюю доску книжного шкафа возле портрета леди Энн Уэсли… Человек от Эвана из Ос-вестри принес артишоки. Нам было нечего ему дать. Боже, помоги нам… Читаем, работаем. Ходили с моей любимой к белым воротам, вечер чудный — темный, тихий. Встретили маленького мальчика. Он шел из поля с корзиной картошки на голове. Спросили, как его зовут. “Питер Джонс, сын Томаса, обжигальщика извести”. — “Где ты взял эту картошку?” — “За тем лесом. Это — картошка моего отца”. — “Можно нам взять одну или две картофелины?” — “Да, пожалуйста, я вам буду очень обязан”. — “За что же, милый мальчик? Это мы должны благодарить тебя за твою доброту”. — “Нет, что вы. Возьмите всю корзину”. — “Пойдем к нам в дом, мы тебе что-нибудь дадим”. — “Нет, благодарю, мне ничего не надо, а вы возьмите всю корзину. Я вам буду очень обязан”. Мы заставили его пойти с нами, взяли 3 картофелины и дали ему большой кусок хлеба с маслом. Мы всегда с удовольствием будем вспоминать о доброте и щедрости бедного ребенка».

Восхищаясь красотами природы и сочувствуя животным и бедным людям, они тем не менее могли проявлять невиданную жестокость.

«Пегги, нашу экономку, — записала Элеонора в 1789 году, — жившую с нами три года, мы сегодня рассчитали. Несчастная девушка. Она уже не могла скрывать свою беременность. В качестве оправдания она сказала, что ее соблазнили, пообещав жениться. Отец бедной Пегги Джонс не позволил ей вернуться домой. Мы уговорили чету Уиверов взять ее. Что-то теперь с ней будет?»

В домик Лланголлена долетал шепоток из большого мира и оседал в кратких записях дневника Элеоноры. Дам волновало здоровье короля и капризы принца Уэльского. Они тревожились о неспокойном положении собственной страны и получали из первых рук отчеты о том, что происходило в столице. Об этом рассказывали знатные люди, приезжавшие из Лондона. Со временем женщины стали проявлять эксцентричность в одежде. Они ходили в костюмах для верховой езды и в цилиндрах. Актер Мэтьюс, игравший в местном театре, оставил записи, в которых рассказывал о своих впечатлениях. Он сознался, что едва не расхохотался, увидев их среди зрителей.