Молодой жеребец обладал чудесной шкурой цвета расплавленной бронзы, стройными ногами и великолепными мышцами, серебристой гривой и роскошным хвостом, свисающим до самой земли.

Заметив на лице Бенедикта выражение восхищения и изумления, Эль Сид самодовольно улыбнулся.

— Теперь он ваш, — заявил он. — Пусть мой подарок заменит вам коня, уведенного разбойниками.

— Я перед вами в неоплатном долгу, сэр, — взволнованно проговорил Бенедикт. — Многие норманнские лорды отдали бы за такого красавца все до последнего гроша.

— Ничего не хочу слышать о неоплатных долгах, — отрезал Эль Сид. — Мои подарки не накладывают обязательств на тех, кто их получает. Это проявление доброй воли. Других лошадей из моего табуна вы можете покупать или не покупать — дело ваше, но этого непременно примите. Я привез его с юга, из Андалусии. Родословная этого жеребца уходит корнями чуть ли не в библейские времена. По крайней мере, так меня уверяет управляющий, а он знает толк в лошадях.

Бенедикт обошел вокруг жеребца. Влажные поблескивающие глаза животного смотрели с любопытством, голова плавно покачивалась, ноздри жадно втягивали воздух, принюхиваясь к незнакомому запаху. Утром Бенедикт предусмотрительно прихватил с собой несколько фиников, но не торопился вынимать их. Уловив аромат лакомства, жеребец вытянул шею и ткнулся мордой в кожаный мешочек, висевший у молодого человека.

Эль Сид от души рассмеялся. Улыбаясь, Бенедикт отошел на несколько шагов, повернулся к коню спиной и вытащил из мешочка два финика. Увлекая за собой сопротивляющегося конюха, жеребец последовал за ним Затем, подойдя совсем близко, положил голову ему на плечо и слизнул оба финика с протянутой ладони. Прожевывая угощение, конь то опускал, то поднимал голову, покачивая сильной шеей и вынуждая несчастного конюха болтаться на поводьях, как неумелого звонаря на колокольне. Покончив с финиками, жеребец аккуратно, как на званом обеде, выплюнул косточки и начал беспокойно озираться по сторонам в надежде получить добавку.

Бенедикт взял поводья и, вставив ногу в стремя, уверенным движением вскочил в седло. Ноющая боль в бедре напомнила ему о ране.

Почувствовав непривычную тяжесть на спине, жеребец возмущенно заржал и начал брыкаться. Всадник умело управлялся с ним, то натягивая, то ослабляя поводья. Его гибкое тело, казалось, слилось с телом животного в единое целое. Бенедикт быстро определил характер жеребца: тот осознавал, насколько привлекательны для глаза его бронзовая шкура и роскошный хвост, и своим норовом как бы проверял всадника на прочность, опасаясь попасть в руки слабака, клюнувшего на его своеобразную внешность, и только. Бенедикт знал категорию людей, видевших в лошадях либо бездушную игрушку для развлечений, либо рабочую скотину, годную только до поры до времени.

Он был другим и с любовью и грустью вспоминал смирного, преданного Сайли, и маленького прыткого пони, на котором ездил в детстве, и пришедшего ему на смену упрямого пегого мерина. Разве мог юноша забыть теперь уже старого и дряхлого Слипнира, ветерана сражения при Гастингсе? Или Фрею, золотистую кобылку Джулитты?

Бенедикт подумал о том, что от Фреи и жеребца, подаренного ему Эль Сидом, могло получиться превосходное потомство. От открывшихся перспектив у него голова пошла кругом.

— У него есть имя?

Эль Сид кивнул.

— Мы назвали его Кумби.

— Кумби?

Услышав свое имя, жеребец повел чуткими ушами и снова поднялся на дыбы. Ожидавший подобного, Бенедикт резко натянул поводья, давая жеребцу понять, кто его хозяин, а затем слегка ослабил их.

— Так называется город, расположенный далеко, очень далеко отсюда, в королевстве Гана, как его называют мавры. Там есть много золота и огромных лугов, на которых пасутся превосходные выносливые лошади. Правда, по размерам они немного уступают вашему Кумби.

Бенедикт широко улыбнулся.

— О, не сомневаюсь, что мой тесть будет рад разузнать об этой стране. Путешествовать и познавать новое — его главная страсть.

— Из ваших рассказов я успел понять, что он знаменитый в ваших землях коневод. Странно, что он никогда не бывал за Пиренеями.

— Но всегда мечтал об этом. Мечтал и откладывал поездку на «один прекрасный день». Это единственная его мечта, еще не потерпевшая крах.

Эль Сид вопросительно посмотрел на юношу, но в этот миг жеребец, почувствовав слабинку, снова попытался проявить норов, и Бенедикту пришлось успокаивать его. Затем, когда Кумби ослабел и, похоже, смирился со своей участью и новым хозяином, юноша взял в руки принесенные по его просьбе пику и щит. Теперь, когда он мог управлять скакуном только при помощи голоса и ног, все зависело от сообразительности и интуиции последнего. И Кумби не разочаровал всадника, проявив все ожидаемые от него качества..

Эль Сид не без удовольствия наблюдал за этой парой. Гибкий и подвижный молодой человек держался в седле легко. Как мавр. Сомневаться не приходилось: Бенедикт де Реми знал свое дело. Эль Сид терпеливо дождался, пока гость опробует коня, и, когда тот спешился, отвел его к управляющему, на ходу бросив несколько слов похвалы по поводу отличной езды.

Управляющего, сморщенного худого старика, звали Санчо. По его телу, состоящему исключительно из костей и кожи, можно было подумать, что лет двадцать назад оно прошло обряд бальзамирования и только поэтому не развалилось до сих пор. Три зуба, будто случайно торчавшие во рту старика, давно превратились в уродливые пожелтевшие пеньки. Один глаз Санчо покрывала мутная пленка, зато другой, с окаймленным неестественно белой полоской зрачком, посмотрел на Бенедикта таким проницательным, острым как нож, взглядом, что юноша поежился.

Эль Сид стоял в стороне и с любопытством наблюдал за ними.

— Значит, ты и есть опытный коневод из Нормандии? — скептически уточнил Санчо скрипящим, как плохая дверь, голосом. — Может, оно и так. Но здесь, в Кастилии, это никого не волнует. Для того чтобы люди оценили тебя по достоинству, тебе придется изрядно попотеть.

— Я не боюсь работы. И быстро учусь, — твердо ответил Бенедикт… — Вернее, учился. Раньше.

Старик смачно плюнул себе под ноги и дико сверкнул зрячим глазом.

— Может, ты решил, что я, Санчо, возьмусь обучать тебя?

— А откуда вы взяли, что я хочу учиться у вас? — в тон ему откликнулся Бенедикт.

Несколько мгновений они стояли молча, вперив друг в друга суровые взгляды — тщедушный старик, переживший больше шестидесяти знойных иберийских лет, и стройный, гибкий как молодое деревце, юноша, полный жизненных сил.

— Я разбираюсь в лошадях. И в людях, — менее враждебным тоном сказал Санчо, которого строптивость незнакомца скорее заинтересовала, чем оскорбила.

— Я тоже, — уверенно заявил Бенедикт и искоса взглянул на смотрящего на них с легкой улыбкой Эль Сида. Старик это заметил.

— Но никто не разбирается в людях лучше, чем Сид, — обронил он. — Должно быть, он обнаружил в тебе нечто стоящее, если подарил тебе Кумби и решил продать несколько лошадей из своего табуна. Может, со временем я узнаю, что он в тебе нашел.

Бенедикт любезно улыбнулся в ответ.

— Того же мнения я придерживаюсь и на ваш счет.

Арлетт де Бриз умерла ясным летним утром в монастыре святой Магдалены. Она наконец обрела покой. Рольф стоял и смотрел на высохшее восковое лицо жены. Час тому назад, когда ее тело содрогалось в судорогах агонии, она прошептала:

— Я ухожу к Жизели!

Не к Богу, а к Жизели!

В течение последней недели боль стала невыносимой. По нескольку раз на дню монахини поили умирающую маковым настоем Поэтому большую часть времени она проводила в забытьи и видениях. Изредка приходя в сознание, Арлетт дрожащим голосом рассказывала о прекрасных цветущих садах и солнцеликих ангелах, гуляющих там. Но когда действие макового настоя кончалось и женщина оставалась в сознании, она кричала о смерти и текущих повсюду реках крови.